Тело и лицо: телесность как фактор самоидентификации человека в прозе Герты Мюллер
Степан Александрович Кузнецов
В статье раскрываются взгляды лауреата Нобелевской премии по литературе Герты Мюллер на конструирование человеческой телесности и феноменологию человеческого тела, а также на их роль в передаче экзистенциального состояния и складывании идентичности индивидуума. Личность человека, по Мюллер, нетождественна сама себе, так как постоянно находится в становлении. Ее противоречивость и амбивалентность во многом обусловлены строением человеческого тела, состоящего из симметричных половин, и разрыва между ними. Тело становится своеобразным пространством, по отношению к которому выстраивается субъектность человека, постоянно находящаяся по угрозой объективации властными режимами, пространствами и вещами. В статье уделяется внимание способности образов телесности, присутствующих в прозе Герты Мюллер, отразить экзистенциальное состояние человека, первичное по отношению к его психологической организации и социальному статусу.
Ключевые слова: тело, телесность, облик, лицо, экзистенция, идентичность, объективация, Герта Мюллер.
В своем эссе «В молчании мы неприятны, а когда заговорим - смешны» Герта Мюллер, лауреат Нобелевской премии по литературе 2009 года, обозначает одну из главных своих художественных задач - воспроизведение «внутренности событий» [1, с. 258], то есть опыта, полученного свидетелем события. Эта задача сформулирована этическим долгом передать сложные экзистенциальные состояния и самоощущение человека в репрессивных режимах. Подобный долг Г. Мюллер называет «дробящимся на части моральным обязательством» [1, с. 258] и противопоставляет его «взгляду сверху» (то есть, очевидно, обобщающим спекуляциям) и «всякого рода идеологиям». Отказываясь от «взгляда сверху», Мюллер стремится передать эти состояния с помощью чувственных, а не умозрительных образов. Логичным образом, когда речь заходит о чувственности, то она заходит и о теле как об органе чувств. Внешний облик тела, его внутренняя работа и выработанная в социуме или человеком лично телесность становятся своеобразным свидетельством деформации чувственности. Именно поэтому очень важно изучение того, каким образом человеческое тело представлено в прозе Мюллер.
В исследованиях прозы Герты Мюллер следует указать работы, в которых затрагиваются вопросы, касающиеся телесности и тела в творческом сознании писательницы. Лин Марвен в своей монографии «Тело и нарратив в современной немецкоязычной литературе» отмечает ведущий принцип в репрезентации биологического тела у Г. Мюллер как «травматический» и, соответственно, отталкивается в своей работе от теории травмы. Карин Бауэр, анализируя телесность в прозе Герты Мюллер в статьях «Гендер и сексуальная политика обмена в прозе Герты Мюллер» и «Тело и половая принадлежность», указывает в первую очередь на женскую телесность, выработанную в патриархате: «патриархальные образы мысли и действия подходят для конструирования отчужденной и фрагментированной телесности. Это в первую очередь женские тела, которые регламентируются с помощью лицемерных табу, репрессивных общественных норм и государственных законов» [4, s. 205]. Исследовательница также подчеркивает, что «наложения сексуальности и обмена основаны все же не только на патриархальных властных структурах, но и на уязвимости и экзистенциональной хрупкости человеческого состояния» [3, s. 154]. К. Бауэр приводит пример работы сексуальной экономики в повестях Г. Мюллер «Человек - большой фазан в мире». Исследовательница творчества Г. Мюллер А. К. Йоханнсен рассматривает телесность персонажей Г. Мюллер в контексте пространственных образов. По ее мнению, «властные над телами чувства пересекают границы тела и охватывают вещи» [5, s. 196], вещи становятся «своего рода продолжениями тел» [5, s. 195].
