08.09.2018

Михаил Лермонтов

Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. Стихотворение Смерть поэта

Михаил Юрьевич Лермонтов. Критика. Жизнь и творчество. Стихотворение Смерть поэта. М.Ф. Николева. Читать онлайн

27 января (ст. стиля) 1837 года, к вечеру, по Петербургу стали распространяться мрачные слухи, что Пушкин стрелялся на дуэли и тяжело ранен. На другой день с утра эта зловещая весть полетела по всему городу. Люди, даже незнакомые, останавливались на улице и в тревоге и страхе спрашивали друг у друга, что слышно о здоровье Пушкина. На Мойке к подъезду дома, где жил и теперь страдал поэт, непрерывно подходили толпы народа, подъезжали экипажи... Одна мысль охватила всех: что будет с Пушкиным?

29 января Пушкин скончался. Весть об этом потрясла сердца всех, кому был дорог гениальный поэт.

В газете появилось объявление об этом невыразимо скорбном событии.

Насколько было взволновано все общество, говорит в своих воспоминаниях писатель Панаев: «В городе сделалось необыкновенное движение. На Мойке, у Певческого моста (Пушкин жил тогда в первом этаже старинного дома княгини Волконской), не было ни прохода, ни проезда. Толпы народа и экипажи с утра до ночи осаждали дом; извозчиков нанимали, просто говоря: «К Пушкину».

Дочь знаменитого историка Карамзина вспоминала: «Множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснились пестрой толпой вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести».

По воспоминанию другой современницы¹, один из этой вереницы почитателей великого поэта, пожилой мастеровой, «очень бедно одетый», как она пишет, зарыдал над гробом. Не в силах овладеть собой, он отошел в сторону и закрыл лицо руками. К нему подошел друг Пушкина, П. А. Вяземский, и тихо спросил его: «Вы лично знали Александра Сергеевича?» Тот сквозь рыдания отрывисто ответил: «Нет... я — русский...»

Когда скорбная весть о смерти Пушкина дошла до Гоголя (его не было в Петербурге), он был поражен, как ударом грома, опустил голову на руку и тоном бесконечного горя сказал: «Что Россия без Пушкина?»

Все, кто любил родину, начиная от великого русского писателя Гоголя и кончая «бедно одетым» мастеровым, испытывали чувство величайшей, невозвратной утраты.

А правительство, испуганное отношением народа к гибели Пушкина, запретило даже писать что-либо о его смерти. Печать молчала.

Лермонтов в эти дни был болен, не выходил из дому, лежал в постели. Скорбная весть о кончине Пушкина долетела до него в тот же день. Она потрясла его. Глубокое горе охватило Лермонтова.

Он не мог молчать и написал стихотворение «Смерть поэта». «Я излил горечь сердечную на бумаге», — говорил Лермонтов потом на судебном допросе. В этих стихах, необычайно сильных, «жгучих», как определяли их современники, полных глубокой любви к Пушкину, Лермонтов выразил не только «горечь сердечную», но и бурное негодование против виновников гибели поэта:

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалёка.
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

Стихи списал друг Лермонтова — Раевский; он же дал их переписать близким знакомым, сослуживцам, которые, в свою очередь, давали другим. Все находили в них выражение своих мыслей и чувств, переживаемых в эти скорбные дни, и стихи широко распространялись. Они переписывались везде: на службе, в частных домах, в учебных заведениях, и таким образом разошлись в тысячах списков за несколько дней и заучивались наизусть.

Вместе со стихами стало широко известно и имя их автора.

Но высший свет и в этом случае оказался в стороне от народа и не разделял его горя. Да и мог ли свет отнестись иначе, тот свет, который сам же затравил Пушкина и довел его до гибели? Светская молва все больше и больше стала оправдывать убийцу Пушкина, Дантеса, и осуждать погибшего поэта. Эти толки доходили до Лермонтова и подействовали на него так, что он еще сильнее заболел.

О травле Пушкина великосветской толпой Лермонтов хорошо знал и раньше. Он это отразил в первой части стихотворения, называя свет завистливым и душным, клеветниками ничтожными:

Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар...

Но под непосредственным впечатлением трагической кончины Пушкина слушать ужасающую клевету на великого поэта было для Лермонтова просто невыносимо.

