Заметки о лингвистических взглядах Сервантеса
Г. В. Степанов
В огромной литературе по Сервантесу удельный вес работ, посвященных специальному исследованию языка и стиля писателя, весьма незначителен. Совершенно неосвещенным остается вопрос о лингвистических воззрениях писателя, о его взглядах на принципы развития литературного языка и художественного стиля.
Правда, Сервантес не был лингвистом в узком смысле этого слова, и у нас нет оснований причислять его к теоретикам языка, тем не менее отдельные замечания, высказанные им в разной связи и по различным поводам, представляют, на наш взгляд, несомненный интерес.
Языковая практика художника слова, тем более такого крупного, как Сервантес, не должна рассматриваться в отрыве от эстетических воззрений его эпохи, в отрыве от борьбы представителей различных идеологий в вопросах развития литературы, литературного языка и художественного стиля.
Внимательное отношение Сервантеса к лексическому составу испанского литературного языка, осторожное и разумное использование иностранных слов, умелое употребление архаизмов, использование латинизированного словаря в качестве одного из средств сатирической критики, интерес к арабской прослойке в словарном составе испанского, использование языкового богатства фольклорных произведений — все это свидетельствует о широте лингвистического кругозора писателя и об осведомленности его в тех вопросах, мимо которых не мог пройти ни один действительно крупный мастер слова.
Помимо проблем, связанных с теориями литературного языка и стиля, Сервантеса, видимо, интересовали и некоторые общие вопросы языкознания, в частности определение природы и свойств человеческой речи вообще.
В одной из самых интересных новелл Сервантеса, «Разговоре двух собак», приводятся любопытные рассуждения собеседниц-собак о том, как и почему они могут разговаривать на человеческом языке.
Собака Берганса, обнаружив у себя способности к воспроизведению и восприятию человеческой речи, не может скрыть своего удивления.
«Братец Сципион, я слышу твою речь, знаю, что и я с тобою разговариваю, а все же не могу поверить этому, ибо мне кажется, что то обстоятельство, что мы говорим, выходит из пределов естественного».
Сципион также поражен и удивлен. Однако самым замечательным ему кажется не то, что они разговаривают, т. е. что между ними устанавливается какая-то коммуникация, но что сносятся они при помощи речи (discurso). Для того чтобы пользоваться речью, необходимо обладать разумом (razón), которого, как признается Сервантес, у них нет.
«Разница между диким животным и человеком состоит в том, что человек является разумным животным, тогда как дикое животное неразумно».
Берганса замечает, что в течение всей своей жизни она не раз слышала о больших способностях животных (diversas у muchas veces he oi-do decir grandes prerogativas nuestras):
«Некоторые подмечали в нас природный инстинкт, столь живой и острый, что по этим признакам едва ли не приписывали нам некую способность к воспроизводству речи».
Однако более непосредственный Сципион все же изумлен так неожиданно появившейся у них способностью общаться при посредстве человеческой речи, тем более что ему никогда в жизни не приходилось видеть, чтобы слон, собака, лошадь или обезьяна разговаривали. Сципион не желает задумываться над тем, почему у них (у собак) появилась речь, ибо то, что случается по предписанию свыше, не поддается человеческому разумению. Берганса «припоминает», что желание заговорить появилось у нее не сразу, но с того момента, как она достаточно окрепла, чтобы самостоятельно грызть кости. Сама речь потребовалась ей для того, чтобы выразить накопившиеся в ее памяти представления (para decir cosas que depositaba en la memoria). Так как в ее памяти было много всяких впечатлений, в том числе и очень давних, то они, не будучи закрепленными языком, либо стирались, либо совершенно забывались, но именно благодаря языку Берганса получила возможность и закрепить впечатления, и сообщить о них другому.
Наши сведения по истории развития лингвистической мысли в Испании XVI в. крайне ограниченны, а потому замечания Сервантеса о свойствах человеческой речи, об инстинкте у животных, о качественном отличии человеческого мышления от зачатков памяти и способности представлений у животных могут иметь интерес для последующих разысканий в этой области.