В настоящей статье будет уделено внимание способности образов телесности, присутствующих в прозе Герты Мюллер, отразить экзистенциальное состояние человека, первичное по отношению к его психологической организации и социальному статусу. В своей эссеистике Мюллер представляет тело своеобразным пространством со своими границами, акцентируя внимание не на власти над вещами, а на подчиненности тела вещам. Как будет показано ниже, границы тела могут быть открытыми и непостоянными, делая человека уязвимым для внешней действительности, а могут быть четко установлены законами общества. Само тело является границей, по отношению к которой выстраивается субъектность человека. В статье будут разобраны данные в эссе Г. Мюллер представления о телесности, и далее на примере прозы будет показано, с помощью каких средств поэтического выразительности писательница репрезентирует образы телесности, призванные передать экзистенциальное состояние человека, выстраиваемую на его основе идентичность.
В эссе «Остров - внутри, границы - снаружи», Мюллер представляет тело как индивидуальное пространство - ограниченное и смертное. Писательница описывает полученное в детстве ощущение неизмеримости природного пространства и ничтожность «чрезвычайно ограниченной кожи» [7, s. 162]. В эссе «От ногтя на ноге до глазного яблока - таково расстояние в человеке» тело предстает также как хрупкое и ограниченное пространство. Человек как объект власти сводится до собственного тела, а оно, в свою очередь, становится пространством осуществления власти: «И недалеко стена. И с той стороны стены солдаты, как охотники. От ногтей ног до глазных яблок, как мало расстояние одного человека. От розыска до обнаружения. От выстрела до лежания. От долга до вины» [9, s. 128]. Однако Мюллер не противопоставляет однозначно отношения власти ненасильственным системам взаимодействия. Писательница усматривает во всех отношениях процессы, обнаруживающие внутреннюю нетождественность, инаковость как общества, так и отдельного человека: «Кроме немногих, кто представляет государство, многие - меньшинства. Целые народы представлены неверно. И даже там, где два человека, один - меньшинство. Где один человек, там он меньшинство перед лицом своих собственных дней, и потому что он одинок, он не может держаться» [9, s. 128-129].
Под нетождественностью следует понимать свойство постоянно находящегося в становлении человеческого сознания и существования, которое отмечалось в неклассической философии, иррационализме. Нетождественность можно представить как атрибут бергсоновской «длительности», а также сходным с представлением Ж.-П. Сартра о человеке как о «проекте» самого себя. Постоянное нахождение «я» в становлении делает его неравным самому себе в разных, пусть даже и стоящих крайне близко друг к другу точках времени. Для Герты Мюллер быть нетождественным самому себе в прошлом всегда значит быть «в меньшинстве», в ущербной позиции, так как прошлое «я» уже определено и объективировано, тогда как «я» актуальное беззащитно в своей раздробленности.
Г. Мюллер, как это свойственно и большинству неклассических философов, не противопоставляет телесное и духовное, разум и чувства. Напротив, одну из причин нетождественности сознания она видит в самой природе человеческой телесности, в устройстве человеческого тела. Человек не только не равен себе на темпоральном уровне, но и на телесном. Человеческое тело амбивалентно: целостно и одновременно состоит из двух симметричных половин. Г. Мюллер указывает, что человеческое тело состоит из двух «симметричных половин» и «разрыва» между ними: «Мы состоим из двух половин. Двух одинаковых половин. Одинаковых снаружи. Мы симметричное построение. У нас две половины мозга. У нас две половины лица. Между глазами разрыв, проходящий через нас. <...> И под шеей, под гортанью, разрыв проходит через нас дальше, оба плеча разделены, руки и кисти» [9, s. 75-76]. «Именно посредством разрыва, - полагает писательница в эссе «Глаз обманывает в моргании», - того, что мы разделены (на две части. - С. К.), наши две половины составляют единое целое» [9, s. 76]. Лицо и тело в эссе Мюллер обладают единой феноменологией телесности. Г. Мюллер предполагает, что нетождественность («напряжение неопределенности»), лежащая в основе человеческой субъектности, возможно, могла бы быть устранена в достижении соразмерности частей тела и производимых ими действий, однако этому мешает сокрытие разрыва в человеческой оптике, представление глазами вместо двух картин, отделенных разрывом, равных по площади глазному яблоку единого большого изображения. Это сокрытие рождает эффект неразрывности. Человек начинает хотеть своими действиями переступить «плоскость своего тела». Помимо особенностей оптики, нетождественность человеческой сущности возникает из-за сложностей выражения внутренних качеств человека. По Мюллер, личность человека выстраивается из его личных качеств. Эти качества нельзя верно воспринять, поскольку «по эту сторону кожи» они лежат как «каменная порода», то есть они нечетко сформированы и «недействительны», а их проявление «по ту сторону кожи» искривляет их. Таким образом, тело становится некоей границей, точкой «разрыва» в человеческой субъектности, заставляет ее «мерцать».
