Поэт, переводчик, философ: Анри Волохонский (1936 – 2017)
IN MEMORIAM
Илья Кукуй (Мюнхен)
8 апреля 2017 года на 82-м году жизни в Германии скончался поэт Анри Волохонский. Упоминаемый в многочисленных некрологах в первую очередь как автор текста знаменитой песни «Рай» («Над небом голубым...»), Волохонский оставил после себя обширный корпус разнообразных по своим жанрам произведений. По состоянию здоровья отойдя в последние годы жизни от творчества, он посвятил себя приведению своего наследия в тот порядок, согласно которому оно должно было быть опубликовано. Без содействия самого автора издания, вышедшие в свет в последнее время1, не имели бы того облика гармоничной завершенности, характерного для каждого произведения Волохонского в отдельности и его поэтического космоса в целом. Тем самым Волохонский может считаться редким случаем поэта, вышедшего из неофициальной культуры, которому не только удалось в полной мере реализовать себя — такие случаи были как в эмиграции, так и в постсоветской России, и у каждого любителя поэзии здесь возникают в памяти самые разные имена, — но и придать своему Творению окончательные черты.
Это не означает, что указанные издания включают в себя всё написанное Волохонским за его долгую и плодотворную жизнь. Среди невошедшего значатся как обнародованные ранее автором тексты и даже циклы, которым Волохонский при составлении собрания своих произведений по разным причинам не пожелал дать канонический статус, так и не издававшиеся ранее произведения2. В число последних входит ряд сочинений, которые можно условно назвать «философскими» — в первую очередь трактаты конца 1950-х — начала 1970-х гг. Незадолго до кончины Волохонский дал разрешение на их публикацию. Ниже по авторской машинописи воспроизводится один из этих трактатов, «Стена виноградная» (1966), и читатель теперь может составить представление о той стороне дарования Волохонского, которая до сих пор оставалась фактически неизвестной — несмотря на то, что почти во всех справочных статьях Волохонский именовался не только поэтом, писателем и переводчиком, но и философом.
Нельзя сказать, чтобы «внелитературная» составляющая творчества Волохонского была целиком не опубликована — как, впрочем, нельзя и сказать, что эта составляющая целиком внелитературна. Так, в изданном в Белграде сборнике «Научные концепции ХХ века и русское авангардное искусство»3 были опубликованы «Сочинения о гармонии», в которые входили как научные статьи Волохонского («Двенадцать ступеней натурального строя», «Способ делить октаву», «Что такое полутоны», «Музыка сфер», «Октава красок»), так и поэтические произведения («Аористы обветшалого»). По тому же «гибридному» принципу ранее была составлена и одобрена автором публикация его сочинений о симметрии, в которую вошли статьи «О симметрии атомных ядер», «Расположение аминокислот на гранях икосаэдра» и поэтические сочинения «По следам...» и «О соразмерности основательных видов»4. Эти труды обязаны своим происхождением универсальному характеру интересов Волохонского, стремившегося включить их в широкий междисциплинарный контекст и найти для явлений разной природы общие основания. В этом его можно сравнить с Велимиром Хлебниковым, творчество которого оставалось предметом неизменного внимания и восхищения Волохонского. В вопросах музыкальной гармонии дополнительным источником вдохновения для поэта служило многолетнее общение с органистом, теоретиком и строителем музыкальных инструментов Феликсом Равдоникасом (1937–2011). Проблемами симметрии генетического кода Волохонский занимался в аспирантуре, еще в советское время подготовил ряд научных публикаций, а впоследствии расширил горизонт исследования на строение атомного ядра как микромодели Вселенной. При этом не следует преувеличивать роли научного начала в методе познания Волохонского: о статусе «поэта-ученого» он отзывался со свойственным ему юмором5, а критике науки как в ее изначальных установках, так и их реализации в современном мире посвящены многие пассажи «Стены виноградной»: «Создав стену между собой и миром, человек испугался за будущее и стал поклоняться изображениям стихий и состояний: начал стараться с помощью магии, которая, в сути, тоже жертвоприношение, принудить стихии действовать по своей тоскливой воле, а как стихии покорялись не всем и не всегда, начал соразмерять причины и следствия, отчего и вышла наука. Наука и поныне приносит жертвы стихиям и строит идолы, но жертвы эти детерминированные и имеют поддерживать мир, каким он был в прошлом. Идолы же и храмы науки гнусны и безобразны; заклятия — невразумительны».
Философские трактаты имеют несколько другой характер, чем указанные сочинения о гармонии и симметрии, и внимательное их прочтение может дать ответ на вопрос, почему Волохонский не включил эти произведения в собрание своих трудов. Несмотря на то, что некоторые из этих сочинений — в частности, написанная в 1966 г. «Стена виноградная», — хронологически относятся к «зрелому» этапу творчества Волохонского, наступившему, по его собственным словам, после завершения поэмы «Фома» (1963–1966), им свойственны черты, скорее не типичные для той (по)этики, которая последовательно выстраивалась автором позднее — во многом в силу того, что этический план здесь еще находит свое прямое выражение и занимает едва ли не центральное место: «Нет никакой истины, отдельной от этики, только из-за громоздкости нынешней знаковой системы связи затуманиваются в бесконечных “если”, “ибо” и “следовательно”. Но человек ощущает эту связь не рассудком, а интуитивно. Собственно, даже не этика вытекает из онтологии, а наоборот, — происхождение и устройство мира описываются с намерением утвердить уже проделанные пути поступков при неосознанной уверенности, что мир-то уж во всяком случае устроен хорошо, по крайней мере — так, как надо».
