Поэзия Томаса Гуда в переводах Д.Л. Михаловского (лингвосемантический аспект)
Жаткин Д.Н., Крехтунова Е.В.
Английский поэт Томас Гуд (1799-1845), не имевший в России прижизненной славы, стал широко известен в нашей стране только в начале 1860-х гг. благодаря литературной деятельности М.Л. Михайлова, опубликовавшего в № 1 и № 8 «Современника» за 1861 г. пространную статью «Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд» и выступившего в качестве первого переводчика четырех произведений английского автора на русский язык («Стансы» («Жизнь, прощай! Мутится ум...»), «У смертного одра», «Изгнание», «Песня о рубашке»).
Рисующая тяжелый труд швеи, пронизанная болью, скорбью и мольбой к богачам «Песнь о рубашке» (1843) Томаса Гуда воспринималась представителями демократического направления в русской литературе 1860-х гг. как своеобразный гимн рабочего класса Англии. Адресуя свое произведение высшим классам, Томас Гуд стремился пробудить в них жалость к каторжному труду не только швей, но и других простых тружеников, которые, работая от зари до зари, получали за свой труд сущие гроши. В этой связи не случайно, что «Песнь о рубашке» стала необычайно популярной; в Англии не было ни одного журнала, который не поспешил бы перепечатать «горячий и справедливый протест Гуда», в котором «нашли свой голос бедствия бедных классов»; более того, текст произведения был отпечатан даже на носовых платках.
В 1860 г. «Песнь о рубашке» была впервые переведена на русский язык М.Л. Михайловым и напечатана в «Современнике», причем, наряду с другими сочинениями Томаса Гуда (в особенности, «Стансами», процитированными Н.Г. Чернышевским, наряду со стихами Н.А. Некрасова, в заключительной части романа «Что делать?» при размышлениях о грядущей свободе: «Черный страх бежит, как тень / От лучей, несущих день; / Свет, тепло и аромат / Быстро гонят тьму и хлад; / Запах тленья все слабей, / Запах розы все слышней...» (ст. 11-16, причем ст. 13 и ст. 14 переставлены Н.Г. Чернышевским), вызвала широкий резонанс в демократических кругах. Об актуальности описанного Томасом Гудом для общественно-политической и литературной ситуации в России 1860-х гг. свидетельствуют новые обращения к «Песне о рубашке» Д.Л. Михаловского, опубликовавшего свой перевод в № 5 «Отечественных записок» за 1864 г. и Д.Д. Минаева, сделавшего вольный перевод, увидевший свет в № 64 журнала «Будильник» за 1865 г. При сопоставлении перевода Д.Л. Михаловского с более ранним переводом М.Л. Михайлова сразу обращает на себя внимание точное воссоздание М.Л. Михайловым строфической структуры оригинала, совершенно утраченной у Д.Л. Михаловского, сконцентрировавшегося исключительно на пересказе сюжета английского произведения и успешно справившегося с этой задачей, учтя самые мелкие, кажущиеся незначительными художественные детали и нюансы:
С усталыми и истертыми пальцами, / С веками тяжелыми и красными / Женщина сидела в неженских лохмотьях, / Упорно работая иголкой … / и еще голосом заунывного тона / она поет «песню о рубашке»;
«Затекшие пальцы болят, / И веки болят на опухших глазах. / Швея в своем жалком отрепье сидит / С шитьем и иголкой б руках. / Шьет - Шьет - Шьет, / В грязи, нищете, голодна, / И жалобно горькую песню поет - / Поет о рубашке она»;
«Безобразным рубищем покрытая, / За работой женщина сидит, / Утомляет руки исхудалые / И глаза опухшие слепит. / В нищете и холоде несчастная / День и ночь все шьет, да шьет, да шьет, / И напевом сердце раздирающим, / О рубашке песнь она поет».
Эмоционального эффекта Михаловский добивается, главным образом, при помощи привнесения нагнетающих экспрессивность образов («раздирающим сердце», «безобразным рубищем»), прорисовки отдельных художественных деталей, едва намеченных в английском оригинале, например: «...быть рабом / Наряду с варваром турком» - «Точно негр, работай на других, / Без конца, без отдыха, без меры, / Как злодей, которого закон / Осудил на вечные галеры!». Если у Гуда швея говорит, что стала похожа на смерть из-за нескончаемых постов «Она похожа на меня / Из-за постов, которых я придерживаюсь», то в русском переводе в речь женщины введены тропы речи (метафору, эпитеты), призванные как усилить пафос описания, так и придать ему яркое социальное звучание: «Худобой черты мне исказила / Горькой нужды жесткая рука».