Г. Мюллер указывает на амбивалентность разрыва как позволяющего и блокирующего, раскрывающего и утаивающего механизма, неизбежного условия любой мобильности. Писательница полагает, что «если бы разрыва бы не было, то последовательность и хронология не были бы возможны. Только то, что прерывисто, может длиться» [9, s. 81].
Мюллер уделяет большое внимание взаимоотношению тела и внешнего мира: взаимодействию тела с вещами и пространствами. В творческом осмыслении мира Мюллер указывает на свойственные вещам способности осуществлять власть над человеком и занимать более выгодную позицию в мире. Человек, становящийся зависимым от вещей, включается в «содержания» вещей как носителей памяти и диктуемые ими алгоритмы действий. Эта зависимость, имеющая и консьюмеристское измерение, не ограничивается парадоксами потребления. Она осуществляется на онтологическом уровне. В эссе «Предметы, где заканчивается кожа» Мюллер указывает на то, что вещи способны поглощать человеческую жизнь. С помощью делегированных им значений и символического статуса они осуществляют контроль над человеком вне зависимости от того, являются ли они атрибутами благополучия, вписаны ли в логику капиталистического мышления или нет. «Вещи суть. шаблоны, по которым действуют люди. Вещи самоуверенны. Люди, из-за своей неуверенности, из-за запрограммированных содержаний, которые они не способны представить с помощью жестов и предложений, становятся карикатурами вещей» [9, s. 96].
Для Г. Мюллер превосходство вещи над человеком заключается в том, что вещь не нуждается в человеке, тогда как человек не может жить вне вещей. Безразличие вещей проявляется в широких ландшафтах, по отношению к которым мы «живем так коротко, как если бы нас и не было» [9, s. 100]. Пустое городское пространство просвечивает человеческое тело до внутренностей, заставляет человека ощутить себя выставленным: «Мы на солнце, между асфальтом, камнем и тенью, бегущей вблизи нас, являемся собственной анатомией» [9, s. 101].
Мюллер утверждает, что «там, где заканчивается кожа, все на нас, на нашем теле уже вещь. Все, что не болит при удалении, когда даже еще принадлежит нам - уже вещь» [9, s. 99]. Таким образом, писательница указывает на непосредственную связь тела и сознания: во время ощущения боли единство тела и сознания ощутимо. Но также в вещь превращается любая часть тела, подверженная объективации, даже эстетической: накрашенные веки и губы, а также уши, украшенные серьгами.
На личном примере Мюллер отмечает отражение на телесном уровне эмоциональных состояний. Пакет с вещами, «пережившими» отца, становится тяжелее, чем мертвое тело: «Я несла их. И не могла их вынести. Я могла бы вынести тело мертвого. <.> Когда я шла, то не чувствовала ничего, кроме мест на пальцах, там, куда мне впивался пакет. И парящую в полушаге от меня собственную пустую голову» [9, s. 102]. С этим сравним пассаж из романа «Сердце-зверь»: героиня прогоняет свою подругу, узнав о ее предательстве, и велит предавшей ее подруге покинуть дом. Эмоциональная нагрузка, заключенная в словах изгнания, передается на телесном уровне: «язык ворочался так тяжело, словно весил он больше, чем вся я с головой и телом» [2, с. 162].
