Джованни Верга. Свобода
В рассказе «Свобода» описывается восстание сицилийских крестьян, доведенных до отчаяния эксплуатацией помещиков. Оно закончилось жестокой расправой с повстанцами. Такие неорганизованные восстания происходили неоднократно в Сицилии в 70-х - 80-х годах прошлого столетия.
Над колокольней взвился трехцветный флаг, громко зазвонили колокола, на площадях кричали:
- Да здравствует свобода!
Как море в бурю, толпа запенилась и заволновалась перед клубом «благородных», перед мэрией [здание, в котором находится местное самоуправление], на церковных ступенях; море белых беретов; засверкали топоры и косы. Потом все ринулись в узкие улички поселка.
- Тебе первого, барон! [бароны были владельцами крупных земельных участков] Ты хлестал плетьми своих батраков!
Впереди толпы - старая ведьма с растрепавшимися седыми волосами, вооруженная только ногтями.
- Тебя, чертов поп! Ты высасывал из нас душу! Тебя, богатый кутила! Ты даже не можешь бежать, так разжирел ты от крови бедняков. Тебя, сыщик! Ты преследовал тех, у; кого ничего нет. Тебя, лесничий! Ты продавал себя и своих близких за два тари [мелкая серебряная монета] в день.
- Благородных! Шляпы! Бей их! Смерть шляпам!
Уличный мальчишка поднял смятую шляпу и плюнул в .нее.
- Долой шляпы! Да здравствует свобода! И тебя! Тебя тоже! Его преподобие!
Он грозил адскими муками тем, кто воровал хлеб.
- Не убивайте меня, вы совершаете смертный трех! - раздался голос.
- Лючия, смертный грех!
Отец продал ему Лючию в голодную зиму, когда ей было четырнадцать лет, и с тех пор она наплодила целую кучу, голодных ребят, бегавших по улицам и дорогам округи.
Если бы это собачье мясо было на что-нибудь годно, теперь можно было бы насытиться им, когда ударами топоров его рвали на куски у дверей домов и на булыжниках мостовой. Даже голодный волк, попадая в облаву, забывает свой голод и режет овец от злости.
Баронесса распорядилась забаррикадировать свои ворота, навалив позади них повозки, балки, полные бочки. И слуги стреляли из окон: они хотели дорого продать свою шкуру.
Толпа попятилась перед выстрелами: не было оружия, чтобы ответить. Но ненависть заменила огнестрельное оружие. Мощный крик: «Да здравствует свобода!» потряс воздух.
И они выломали ворота. Потом, во дворе, на лестницах, оттеснили раненых. Прежде всего хотели мяса баронессы, .откормленной куропатками и дорогими винами. Она бегала из комнаты в комнату, прижав и груди ребенка, растрепанная, а комнат было много.
Толпа ревела, приближаясь, похожая на разлившуюся реку. Кто-то схватил баронессу за волосы, другой - за руки, еще один - за платье, и подняли ее над перилами балкона...
И в яростном июльском карнавале [карнавал - празднование масленицы в католических странах, сопровождаемое уличными процессиями и переряживанием] колокола продолжали бушевать, как буря, до самого вечера, - но к вечерне не звонили. Толпа редела. Когда наступила ночь, все двери были заперты, и в каждом доме горел свет. В узких уличках слышно было только, как с сухим хрустом собаки гложут кости. А лунный свет омывает все, показывая раскрытые ворота и окна пустынных домов.
Наступил день.
Воскресенье без людей на площади, без призывающего к мессе [месса - католическая обедня] звона. На колокольне все еще висела трехцветная тряпка, жалко болтаясь в желтом июльском зное.
И так как тень на площади делалась все меньше, толпа собралась с одной стороны. Между! двумя домиками, позади тропинки, спускавшейся к пропасти, виднелись желтоватые поля, равнины и угрюмые леса на склонах Этны [Этна - самая высокая гора (вулкан) в Сицилии. Вулканами называются огнедышащие горы, извергающие постоянно или время от времени горячие газы, пары и так называемую лаву - расплавленную массу горных пород] Теперь предстояло делить эти леса и эти поля.
И богатые уже заранее старались оттягать себе побольше.
На другой день прослышали, что идет устанавливать порядок генерал, тот самый, который приводил всех в трепет. Видны были красные рубашки его солдат, медленно поднимавшихся по обрыву, направляясь к поселку. Достаточно было свалить сверху, несколько крупных камней, и от солдат ничего ни осталось бы.
Но никто на это не решился. Женщины плакали, и рвали на себе волосы. Мужчины, черные и длиннобородые, сидели на пригорках, держа руки между колен, и смотрели, как приближаются эти усталые юнцы, сгибаясь под тяжестью заржавленных ружей, и этот маленький генерал на большой черной лошади, один, верхом, впереди всех.