Строфа, раскрывающая нечеловеческие условия изнурительного труда швеи «Работай - работай - работай - / От утомительного боя до боя часов, / Работай - работай - работай - / Как тюремщики работают за преступление, / Лента - вставка - шов, / Шов - вставка - лента, / Пока не заболит сердце и не отупеет мозг / Так же, как и изнуренная рука», заменена у Михаловского одним стихом: «Эти строчки, рубчики и швы...». Вместе с тем повторяющиеся монотонным рефреном слова «Работай - работай - работай...», передающие однообразие изнурительной, безостановочной работы голодной, измученной швеи, переданы Михаловским при помощи четырехкратного повтора глагола «трудись»: «Все трудись, трудись, трудись, трудись...».
Заключительную строфу английского оригинала переводчик также опускает, не считая оправданным то воззвание к богатым, на котором концентрировался Томас Гуд: «Шей! Шей! Шей! / В нищете, голоде и грязи, / С голосом страдающего тона - / Сможет ли этот звук достичь богатых - // Она поет эту «Песню о рубашке». Подобное «сокращение» оригинального стихотворения было для переводческой деятельности Михаловского вполне традиционным; все фрагменты, которые русский интерпретатор находил или излишне растянутыми, или чересчур сентиментальными, или вредящими общему эстетическому впечатлению, он неизменно опускал, превращая собственно перевод в вариацию, близкую к оригиналу.
Следует отметить, что как в 1860-е, так и в последующие годы, «Песня о рубашке» Томаса Гуда был интересна не только демократической, но и либеральной критике, вкладывавшей свое восприятие во многие художественные детали и образы английского оригинала. В частности, А.В. Дружинин, не соглашаясь с восприятием Томаса Гуда писателями некрасовского круга, в своей статье, посвященной выходу в Англии «Собрания сочинений» Гуда, делал акцент на христианском смирении английского поэта, написавшего «Песню о рубашке», «без подстрекательства на вражду и насилие», и восхвалял содержавшуюся в предсмертном письме поэта Проповедь классового мира. В январе 1873 г. в статье «Литературные и журнальные заметки» Н.К. Михайловский, полемизируя с критиками, ратовавшими за преимущественное развитие литературной техники, писал: «Читали ли они <эти критики> лирическое стихотворение, более высокохудожественное, чем «Песня о рубашке» Томаса Гуда? И знают ли они вместе с тем лирическое стихотворение более тенденциозное?». По мнению Н.К. Михайловского, тенденция не только не препятствует художественности, но, напротив, выражаясь как служение общенародному делу (а не делу какой-то определенной группы), помогает созданию подлинных произведений искусства, таких, как «Песня о рубашке». Вступивший в полемику с Н.К. Михайловским Ф.М. Достоевский также не отрицал в 1873 г. в своем «Дневнике писателя» (глава IX «По поводу выставки») значения прямой тенденции, однако совершенно по-другому характеризовал ее роль в конкретном произведении, вновь прибегая к упоминанию «Песни о рубашке» Томаса Гуда как обобщенного проявления определенного литературного направления. Таким образом, «Песня о рубашке» и в 1870-е гг. продолжала будоражить умы русской интеллигенции, становилась своеобразным аргументом в спорах литературных оппонентов.