Герта Мюллер стремиться выразить эти процессы, прибегая к определенному поэтическому инструментарию, основанному на «изобретенном восприятии». В основе поэтики Герты Мюллер лежит «изобретенное восприятие», «перекраивание» событий таким образом, чтобы на передний план выходила их «внутренность», эмоциональное содержание. Подобный отход от прямого миметического воспроизведения событий сопровождается введением сложной металогической системы, особым акцентом на особенностях субъективного видения/ощущения собственного и чужого тела. В основе металогического языка Мюллер лежат «телесные» метонимии: писательница предпочитает использовать конкретные телесные понятия «лоб», «голова», «глотка», «сердце», нежели абстрактные «ум», «сознание», «память» или «душа». Мюллер склонна передавать ощущения и впечатления героев посредством их выражения с помощью гиперболизации и персонификации телесных аффектов и трансформаций тела.
В сборнике «Низины» эти особенности с наибольшей яркостью представлены в текстах «Окно», «Низины», «Надгробная речь». Во всех них повествование ведется от первого лица. «Надгробная речь» представляет собой рассказ о сне, действие которого сконцентрировано вокруг похорон отца. Комната, где лежит тело отца, завешана его фотографиями так, «что не видно стен». Героиня воспринимает эти фотографии как «лживые». От лжи на этих фотографиях в комнате холодно, хотя на улице жаркое лето, при этом лицо отца холоднее, чем предметы в комнате. От холода, излучаемого его телом, черное прозрачное платье героини примерзает к стулу. Холод в том же платье героиня чувствует позже, на погребальном собрании, от ужаса - она полуобнажена перед людьми, ее тело выставлено напоказ, не защищено. Таким образом, Мюллер создает контрастную картину телесности, качества в которой перевернуты. Мертвое тело отца, окруженное ложной, то есть неискренней историей его жизни, активно - оно транслирует холод как императивную силу, пригвождающую к месту. Тогда как собственное живое тело, наоборот, выставлено на показ, открыто чужим взглядам, пассивно и подвергается воздействию со стороны «неживых» объектов.
Контраст присутствует и на самих похоронах отца: мнимый почет оборачивается хулением покойного, погребальная церемония превращается в расстрел. Человеческое тело, чей «непокой» противопоставляется в публицистике Мюллер «оцепенению» природы, застывает в этой косной репрессивной атмосфере - каменеет рука героини, держатель речи не в силах разжать кулак. «Оцепенение» стремится поглотить «непокой». Пространство погребения и тело члена общины сопоставляются: участник похорон, «человечек», сравнивает свой желудок, полный шнапса, с могилой, полной воды. Насилие, ощущаемое героиней, гиперболизировано: рукав ее платья, оторванный ветром, начинает истекать кровью после попадания в него пули одного из участников похорон. В этом контрасте Мюллер подчеркивает, какие трансформации получает телесность жертвы и насильника: последний подобен «вещи», мертв или объективирован и тем самым оказывается в привилегированной позиции по отношению к жертве, чье живое тело обнаруживает свою хрупкость.
Холод и деформированная телесность в тесных рамках общины ощущаются и юной героиней рассказа «Низины». Церковь, сакральное пространство общины, представляется героине ненастоящим, ложным. Священные символы секуляризованы в ее восприятии: «И я думаю дальше, что Мария не настоящая Мария, а женщина из гипса, и что ангел - ненастоящий ангел, и что овцы - ненастоящие овцы, и что кровь - это только масляная краска. <.> Я мерзну здесь и летом, когда сижу на этих скамьях» [10, s. 53-54]. В церкви героиня видит только смерть и смертность: «Все жилы напряжены, и уже нет плоти, сплошь кости и кожа. Они (руки бабушки. - С. К. ) могут в любой момент застыть в смерти». Смертность, разлитую по всей атмосфере деревни, героиня замечает и в теле деда, представленном достаточно витально: «У дедушки было много волос на груди и на ногах, на руках и на ладонях. <.> Когда он поднял стопу, чтобы выбросить песок с берега, я увидела, как бела его стопа, как что-то мертвое и размытое» [10, s. 80].