В силу этого становится понятно, почему в трактатах столь необычно ярко выражено личное высказывание, присутствие в тексте авторского «Я» — крайне редкое явление в художественном мире Волохонского, основной причиной чему был заявленный в поэме «Фома» скепсис в адрес слов как носителей веры, любви и надежды — а вместе с тем и истины:
Любовь с надеждою должна
Присутствовать в сердцах
Но смысла нет когда она
Заключена в словах
Суждений правильный колпак
Вас отделяет от
Того что веры лучший злак
Растущий среди вод
Будь то латыни или гре-
ческого языка
Вся человеческая речь –
Иссохшая река6.
«Мысль изреченная есть ложь», по Волохонскому, в том случае, если говорящий адресует ее читателю или слушателю как «истинное», непосредственно относящееся к определенному денотату высказывание. Поэтическое слово шире чистого обозначающего, поскольку обладает неисчерпаемой валентно
стью истолкований. Именно поэтому свои «научные» сочинения Волохонский позднее сопровождал поэтическим комментарием, ставя тем самым их научность в подразумеваемые кавычки — или, вернее, оставляя за читателем право сделать это самому. В «Стене виноградной» это высказано следующим образом: «Слова суть по преимуществу знаки. Идеи и тела изображаются в словах косвенным способом, и оттого возможны заблуждения на счет того, какие именно идеи или тела, а также не о знаках ли речь. Пояснения же хоть обычно лишь затемняют сказанное, но зато пробуждают воображение». Поэтому столь логично, что «Стене виноградной» также следует поэтическое «приложение» — «Трактат о духовном»7.
Тем интереснее наблюдать в «Стене виноградной», каким образом Волохонский строит высказывание от первого лица. В его романе «Роман покойничек» мы также имеем дело с персонифицированным рассказчиком, однако там «Я» — литературный персонаж, участвующий в фантасмагорических похоронах Империи в лице ее функционера Романа Рыжова (Роман = Roma /Рим, Рыжов = рыжий цвет как маркер красной социалистической Империи) и одновременно романа как основного имперского жанра. И даже учитывая слова Волохонского о том, что написание этого романа было вызвано внутренней необходимостью похоронить в себе, эмигрировавшем и уже несколько лет проживающем в Израиле, обломки Советской империи, вряд ли читатель видит за «Я» рассказчика реальное лицо автора. В «Стене виноградной» это «Я» носит личностный характер, и можно себе представить, что Волохонский, в дальнейшем последовательно избегавший в своем творчестве искушения обратиться к читателю лично, поначалу вынес трактаты за рамки авторизованного им канонического свода своих текстов.
В то же время, наряду с редким для Волохонского «прямым высказыванием», читатель повсеместно сталкивается с присущим этому автору ироническим остранением «серьезного». «Юмор стиля», который Вл. Эрль считал одной из основных черт поэтики Леонида Аронзона8 и который в еще большей степени был свойственен сложившему вокруг А. Хвостенко кругу «Верпы», с первых строк выводит трактаты Волохонского из поля академической философии. В ряде случаев шуткам можно найти объяснение — так, неожиданное имя коня из первой главы, Антон, может быть вызвано аллюзией на автора «Лошадиной фамилии». Однако сам характер «юмора стиля» таков, что его объяснение оказывается едва ли не более комичным, чем сама шутка, являющаяся в силу своей абсурдности «вещью в себе».
Ирония рассказчика показывает, что он предается публичным размышлениям (насколько можно считать таковыми машинописный и не предназначавшийся тогда для публикации текст) скорее вопреки сложившейся традиции философствования и подшучивает не только над предметами и адресатами своих размышлений, но и над самой инстанцией трансляции подобных размышлений. Можно сказать, что, испытывая потребность в рефлексии и необходимость найти форму ее выражения, рассказчик отдает себе отчет в тщетности этих попыток.
В значительной степени подобный жанр был укоренен в самой атмосфере религиозных, философских и художественных поисков ленинградской неофициальной культуры 1960–70-х гг., к которой принадлежал и Волохонский. Апофеозом этой формы можно считать религиозные и поэтические семинары Т. Горичевой и В. Кривулина, материализовавшиеся в самиздатском журнале «37». Волохонский к тому времени уже не был частью этого процесса (хотя впоследствии публиковался в парижском журнале Горичевой «Беседа»): вырвавшись не только из объятий Империи, но и из достаточно узких границ «второй культуры», он теряет интерес к подобного рода изысканиям — последний трактат «Сим и Яфет» был написан им в 1974 г.
