«Я, в сущности, мичуринец…»: о словотворчестве поэта Семёна Кирсанова
А. Г. Оганесян
Павел Антокольский писал, что Кирсанов — «великолепный гранильщик самоцветов родного языка, изобретательный, изощренный, никогда не устававший искать новизну: приема, манеры, стиля» (Антокольский П. Смелость // Неделя, 1971. № 21. С. 18).
Обращение поэта к словотворчеству — это и проявление его внутренней потребности к самовыражению, и его художественное миропонимание. Недаром свой неустанный труд по «возделыванию» новых слов поэт сравнивает с работой садовода:
Речь — зимостойкая семья, Я, в сущности, мичуринец. Над стебельками слов - моя упорная прищуренность.
Другим подарки сентября, грибарий леса осени; а мне — гербарий словаря, лес говора разрозненный.
То стужа ветку серебрит, то душит слякоть дряблая. Дичок привит, и вот - гибрид! Моягода, мояблоня!
Стога словами поросло, и после года первого - уже несет плодыни слов счастливовое дерево.
Работа в саду
Наиболее активно и плодотворно Кирсанов занимался словотворчеством в 20-х — начале 30-х годов. Почти в каждом стихотворении этого периода (за редким исключением) обнаруживаем окказиональные (индивидуально-авторские) слова. С середины 30-х годов поэт все реже прибегает к словотворчеству, а в лирике военной поры окказионализмы практически не встречаются. Это и понятно, поскольку серьезность проблем, поднятых в этой лирике,— воспевание героизма и мужества людей в годы войны,— исключала словесно-языковой эксперимент.
Однако в целом можно утверждать, что поиск новых речевых форм выражения оставался характерным для поэта в течение всего его творчества. Доказательство того — произведения, основной художественно-эстетической функцией которых оставалась словообразовательная игра. Таковы, например, стихотворения «Морская - северная», «Склонения», «В воскресенье», «Черновик», «Боль болей» и др.
Творческой манере Кирсанова присуще использование окказионализмов, созвучных со словами окружающего их контекста. Образуемое звуковое подобие служит не только ритмико-интонационной организации текста, но и созданию самых разнообразных выразительных эффектов, неожиданных смыслов и ассоциаций. Так, в поэме «Золушка» под влиянием общелитературного слова грошик появляется новообразование хорошик: «Где ты? грошик? грошик-хорошик! — / ищет грошик в снежной пороше <...>». А фонетическая форма слова злыдни рождает окказионализм зудни (о тех, кто зудит, то есть надоедливо пристает с чем-либо): «Летят они, ползут они, / цеце и злыдни-зудни, / рыжие пуза — / вылетели тучи, / завели игру — / Замарашку мучить».
В поэме «Александр Матросов» обыгрывается повтор приставки пере- в общелитературных словах пересадить, переложить и в окказионализмах перестеклить, передружить:
Перестеклить все окна? Землю вымыть?
Пересадить поближе все цветы?
Переложить все стены?
Солнце вынуть из угольной подземной черноты?
Передружить людей? (...)
Такая повторяемость созвучных слов придает тексту определенный эмоционально-экспрессивный настрой, подчеркивает основную мысль поэта, доводя ее до читателя в наиболее полном, наглядном виде.
Можно отметить у Кирсанова и такие новообразования, в которых не только слышится звуковая перекличка с общеязыковым словом того же контекста, но и проступает образно-смысловая связь с ним. Например, общим у окказионального слова-образа магнийный и определяемого им общеязыкового слова молния является вспышка, свойственная названному явлению (молнии) и ее определению (магнийная).
У Кирсанова встречается немало интересных случаев рифмовки общелитературных и окказиональных слов. Так, в стихотворении «В воскресенье» рифмуются окказионализмы ничегонеделанье и никуданебеганье, а, соответственно, называемые ими понятия как бы уподобляются друг другу: «С ничегонеделанья, / с никуданебеганья / портится цвет лица, / делаешься бледная».
В такой же позиции в поэме «Макар Мазай» находятся общелитературное белокаменный и окказиональное флагопламенный: «К древней / белокаменной, / к новой / флагопламенной, / что растет, не старится, / с буквой М на станциях, / с звездами над городом, / с кремлеглавым золотом (...)»
В этих примерах рифмуются слова не только созвучные, но и похожие по способу образования. Благодаря их соотнесению в стихотворном тексте возникает «помимо простой звуковой игры (...) тот стилистический смысл, что заставляет обратить заостренное внимание на те или иные слова, почувствовать, ощутить их как бы проявляет их особым «проявителем» и, играя на случайном звуковом сходстве слов, наводит на мысль о их мнимом родстве по корню» (Фаворин В. К. Заметки о языковом новаторстве Маяковского // Известия Иркутского гос. педагогического института. 1937. Вып. 3. С. 99).
Еще один пример. В поэме «Золушка» индивидуально-авторскому переосмыслению подвергается общелитературное слово мачеха. У Кирсанова мачехи — это мучихи, то есть те, кто мучает: «Мачехи,/ мучихи, / падайте / в муть! / Жилушки / Золушки / будя / тянуть!»
К характеристике этого и всех других окказионализмов Кирсанова очень подходит, на наш взгляд, высказывание Н. Ю. Шведовой по поводу индивидуально-авторских слов вообще: «Индивидуальные неологизмы могут быть созданы писателем для передачи образа, с эстетической, художественной задачей. Созданные по живым законам словообразования, эти слова могут быть яркими, образными, запоминающимися; но в общую систему литературной лексики они входят с большими ограничениями» (Шведова Н. Ю. Об общенародном и индивидуальном в языке писателя // Вопросы языкознания. 1952. № 2. С. 108).
Л-ра: Русская речь. – 1988. – № 3. – С. 78-80.
Критика