Генерал приказал принести в церковь соломы и устроил там привал для солдат. Утром, еще до зари, если они не поднимались при звуках трубы, он въезжал на лошади в церковь, ругаясь, как турок. Да, это был человек! Он сразу распорядился расстрелять у кладбищенской стены пятерых или шестерых: Пиппо, Каротина, Пицанелло и первых попавшихся. Повсюду, в самых отдаленных переулках, были слышны залпы, похожие на праздничные салюты.
Потом прибыли настоящие судьи, дворяне в очках, восседая на мулах [мул - домашнее животное-помесь лошади и осла. Мулами пользуются большей частью в горных странах, так как они обладают и выносливостью и твердой походкой], утомленные путешествием; они жаловались на дорожные мучения, допрашивая обвиняемых в трапезной монастыря, где они бочком сидели на стульях и то и дело вскрикивали: «Ай!», пытаясь примоститься поудобнее. Процесс тянулся долго; казалось, он никогда не кончится. Обвиняемых отправили в город, пешком, связанных попарно, между двумя рядами солдат со взведенными курками. Женщины шли за ними по извилистым проселкам, среди вспаханных полей, среди виноградников, среди золота созревших хлебов, запыхавшиеся, хромающие, окликая своих близких каждый раз, когда изгибы дороги позволяли им взглянуть в лицо арестованным...
В городе их посадили в большую, тюрьму, высокую и огромную, как монастырь, с решетчатыми окнами; и женщины могли видеться со своими мужьями и сыновьями только по понедельникам, в присутствии стражников, через железную решетку. Бедняги становились с каждым днем желтее, лишенные солнца в вечном сумраке тюрьмы. От понедельника к понедельнику они делались все мрачнее, едва отвечали на вопросы, жаловались все меньше. В другие дни, если женщины бродили по площадкам вокруг тюрьмы, часовые грозили им ружьями. Женщины не знали, что им делать, где найти работу в городе, как добыть пропитание. Постель на постоялом дворе стоила два сольди [итальянская медная монета, равная копейке (до войны)] за ночь; белый хлеб быстро съедался, не наполняя желудка; если они устраивались провести ночь на паперти церкви, их забирала полиция.
Мало помалу все возвратились на родину, - скачала жены, потом матери. Несколько молодых женщин затерялось в городе, и о них больше не слыхали. Остальные вернулись к своим прежним занятиям. Сын убитого аптекаря взял к себе жену Нели Пирру, убийцы его отца; это показалось ему прекрасной местью. Женщине, приходившей иногда в суеверный ужас при мысли, что муж изуродует ее, вернувшись из тюрьмы, он повторял: «Успокойся, он никогда не выйдет оттуда».
Теперь никто не думал о возвращении арестованных; только какая-нибудь старуха или старик, глядя в сторону равнины, где находился город, или слушая, как другие мирно разговаривают о своих делах с «благородными» с беретом в руках, где-нибудь на задворках воображали, что в воздухе носятся камни.
Процесс длился три года.
Три года обвиняемые провели в тюрьме, не видя солнца. Так что они казались вставшими из гроба мертвецами, когда конвойные вели их на допрос в трибунал. Все, кто мог, сбежались из деревень; свидетели, родственники, просто любопытные шли, как на праздник, посмотреть на земляков, столько времени проведших в «курятнике», - действительно, какими «каплунами» делались они там, внутри! И Нели Пирру должен был увидеть рожу того, кто изменнически породнился с ним. Их заставляли вставать одного за другим. Как вас зовут? И каждый говорил свое имя, фамилию и что он сделал. Адвокаты состязались в уменье красноречиво болтать с пеной у рта и вытирали ее белым платочком, доставая себе понюшку табаку. Судьи дремали за замораживающими душу стеклами очков. Впереди сидели в ряд двенадцать усталых, скучающих «благородных» [Здесь речь идет о присяжных заседателях] они зевали, чесали себе бороды и болтали. Конечно, в душе они .радовались, что им так хорошо удалось избежать казни в суматохе того дальнего поселка, когда там объявили свободу. А эти бедняки старались прочесть на их лицах свою судьбу.
Потом они пошли потолковать между; собой, и подсудимые ждали, бледные, устремив взгляд на закрытую дверь.
Когда они вернулись, их глава, тот, который говорил, держа руку на животе, был почти так же бледен, как осужденные; он сказал:
- По чести и по совести...
Когда к угольщику подошли надеть наручники, он пробормотал:
- Куда меня ведут?
- На галеры [галера - деревянное гребное судно. Работа на галерах была настолько тяжелой, что на нее отправляли преступников, осужденных на каторжные работы].
- За что? Мне не досталось ни клочка земли.
Критика