Об одном из таких переживаний поэта рассказывает В. П. Бурнашев² со слов двоюродного брата Лермонтова Н. Д. Юрьева. Светские толки вокруг дуэли Пушкина, по рассказу Бурнашева, «подействовали на Лермонтова до того, что он... занемог даже». Заехал к Лермонтову доктор Н. Ф. Арендт, лечивший Пушкина, и рассказал поэту «всю печальную эпопею тех двух с половиной суток, с 27 по 29 января, которые прострадал раненый Пушкин. Он все, все, все, что только происходило в эти дни, час в час, минута в минуту рассказал нам, передав самые заветные слова Пушкина... Лермонтов находился под этим впечатлением, когда явился к нам наш родня Н. А. С. ³, дипломат, служащий под начальством графа Нессельроде, один из представителей и членов самого что ни на есть нашего высшего круга... С. расхваливал стихи Лермонтова на смерть Пушкина, но только говорил, что напрасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком сильное значение его невольному убийце...» и т. п. С. начал ссылаться на мнение всего высшего света, который вполне оправдывает Дантеса и обвиняет Пушкина. Но гнев Лермонтова не знал уже предела. Он сердито взглянул на С. и бросил ему: «...я ни за что не отвечаю, ежели вы сию секунду не выйдете отсюда». С. не заставил себя приглашать к выходу дважды и вышел быстро, сказав только: «Mais il est bon a lier (он ведь просто бешеный)». Лермонтов вскипел и резко сказал на это, что «русский человек, конечно, чисто русский, а не офранцуженный и испорченный, какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во имя любви своей к славе России, и никогда не поднял бы на этого великого представителя всей интеллектуальности России своей руки». Лермонтов схватил лист бумаги и начал торопливо писать.

Спустя четверть часа Лермонтов прочел Юрьеву только что созданное прибавление к ранее написанным стихам:

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи! ..
Но есть, есть божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный судия: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Пламенные стихи! Они гневно, открыто, страстно обличают высшую знать, затравившую своей низкой интригой величайшего поэта.

Беспримерная смелость Лермонтова произвела сильнейшее впечатление на всех. Стихи выхватывали из рук, и они с еще большей быстротою, чем первая часть, облетели весь Петербург. «... Так заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление», — вспоминал один современник.

Это стихотворение волновало своей смелостью и все дальнейшие поколения. Горький находил его «самым сильным стихотворением во всей русской поэзии».

Взволновались и придворные круги, только совсем по-иному. Прибавление было истолковано как призыв к революции и послано царю одной знатной интриганкой под названием «Воззвание к революции».

В высших сферах стихи были признаны преступными.

Кто же были судьями стихов Лермонтова?

Все те же лица, которые погубили Пушкина. Среди них видную роль играл граф Нессельроде.

Советское лермонтоведение дало много нового материала к характеристике высшей знати в лице самого влиятельного ее представителя — канцлера⁴графа Нессельроде, главного врага Пушкина, а потом и Лермонтова. Салон этого вельможи задавал тон всей петербургской аристократии. В салоне Нессельроде, а под влиянием его и в других салонах продолжали злословить и клеветать на погибшего поэта и после его смерти.

Лермонтов, обличая надменных потомков «известной подлостью прославленных отцов», имел в виду именно Нессельроде как самого влиятельного представителя новой знати.

Это он, Нессельроде, возглавлял «жадную толпу», стоящую у трона. Он, сын австрийского эмигранта-авантюриста, явившегося в Россию «на ловлю счастья и чинов», был Николаем поставлен на пост министра иностранных дел, а впоследствии канцлера Российской империи — и держался так прочно на ней благодаря таким своим «талантам», как низкопоклонство и лесть. Он подхватывал мнения Николая и преподносил их ему же, как свои убеждения. А царь, восхищаясь своим первым сановником, восклицал: «Именно мои мысли!»

Это Нессельроде в числе жадной толпы знати был в высшей степени «доступен звону злата». Самый богатый помещик России, он владел тысячами крестьян. Народа русского он не знал, не любил и обкрадывал его.

Эти-то ничтожные люди явились губителями величайшего русского поэта и начали преследовать его гениального преемника — Лермонтова.

Не стоили бы эти низкие люди того, чтобы на них останавливать так долго внимание читателей. Но факты и черты, указанные в облике этих людей, вызывают не только чувство возмущения против них, но и чувство удивления перед смелостью, непримиримостью Лермонтова и восхищения перед необычайной силой восприятия им общественных явлений.

Лермонтов хорошо понимал низость официальных деятелей своего времени и глубоко негодовал на них, когда писал:

И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Против Лермонтова возбудили дело и направили в суд. Лермонтов еще не был арестован, а молва о его аресте уже шла по городу. 21 февраля был арестован и допрошен друг Лермонтова, С. А. Раевский, как распространитель стихов, а 22-го был арестован и Лермонтов.

Шан-Гирей пишет в своих воспоминаниях:

«Под арестом к Мишелю допускали только его камердинера, приносившего обед; Мишель велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках, с помощью вина, печной сажи и спички, написал несколько пьес, а именно: «Когда волнуется желтеющая нива», «Я, матерь божия, ныне с молитвою», «Кто б ни был ты, печальный мой сосед», и переделал старую пьесу «Отворите мне темницу».

Слуга Лермонтова, который приносил ему обед, передавал Шан-Гирею, что «у Михаила Юрьевича все стены были исписаны».

Какими стихами были исписаны стены — неизвестно. Возможно, что некоторые из них Лермонтов потом переписал на те клочки бумаги, в которые завертывали ему хлеб.