В силу этих причин «Стена виноградная» — документ, важный для исследования творчества не только одного автора, но и целой эпохи, непродолжительной по временной протяженности, но необыкновенно важной по ее роли в истории русской культуры ХХ века. Трактат Волохонского демонстрирует возможные языки коммуникации внутри этой субкультуры и ее ориентиры: интерес к семиотике, возрождение религиозно-философских исканий и, главное, поиски стиля, способного эти искания описать. И, что, наверное, еще важнее — «Стена виноградная» является апологией свободы и показывает возможность говорения о ней в словах, как нам представляется, выходящих за рамки языка той эпохи: «Я верю и зову тебя, чтобы и ты верил, что человек свободен. Его несвобода произошла от различения в прекрасном мире добра и зла, от ориентации в отношении добра и зла в мире. Я верю, что свобода проявляется в вечном творчестве, которое есть свободное жертвоприношение, — и ты верь. Я верю, что человек должен действовать, не зная заранее, хорошо это или плохо, и судить, не зная, правильно или неправильно». Путь к обретению, предлагаемый в трактате, может оказаться для читателя Волохонского неожиданным, но поможет понять причины (кроме литературных), заставившие его обратиться к переводу богослужебных текстов: «Как стать свободным в трех мирах? — Что я могу сказать в ответ? Я такой же несчастный грешник, как и ты, и лишь изредка, по благодати, чувствую слабый отблеск каких-то искр горящего дерева истины. Вера и у меня слабая. Я не знаю, но чувствую, что должно быть так — свобода в трех мирах9 и блаженство в этой свободе. Вряд ли тут поможешь советом — совет обратится в несвободу. Лучше ты просто поверь. Свобода ведь у всех одна».
Публикация «Стены виноградной» открывает перед будущим исследователем творчества Волохонского широкий круг возможностей. Место алхимических концептов в его системе координат заслуживает такого же внимания, как и опора на средневековую риторику. Отдельный интерес представляет интертекстуальный слой трактата, в первую очередь его связь с наследием чинарей: ведь именно в это время начинает приоткрываться архив Якова Друскина, и посредниками выступают люди, которых Волохонский знал — М. Мейлах, Г. Орлов, Вл. Эрль. Случайны ли аллюзии на творчество А. Введенского («Ты спрашиваешь — где? или когда?») и Д. Хармса («Среди телесных свойств первое — текучесть»), или размышления Волохонского и искания чинарей имеют один исток, кроющийся в осознании тщетности «связного» высказывания, абсурдности окружающей реальности и ее метафизических основ? О последнем Волохонский высказался в одном интервью с полной ясностью: «Везде наблюдаются остатки и останки смысла. Если, конечно, смыслом считать что-нибудь существенное. Но смысл, вообще говоря, в нашем внешнем мире как бы существует или делает вид, что существует, только на очень малых протяженностях. А в более общем виде — сплошной нонсенс»10. Не исключено, что философские трактаты в целом и «Стена виноградная» в частности — попытка найти среди сплошного нонсенса организующее начало.
Текст трактата публикуется по машинописи из архива автора. Сердечно благодарю К. Ю. Бурмистрова и П. Б. Рыжакова за помощь в подготовке публикации.
1 Волохонский А. Собрание произведений: В 3 т. М.: НЛО, 2012; Богослужебные тексты и псалмы на русском языке в переводе Анри Волохонского. М.: Пробел-2000, 2016; А.Х.В. <Волохонский А., Хвостенко А.> Всеобщее собрание произведений. М., НЛО, 2016.
2 См.:Волохонский А. Неизданное // Премия Андрея Белого 2011–2012. Альманах. СПб., 2016. С. 365–375. — Последнее стихотворение этой подборки, «Ходячая синекдоха», при подготовке к печати было самовольно отредактировано составителем альманаха Б. Останиным.
3 См.: Волохонский А. Сочинения о гармонии // Ичин К. (ред.) Научные концепции ХХ века и русское авангардное искусство. Белград, 2011. С. 304–366.
4 См. приложение к ст.: Кукуй И. «Искусство — ложь, тщета — науки»: «поэт ученый» Анри Волохонский // Язык как медиатор между знанием и искусством. Проблемы междисциплинарных исследований художественного текста. М., 2009. С. 193–210.
5 См. интервью с Д. Волчеком «Стихи и песни Анри Волохонского» (2003).
6 Волохонский А. Фома. Удивительная поэма о знаменитом схоласте Фоме Аквинском, его учителе Альберте Великом, о искусственной женщине, Альбертом созданной, и повествующая о том, как сказанный Фома с нею спорил и как разгневавшись ее испортил // Волохонский А. Собрание произведений. Т. 1: Стихи. М., 2012. С. 118.
7 Ранее опубл. вне трактата: Волохонский А. Собрание сочинений. Т. 1. С. 525–526.
8 Эрль В. Несколько слов о Леониде Аронзоне // Вестник новой литературы. № 3. Л., 1991. С. 224–225.
9 По Волохонскому, мир идей, тел и знаков.
10 «Сплетни и плутни»: на литературные темы беседуют Анри Волохонский и Илья Кукуй // Топос. Литературно-философский журнал. 11 ноября 2011 г.