Обратившись в 1864 г. к переводу стихотворения Томаса Гуда «Мост вздохов», Д.Л. Михаловский создал, по сути, его вольную интерпретацию под названием «Утопленница», в которой не переданы ни размер стиха, ни строфика, в частности, количество строф увеличено с семнадцати до двадцати двух. Перевод экспрессивен, эмоционален, насыщен филантропическими мотивами, но вместе с тем нельзя не признать, что Михаловский всего лишь пересказал оригинал: «Поднимите ее нежно, / Несите ее с осторожностью, / Одета так плохо / Молодая и такая красивая» - «Окажите усопшей внимание, / Поднимите ее поскорей; / Это хрупкое было создание - / Прикасайтеся бережно к ней!». В переводе снято важное для понимания текста Гуда обращение к воображаемому беспутному и безучастному наблюдателю: «Она смело прыгнула, // Не важно как холодно, // Бурная река бежит / В своих берегах, - / Представь это - подумай об этом, / Беспутный человек! / Умойся в ней, напейся из нее / Если после сможешь!», отсутствует упоминание о холоде бурной реки, однако введены риторический вопрос и стертые метафоры: «И отважно, без слез, без раскаянья, / Она бросилась в волны реки... / Кто поймет эту бездну отчаянья, / Этот ад беспредельной тоски!». В целом для перевода характерно снятие материальных, «вещных», чувственно воспринимаемых деталей, которые заменены эмоциональными абстракциями, не лишенными, впрочем, большой впечатляющей силы: «Где подрагивают фонари, / Так далеко в реке со множеством отблесков, / От окон и оконных створок, / От мансард до подвалов - / Она стояла с удивлением / Бездомная ночью» - «Там, где в черной реке отражается / Слабый свет от вечерних огней / И дрожа, в темной воде купается / Дальний отблеск ночных фонарей, / И бушует пучина глубокая, / Ударяя о берег волной - / Там стона она, одинокая, / Бесприютная ночью глухой». Именно эта большая эмоциональная сила и создавал впечатление особой внутренней общности перевода и оригинала, на которую, в частности, обратил внимание А.А. Коринфский, писавший, что «если взять <...> «Утопленницу» Томаса Гуда <...> и сравнить подлинник с переводом, то вся разница между ними окажется почти только в том, что они написаны на разных, чуждых друг другу по строению языках».
Наряду с получившими особую известность «Песней о рубашке» и «Мостом вздохов» («Утопленницей») внимание Михаловского привлекли и некоторые другие произведения английского автора, в частности, его раннее трагичное стихотворение «У смертного одра», посвященное матери, к которой Томас Гуд относился с нежностью и трепетной заботой. Смерть матери, а затем и сестры Анны была для Гуда тяжелым ударом. Под впечатлением от случившегося и было написано стихотворение «У смертного одра», переведенное сначала. М.Л. Михайловым, а затем и Д.Л. Михаловским. Перевод М.Л. Михайлова, впервые напечатанный в первой книге «Русского вестника» за 1858 г., а затем включенный в известную статью «Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд», был, несомненно, более удачным, о чем свидетельствуют как его многочисленные переиздания в последующие годы, так и его органичное вхождение в русскую музыкальную культуру (в 1875 г. был положен а музыку А. Рамадзе). Привлеченный эмоциональной глубиной английского подлинника, выразительно передававшего боль от большой утраты, Михаловский, однако, не смог столь же полно, как Михайлов, передать особенности интерпретируемого произведения. Так, сохранив количество стихов оригинала, переводчик заменил его размер - трехстопный ямб стал четырехстопным анапестом; в содержательном плане появились многие произвольные добавления, например, литота, обязанная выразить неумолимое приближение смерти: «Мы наблюдали за ее дыханьем всю ночь / Ее дыханьем слабым и тихим» - «Над неровным, чуть слышным дыханьем ее / Мы всю ночь наблюдали с вниманьем». Также перевод насыщен отсутствующими у Гуда эпитетами («жизни хладевшей», «глухим трепетаньем» - призванными подчеркнуть, что конец неизбежен: «Как в ее груди волна жизни / Продолжала двигаться из стороны в сторону» - «И в груди ее жизни хладевшей струя Замирала с глухим трепетаньем».
Михаловский удачно сохранял используемые в оригинале лексические повторы, создававшие впечатление растянутости событий во времени, отдалявшие неизбежное мучительное расставание: «Так тихо, казалось, мы говорили, / Так медленно двигались» - «Разговор наш невнятен так был, / Мы так медленно, тихо ходили». Дальнейшая замена множественного числа оригинала на единственное обусловлена лексико-смысловой нагрузкой, которую несет в себе слово «надежда» в русском языке, - если «надежды» (мн. ч.) открывают новые горизонты, дают веру в будущее, неизменно несут в себе положительные эмоции, то «надежда» (ед. ч.) нередко оказывается тщетной, последней жизненной опорой: «Наши сокровенные надежды противоречили нашим страхам, / Наши страхи наши надежды опровергли» - «То надежда наш страх прогоняла, а там - / Снова страхом надежда сменялась».
Л-ра: Функциональная лингвистика. – 2012. – № 3. – С. 188-190.
Произведения
Критика