На эту мысль наталкивают одинаковые слова, отражающие переживаемую поэтом катастрофу, — «удар судьбы», которые поэт употребил и в ответе офицеру Потапову на полученное от него в заключении приветливое письмо:

Я получил твое посланье;
Родилось в сердце упованье,
И легче стал судьбы удар...

и в стихотворении «Не смейся над моей пророческой тоскою» (и его можно отнести к тюремным стихотворениям):

Я знал: удар судьбы меня не обойдет...
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; — настанет час кровавый,
И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений;
И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений.
Но я без страха жду довременный конец…

И по содержанию этого стихотворения можно думать, что оно написано вскоре после разразившейся над поэтом катастрофы, но до того, как стал известен исход ее.

Лермонтов мог ждать для себя самого тяжелого конца. Свежи еще были в его памяти факты николаевской жестокой расправы с врагами самодержавия. Достаточно было вспомнить о Чаадаеве, о погибающем от невыносимых мучений Полежаеве, а «преступление» Лермонтова куда значительнее. Смелость он проявил истинно героическую и мужественно шел навстречу самым тяжелым последствиям своего выступления.

Тюремные стихотворения Лермонтова — жемчужины русской поэзии и очень показательны для душевного состояния поэта. Все они написаны в тихом, грустном тоне.

Одно из них, «Когда волнуется желтеющая нива», Белинский определил одним словом: «Дума».

Выражением каких дум Лермонтова является это замечательное стихотворение?

Ни один поэт не сливался с природой так безраздельно, так непосредственно, как Лермонтов; природа была для него не декорацией, а символом высших ценностей в жизни: свободы, полноты творческой силы и красоты.

В заключении Лермонтов, естественно, чувствовал особенно остро мелкость и злобу людей, весь гнет жестокой николаевской действительности, и он противопоставил ей воспоминания о природе. Лермонтов думал о всей природе в целом, — не о той или другой картине природы, вызывающей определенное чувство, а он взял разрозненные ее явления и даже из разных времен года: и зреющая слива, и ландыш серебристый, и желтеющая нива. Все они вносят в душу умиротворение, и поэт верит, что на земле, кроме зла и несовершенств человеческой жизни, возможно для людей и счастье,

25 февраля военный министр Чернышев сообщил Бенкендорфу высочайшее повеление, чтобы «...Лермонтова... перевесть тем же чином в Нижегородский Драгунский полк; а Губернского Секретаря Раевского, за распространение сих стихов и, в особенности, за намерение тайно доставить сведение корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, — а потом отправить в Олонецкую Губернию, для употребления на службу, — по усмотрению тамошнего Гражданского Губернатора...»

Лермонтов должен был выехать из Петербурга в сорок восемь часов. Но бабушка выхлопотала разрешение внуку проститься с ней и прожить еще некоторое время у нее.

Перед отъездом на Кавказ Лермонтов впервые передал в печать свое стихотворение. Это было «Бородино», написанное еще до смерти Пушкина; возможно, что Лермонтов предполагал отдать его лично Пушкину в «Современник».

В 1837 году исполнялось 25-летие Отечественной войны двенадцатого года. Приближалась годовщина Бородинского сражения, в котором русская армия героической стойкостью спасла независимость России. В журналах стало появляться много статей, рассказов, воспоминаний, посвященных великому дню. Отмечались подвиги героев, воспевались полководцы, военачальники, царь, но о народе, о простом рядовом солдате как будто забыли.

Лермонтов первый в печати вспомнил о простом солдате как об истинном герое Бородинского боя.

Лермонтов хорошо знал русский народ, любил его и в стихотворении «Бородино» первый высоко оценил беззаветную храбрость солдат, отстоявших независимость родины. В стихотворении старый солдат рассказывает о Бородинском сражении молодому воину. Рассказ его — ответ на вопрос юноши:

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана.
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Не даром помнит вся Россия
Про день Бородина!»

В простых и мужественных словах, без тени какого-либо хвастовства, старик рассказал, но не о себе, а обо всех участниках боя:

— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!

Он вспомнил, что ответили «богатыри» на призыв командира защитить Москву, умереть под Москвой:

И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.

С необыкновенной чуткостью, глубокой проникновенностью Лермонтов в образе старого солдата отметил такие высокие качества в русском народе, как беззаветную любовь к родине, готовность отдать жизнь свою для блага ее, бодрость душевную перед подвигом, спокойное и бесконечно простое отношение к своим заслугам перед ней. И какая любовь поэта к русскому солдату и ко всему русскому народу, какая вера в его силы чувствуются в каждой строчке этого гениального стихотворения!

Значение этого произведения отметила «Правда» во время Великой Отечественной войны:

«Стихотворение «Бородино» — величайшая ценность русской литературы. Нет русского человека, любящего свою родину, который не знал бы этого стихотворения, который не был бы обязан Лермонтову своим патриотическим воспитанием».