В оптике девочки тело бабушки отождествляется с бытом деревни (руки выглядят «как сама работа») и с окружающими ее в быту предметами (руки «так же выщерблены, как тяжелая древесина, которая стоит повсюду в доме, так же потерто, вычурно и старомодно, как и ее мебель»). Власть предметов, отмеченная в публицистике Мюллер, проявляется в «Низинах» не только в индивидуальной оптике героини, но и принимается самими жительницами деревни. Они стремятся выйти за свои рамки, но не остаются на границе «разрыва», а поглощаются вещами: «головы висят, полные поиска отрешенности и побега от самих себя. Они целый день выходят из себя в древесину и в платки, и в жесть их домашних хозяйств» [10, s. 60]. Предметы достигли в деревне такой власти, при которой «в одеждах ты человек, без одежды ты никто. Одна большая кожаная поверхность» [10, s. 60].
Ощущение героиней «Низин» собственного тела разнородно, но высокая чувствительность делает его границы непостоянными. Чувствительность к насилию отражает чужую боль на теле девочки, она ощущает, что ее тела для выражения этой боли становится недостаточно: «Я чувствовала нож на своей глотке. Мне было больно, разрез шел все глубже, моя плоть стала горячей, она начала вариться в моем горле. Разрез стал больше меня, он рос через всю кровать, он горел над одеялом, он стонал в комнате» [10, s. 31]. Личная телесность «раскалывается» в рассказе «Окно». В восприятии репрессивной фигуры матери тело героини дробится и разъединяется: «мои глаза плывут из “окна”, плывут из моей головы, из моего горячего рта, из моего затекшего пота». Сама деревня мыслится одним большим материнским телом, оккупированным вещами: «черные юбки так же свободны, как и улицы, так же зашнурованы, как и деревня, так же заброшены, как и земля за последними садами, за колючими глазами, за беззубым ртом».
В повести «Человек - большой фазан в мире» сюжет построен вокруг немецкоязычной семьи в Румынии конца 80-х, ждущей разрешения на выезд. Центральной фигурой этой драмы, обращающейся к статусу женской телесности в репрессивном обществе, Мюллер ставит не женщину, а отца семейства, деревенского мельника Виндиша, решившего эмигрировать. Презрительно относящийся к женщинам Виндиш с самого начала обеспокоен сексуальным поведением своей дочери, но в итоге оказывается в положении, вынуждающем отправить свою дочь к полицейскому для предоставления сексуальных услуг в обмен на выдачу паспортов. Мюллер показывает противоречивость патриархального мышления Виндиша с помощью пассажа, в котором отец узнает насильника в своем лице, данном в отражении: «Над пиджаком полицейского стоит лицо Виндиша. Лицо Виндиша стоит один раз большое. Два раза маленькое и робкое - у погон. Полицейский смеется между щеками Виндиша в большом приподнятом лице. Он говорит влажными губами: “со своей мукой ты далеко не пойдешь”» [8, s. 85]. Таким образом, власть вторгается в личное пространство тела Виндиша и заодно указывает на то, что он сам является частью патриархальной системы насилия. Виндиш разбивает зеркало, как бы отказываясь считать себя насильником.
Но также Мюллер акцентирует внимание на экзистенциальных переживаниях героя, его восприятии времени и пространства деревни. Виндиш считает дни, но время для него остановилось, а пространство сжалось до одной точки: «С тех пор, как Виндиш решил эмигрировать, он видит везде в деревне конец. И стоящее на месте время для тех, кто хочет остаться» [8, s. 5]. Он видит «стоящее на месте время» в лицах остающихся, в лице своего друга, ночного сторожа. Он начинает ощущать, как эта стагнация проявляется и в нем: «Рядом с изразцовой печью висит время. Виндиш закрывает глаза. “Время кончилось”, думает Виндиш. Он слышит тиканье белого пятна от часов и видит циферблат из черных пятен. Время без стрелки. Только вертятся черные пятна. Они теснятся. <.> Виндиш открывает рот. Он чувствует, они растут на его лице, черные пятна» [8, s. 20].
Проявление качеств пространства на лице персонажей присутствует и в романе «Сердце-зверь». Нищета «родной сторонки» проступает на лице одной из его героинь - студентки Лолы: «Но та сторонка, откуда приехала Лола, наверное, была из нищих нищей - именно такой она виделась то ли на Лолиных скулах, то ли где-то возле губ, то ли в самой середке в глазах» [2, с. 9].