Вопросы языка занимают испанское общество XVI в. так же живо, как политика, национальный престиж, литература и искусство. В течение XVI — начала XVII в. вышло около десяти работ по вопросам происхождения и становления испанского национального языка (среди них труды Вальдеса, Луиса де ля Куэва, Лопеса Мадеры, Бернардо Альдрете и др.), свыше десяти работ по грамматике и синтаксису (значительный интерес представляют грамматики Небрихи, Вильялона, Луиса Пастраны, Бартоломе Гравио); около двадцати исследований по общим и частным вопросам испанского стихосложения, например, «Искусство поэзии» Энсины, письмо Франсиско де Фигероа, которое он адресует Амбросио де Моралес, «Рассуждение о кастильской поэзии» Гонсало Арготе; комментарии Эрреры к собранию стихов Гарсилясо де ля Веги и др. Кроме того, в этот же период появилось свыше тридцати сборников орфографических правил, а также большое количество толковых и этимологических словарей. Деятельность лингвистов, которая замыкалась раньше главным образом в рамках изысканий на материале греческого и латинского языков, теперь значительно расширяется. В поле зрения лингвистов все чаще попадают языки и диалекты пиренейского комплекса, включая и баскский (например, «Баскские пословицы» Эстебана де Гарибай, «О древнем языке, населении и провинциях Испании» Андреса де Поса), романские языки, германские. Андрес де Овьедо описал строй абиссинского языка, Асеведо перевел «Новый завет» и составил грамматику абиссинского. Франсиско Эрнандес в конце XVI столетия составил катехизис на бенгальском языке. Доминиканец Хуан Кубо перевел с китайского книгу Бенг Сим По Кама, Гаспар де Вильела перевел на японский несколько сочинений духовного характера, а Хуан Эрнандес написал грамматику японского языка. Только по языкам Мексики вышло около 50 грамматик, словарей и справочников, много работ было посвящено описанию языков Центральной и Южной Америки. Хуан Киньонес составил грамматику и словарь языка тагала («Arte у Vocabulario de la Lengua Tagala», 1581) и т. д.
В связи с интересом к истории формирования своего родного языка испанские филологи обращают большое внимание на проблему его лексического состава, и в частности на арабскую прослойку в испанском. Сервантес тоже высказывал свое суждение по поводу арабизмов в испанском словаре, которое дается им в художественной форме в романе «Дон Кихот». Дон Кихот в разговоре с Санчо, перечисляя ряд музыкальных инструментов, употребляет слово albogues:«...а что, если еще к этим различным инструментам примешается звук альбогов!» (II, XVII).
Санчо никогда в жизни не слышал такого слова и просит объяснить, что оно значит. Дон Кихот дает справку об этом инструменте, а затем делает довольно пространный экскурс филологического характера:
«— Альбоги — это такие тарелки, вроде бронзовых подсвечников... А название альбоги арабское слово, как и все слова в нашем испанском языке, начинающиеся на al, например: almohaza (скребница), almorzar (завтракать
от almuerzo — «завтрак»), alhombra (ковер), alguacil (альгвасил), alhucema (лаванда), almacén (магазин), alcancía (копилка) и еще несколько им подобных; и только три арабских слова в нашем языке оканчиваются на í: borceguí (мягкий сапог), zaquizamí (лачуга) и maravedí (мараведи — мелкая монета). Арабское происхождение слов alhelí (левкой) и alfaquí (законовед) ясно устанавливается как по их начальному al, так и по окончанию і».
Это отступление кажется несколько неожиданным, да и сам Дон Кихот говорит о том, что рассказал он все это между прочим, только потому, что было упомянуто слово albogues. В этих филологических наблюдениях содержится ряд неточных утверждений. Во-первых, не все слова испанского языка, начинающиеся на al, арабского происхождения. Комментаторы «Дон Кихота» адресуют по этому поводу упрек самому Сервантесу. Сам Сервантес, несомненно, имел представление о том, что слова вроде altura, alemán, alternativa, alojamiento, alongar, alma, alimentar и многие другие (всего слов на al неарабского происхождения в «Дон Кихоте» свыше ста) не содержат арабского артикля al.
