Рецензия на роман Муравечество Чарли Кауфмана
Дочитав последние страницы, я молча закрыла книгу и уставилась на обложку, потеряв и слова, и окутывавшую доселе реальность, которая каким-то образом имела возможность существовать до появления «Муравечества» Чарли Кауфмана.
Слова громкие, бесспорно, практически кричащие, как и сама неотредактированная, сатирическая, неудобоваримая, напускно-политкорретная, пестрящая гендерно-нейтральными местоимениями книга, которая есть не что иное как искаженный ответ на незаданные вопросы. Без удовольствия признаю, что роман не единственный в своем роде и написан в реально существующем жанре, эксплуатировавшемся ранее Д. Ф. Уоллесом («Бесконечная шутка») и Пинчоном («Радуга тяготения») — и на фоне столь грозных имен Кауфман все равно что ребенок в песочнице, недостаточно интеллектуальный, хиреющий еврейский дед, пытающийся омолодиться не столько с помощью современных движений, о которых наслышан, сколько копнув тему нелинейности времени, ее иллюзорности и надуманности.
Главный герой «Муравечества» по имени Б. Розенбергер Розенберг, невзначай упоминающий при всех, что он не еврей, и время от времени удивляющийся ниоткуда взявшейся заженной сигарете в руке, вполне успешный невротичный кинокритик, эдакий собирательный образ «образцовой» политкорректности по отношению к братьям меньшим (распространяйся он об этом реже, то стал бы вовсе иконой, однако книга есть сатира). Однажды оказавший в доме, которым управляет читающий по губам глухонемой, он слышит за стенкой ругань о некоем еврее, и решает пройти проверить не совершается ли за закрытой дверью насилие. Знакомство с человеком, который то ли белый, то ли притворяющийся белым афроамериканец, становится для героя решающим. Инго Катберт, ныне старик-затворник, положил всю свою жизнь на то, чтобы снять трехмесячный шедевр, который никому и никогда не показывал. Единственным зрителем становится Розенберг, тут же воображающий себя первооткрывателем второго Генри Дарджера, тщеславно прогуливающимся по красным дорожкам Голливуда. Инго умирает, но перед смертью просит, чтобы никто и никогда, кроме его одного, не смотрел отснятый шедевр — всю жизнь, полную юмора и неуловимой трагедии, читающуюся в каждом кадре. Увы, неуловимое чудо света, о котором бы рассказывали впоследствии вечность, в отместку возбужденному эго героя сгорает.
Происходит переломный момент, отделяющий вполне осознанную реальность от психоделии, в которую герой бросается словно в омут — он пускается в сюрреалистичное путешествие, которое начинается в подсознании под гипнозом и заканчивается платоновской пещерой, в которой все мы лишь наблюдатели, способные повлиять на уклад вселенной не больше муравья.
Роман бесконечно смешной: он наполнен несуразно увязанными вместе событиями, которые, казалось, невозможно сопоставить — ниоткуда появляющиеся фетиши, — футфетиш, фетиш на женщин в клоунском макияже, — абсолютно больные идеи, армия клонированных Транков (Трампов), занимающихся любовью друг с другом, вечно открытые люки Нью-Йорка, в которые падаешь.
И все же я считаю, что «Муравечество» глубоко философский роман, в возможной степени меняющий представление о литературе, об изложенных ранее канонах и нашем внутреннем восприятии самих себя и наших успехов. В конце концов, «Муравечество» не о личностном распаде, при котором оказываешься без гроша в кармане на улице, но о том, что жизнь наша, какой бы она ни была, полнится смыслами.
По сей час нахожусь под большущим впечатлением, придавленная многогранностью движений «мелкой», но потому и осмысленной души.
Никишова Д.
Море бескрайней души - блог автора в ВК