В своей художественной мысли Герта Мюллер выстраивает онтологию человеческого тела, указывая на изначально присущую ему нетождественность, на неразрывность тела и сознания, амбивалентность личности, формирующейся в противоречиях внутреннего и внешнего (социального или природного) измерений. В представленной феноменологии писательница усматривает неустранимые барьеры, лежащие на пути субъективации, то есть проявления человеческого «я», а также указывает на проницаемость постоянно находящегося в становлении и смысловой неопределенности человека предметами и пространствами, оккупирующими его тело. Эти предметы зачастую являются агентами власти, порабощающими человека и его тело. Мысли о телесности как одном из факторов выстраивания человеческой самоидентификации, изложенные Гертой Мюллер в публицистике, становятся основами для создания уникального поэтического языка, с нетривиальных позиций осуществляющего критику репрессивных режимов.
Библиографический список:
1. Мюллер Г. В молчании мы неприятны, а когда заговорим - смешны // Иностранная литература. - 2009. - № 10. - С. 253-266.
2. Мюллер Г. Сердце-зверь. - СПб.: Амфора, 2013. - 256 с.
3. Bauer K. Gender and sexual politics of exchange in Herta Müller’s prose // Herta Müller. - Oxford: Oxford University Press, 2013. - P. 153-163.
4. Bauer K. Körper und Geschlecht // Herta Müller Handbuch. - Stuttgart: Springer, 2017. - P. 205-213.
5. Johannsen A.K. Kisten, Krypten, Labyrinthe, Raumfigurationen in der Gegenwartsliteratur: W. G. Sebald, Anne Duden, Herta Müller. - Bielfeld: Transcript, 2008. - 240 s.
6. Marven L. Body and Narrative in Contemporary Literatures in German: Herta Müller, Libuse Monikova, Kerstin Hensel. - Oxford: Oxford University Press on Demand, 2005. - 294 p.
7. Müller H. Der König verneigt sich und tötet. - München: Hanser, 2003. - 203 s.
8. Müller H. Der Mensch ist ein großer Fasan auf der Welt. - Frankfurt a. M.: Fischer, 2009. - 112 s.
9. Müller H. Der Teufel sitzt im Spiegel. - Berlin: Rotbuch, 1991. - 141 s.
10. Müller H. Niederungen. - Hamburg: Rowohlt, 1993. - 140 s.
References
1. Myuller G. V molchanii my nepriyatny, a kogda zagovorim - smeshny // Inostrannaya literatura. - 2009. - № 10. - S. 253-266.
2. Myuller G. Serdce-zver'. - SPb.: Amfora, 2013. - 256 s.
3. Bauer K. Gender and sexual politics of exchange in Herta Müller’s prose // Herta Müller. - Oxford: Oxford University Press, 2013. - P. 153-163.
4. Bauer K. Körper und Geschlecht // Herta Müller Handbuch. - Stuttgart: Springer, 2017. - P. 205-213.
5. Johannsen A.K. Kisten, Krypten, Labyrinthe, Raumfigurationen in der Gegenwartsliteratur: W.G. Sebald, Anne Duden, Herta Müller. - Bielfeld: Transcript, 2008. - 240 s.
6. Marven L. Body and Narrative in Contemporary Literatures in German: Herta Müller, Libuse Monikova, Kerstin Hensel. - Oxford: Oxford University Press on Demand, 2005. - 294 p.
7. Müller H. Der König verneigt sich und tötet. - München: Hanser, 2003. - 203 s.
8. Müller H. Der Mensch ist ein großer Fasan auf der Welt. - Frankfurt a. M.: Fischer, 2009. - 112 s.
9. Müller H. Der Teufel sitzt im Spiegel. - Berlin: Rotbuch, 1991. - 141 s.
10. Müller H. Niederungen. - Hamburg: Rowohlt, 1993. - 140 s.
Л-ра: Вестник Костромского государственного университета. – 2018. – № 2. – С. 144-148.
Произведения
Критика