Во-вторых, вместо almorzar (вряд ли арабского происхождения) можно было привести десятки других бесспорных арабизмов на al (в «Дон Кихоте» их свыше шестидесяти). В-третьих, слов, оканчивающихся на і, в испанском языке больше, чем перечисляет Дон Кихот: в самом романе мы встречаем carmesí, jabalí, neblí, tabí, tahalí, zahori, zoltaní. Все слова, перечисленные выше, кроме zoltaní, зарегистрированы словарями испанской Академии и, следовательно, входят в словарный состав языка. К недостатку кихотовских выкладок следовало отнести их «голую эмпиричность». Действительно, Дон Кихот ограничивается простым перечислением ряда слов, не делая из этого никаких выводов, и слушателю (Санчо), должно быть, непонятен смысл пространного отступления своего наставника. В «Диалоге о языке» Хуана де Вальдеса аудитория (Марсио, Пачеко, Кориолан) получает более исчерпывающие сведения по вопросу об арабских словах в испанском. Вальдес начинает с того, что предупреждает слушателей: «Первое правило (грамматики) требует, чтобы вы внимательно отнеслись к тому, является ли слово, которое вы собираетесь произнести или написать, арабским или латинским (по происхождению), ибо, зная это, вы сумеете (правильно) произнести его или написать».
Более подготовленная аудитория, нежели Санчо, просит Вальдеса сообщить ей разряды арабских слов, на что Вальдес отвечает, что он может дать только самые суммарные и неточные сведения (una noticia confusa), которые помогут скорее угадать (atinar), нежели точно определить (acertar) происхождение того или иного слова. Вальдес в своем «Диалоге» дает довольно полные сведения об арабизмах в испанском, во всяком случае они полнее тех, которые содержатся в «монологе об арабизмах» Дон Кихота. Начитанность Сервантеса, его филологическое чутье, некоторое знакомство с арабской речью позволяют думать, что он мог бы сделать и более обширные наблюдения. Однако не следует забывать, что Сервантес писал не лингвистический трактат, а роман, в котором он с большим чувством меры, не нарушая общего тона повествования, рассказывает нам о том, что один из его героев обнаруживает знакомство с современной лингвистической литературой, в том числе, может быть, и с «Диалогом» Хуана де Вальдеса.
В своеобразном «аутодафе», который устраивают священник, цирюльник и экономка книгам из библиотеки Дон Кихота, вопрос о судьбе произведения «христианского поэта Лодовико Ариосто» поставлен в прямую зависимость от того, говорит ли он на своем тосканском языке (оригинал) или на чужом (перевод). Священник говорит: «Если этот последний (Ариосто) отыщется среди наших книг и мы увидим, что говорит он не на своем родном языке, а на чужом, я не почувствую к нему никакого уважения; но если он будет говорить на своем, — я возложу его себе на голову» (І, VI).
Священника нисколько не смущает то обстоятельство, что цирюльник не понимает по-итальянски. «Да вам и не следует его понимать, — замечал священник, — к тому же мы ничего не имели бы против сеньора капитана, если бы он не распространял его в Испании в переделке на кастильский, ибо это лишило его многих природных достоинств. Впрочем, то же самое делают все, кто пытается переводить на другой язык стихотворные произведения: ибо, как бы старательны и искусны ни были переводчики, им никогда не достичь той совершенной формы, в которой эти поэмы появились на свет» (І, VI).
Во второй части романа Сервантес устами Дон Кихота развивает свои взгляды на искусство перевода. В полном соответствии с устремлениями ученых-гуманистов пропагандировать изучение классических языков Дон Кихот высказывает мысль о том, что переводы с греческого и латинского не могут идти в сравнение с переводами с одного вульгарного языка на другой:
«...мне кажется, что переводить с одного языка на другой, если это только не перевод с царственных языков — греческого или латинского, — то же, что рассматривать фламандские ковры с изнанки: хоть и видишь фигуры, они все же затуманены покрывающими их нитями, и пропадает вся окраска и гладкость лицевой стороны, при этом перевод с легких языков так же мало требует ума и стиля, как переписка или снимание копий с бумаг» (II, XII),
Сервантес имел основания вложить в уста Дон Кихота столь пессимистическую оценку переводов с «легких» языков. Если переводы с «царственных» языков, ведущие свое начало от Альфонса X и его школы и достигавшие высокого мастерства в практике ученых и писателей Возрождения, могли уже опираться на прочную традицию, то переводческая работа с новых языков только еще начиналась. Естественно, что отсутствие опыта перевода, теоретическая неразработанность принципов переводческой работы, случайный состав переводчиков, почти полное отсутствие знаний теоретических основ грамматики и лексики «легких» языков (сама близость романских языков таила опасность для переводчика, ибо затрудняла выявление национального своеобразия чужого языка) — все это предопределяло низкий уровень переводной литературы. Перечисленные выше недостатки особенно пагубно сказывались на переводе художественных произведений. Явной пародией на ремесленнические переводы малоквалифицированных или совершенно неквалифицированных переводчиков звучит следующее место из диалога, который произошел между Дон Кихотом и писателем-переводчиком:
«- Какое заглавие у этой книги! — спросил дон Кихот.
На это писатель ответил:
- Сеньор, книга на тосканском языке называется: Le Bagatelle.
- А что значит по-нашему (на нашем кастильском языке) Le Bagatelle?— спросил дон Кихот.
- Le Bagatelle, — ответил писатель, — это значит Безделушка...
- Я знаю немного по-тоскански, — сказал дон Кихот, — но скажите, ваша милость, сеньор мой, вопрос этот я задаю не для того, чтобы проверить ваши знания, но из одной только любознательности: встречается ли в этом произведении слово pignata?
- Да, несколько раз, — ответил писатель.
- А как ваша милость переводит его? — спросил дон Кихот.
- Да как же его перевести иначе, чем словом горшок?
- Черт побери! — воскликнул дон Кихот. — Ваша милость знаток в тосканском языке! Бьюсь об заклад, что там, где по-тоскански сказано piace, ваша милость пишет угодно, где рій, там — больше, su переводит — вверху, giu — внизу.
- Конечно, — ответил писатель, — ведь это и есть правильность значения.
- Готов поклясться, — сказал дон Кихот, — что вы, ваша милость, неизвестны в свете, ибо свет плохо умеет награждать таланты и достойные труды. Сколько дарований таким путем заглохло! Сколько гениев погибло!..» (II, XII).
Сатира Сервантеса очень напоминает саркастические замечания Уртадо де Мендоса по поводу «достоинств» «Неистового Роланда» в переводе Урреа:
«И разве дон Херонимо де Урреа не стяжал себе славы благородного писателя, да еще, как говорят, немало денег (что не менее важно) за перевод Orlando furioso, ограничившись только тем, что там, где писатель говорил cavaglier, переводчик ставил caballeros, там где arme — armas, там где amori — amores».
Своей критикой переводов с «легких» языков Сервантес вовсе не хочет умалить достоинств и художественного мастерства хороших, настоящих переводчиков. Дон Кихот следующим образом заключает свое рассуждение о переводах и переводчиках:
«Я не делаю, однако, вывода из этого, что ремесло переводчика, — мало похвальное занятие, ибо есть много других дел худших и менее почетных, которыми занимаются люди. Но все сказанное мною не относится к двум замечательным переводчикам — доктору Кистобалю де Фигероа, переводчику Верного Пастуха, и дону Хуану де Хауреги, переводчику Аминты, творения их таковы, что не знаешь, где перевод и где подлинник» (II, XII).
Итак, главный смысл рассуждений Дон Кихота, видимо, не в том, что «перевод с легких языков так же мало требует ума и стиля, как переписка или снимание копий с бумаг», но в том, что только перевод, сделанный мастером слова, может быть равноценным оригиналу. Тем самым противопоставление переводов с «царственных» и с «легких» языков теряет свою категоричность. Если хороших переводов с новых языков мало, то это вовсе не значит, что на этих новых языках мало хороших и возвышенных произведений; только в силу недоброкачественных переводов они, эти произведения, не могут быть оценены по достоинству.
Защищая свой родной язык, Сервантес остро критикует недостатки университетской культуры, которая порою способствует распространению ложных представлений об истинной учености и прививает пренебрежительное отношение к самым достойным вещам, которые вследствие своей обыденности и общераспространенности (вульгарный язык, например) рассматриваются верхоглядами как явления низшего порядка.
Л-ра: Степанов Г. В. Язык. Литература. Поэтика. – Москва, 1988. – С. 268-276.
Произведения
Критика
