Сквозные мотивы в романе Р. Гари «Обещание на рассвете»
Е. К. Чернявская
«Обещание на рассвете» ("La promesse de l’aube", I960) P. Гари - автобиографическое произведение, однако его художественная специфика такова, что позволяет отнести его к роману с большим правом, нежели к собственно автобиографии.
О художественной структуре «Обещания на рассвете» свидетельствует, в частности, присутствие сквозных мотивов и образов. Таков мотив обещания, вынесенный в метафорическое заглавие романа и обнаруживающий свою полисемантичность в ходе развёртывания сюжета. Это материнское обещание-заклинание великого будущего сыну на поприще дипломата, литературы или авиации. Но это и клятва, которую даёт самому себе сын, обещая воплотить в реальность материнские мечты, какими бы нелепыми они не казались и в каком бы трагикомическом виде они ни представлялись досужему сознанию. Это обещание-договор, который Нина Борисовская заключает с судьбой: дать сыну полноту самореализации. Через материнскую любовь герою на заре жизни обещан вечный источник истинной любви, предопределяя его постоянную неудовлетворённость тем, что не дотягивает до заданного матерью высокого критерия. И, наконец, обещание герою-юноше будущей зрелости: «Когда одна из ваших подружек бросает вас рада зрелого мужчины, то воспринимайте это как обещание будущего. Когда-нибудь и вы станете зрелым человеком».
Образ-лейтмотив в романе - образ Океана, который можно выделить и в других произведениях писателя. Берег Океана для повествователя - единственное место, где наедине с собой он может предаться воспоминаниям о самом дорогом. К Океану герой обращается в трудные моменты жизни, чтобы почерпнуть силы дня преодоления невзгод. «Брат Океан» (frère Océan) своей безбрежностью напоминает об ином масштабе измерения и выступает как начало, дарующее успокоение и первозданную нежность. Этот образ возникаем когда герою отказано в получении офицерского чина из-за его нефранцузского происхождения, но особенно часто - в ходе военных действий. Только на пляже Биг-Сур, под тихий шелест вода, притупляется боль от потери боевых товарищей. К Океану обращается герой и в эпизоде, когда звонок матери в лётную часть спасает ему жизнь.
«Брат Океан» присутствует в повествовании на всём его протяжении. К концу романа этот образ наделяется чертами живого существа. Он «притворяется бесконечным», «волнуется и шумит». Ещё один сквозной мотив - мотив врагов, восходящий к мифологеме зла. В детском представлении мифологемы зла материализуются в образы мерзких существ - Тотоша, Мерзавки, Филжи. Их внутреннее содержание осмыслено взрослым рассказчиком-моралистом, но в своём образном воплощении они сохраняют черты, придуманные детской фантазией. В сознании героя-повествователя они навсегда остались своего рода символами человеческих пороков - глупости, подлости, предрассудков. Каждый удар, который судьба наносит герою и его матери, сопровождается злорадным смехом злых богов, вызывая крепнущий дух непокорности. Этот глумливый смех герой слышит всякий раз, когда торжествует несправедливость. Навеянный сказками зримый образ сохраняется в сознании взрослого человека, как продолжает в нём жить ребёнок, нуждающийся в защите.
К лейтмотивам романа Р. Гари можно отнести мотив поисков абсолюта, который включает культурный код XIX века, интертекстуальность, отсылающую к одноименному роману О. де Бальзака и максимализму романтиков. Абсолют постигается через свою недостижимость. В шестнадцать лет, стремясь добиться совершенства в искусстве жонглирования, герой открывает для себя понятие предела, которое противостоит абсолюту. Невозможность жонглировать одновременно семью мячами - это жизненная реалия и одновременно метафора, художественно-философский символ, смысл которого угадывается юным Роменом и горько осмыслен взрослым: хотя недостижимая величина у каждого своя, итоговая констатация у всех сходна - невозможно поймать последний мяч. Из этой юношеской констатации рождается взросло-ироническая сентенция: «Будь вы... Гёте, Моцарт. Толстой..., вы всё равно умрёте с чувством, что всю жизнь были простым бакалейщиком».
Сквозным в романе представляется и мотив привязанности, прежде всего сына к матери, как архетипический. «Я очень легко привязываюсь» - эта словесная формула повторяется в романе несколько раз. Речь идёт, однако, не только о привязанности к людям, но и к предметам, например к кожаной куртке, которая даёт герою чувство безопасности, а потому превращается в своеобразный талисман.
Другой, также юмористически сниженный вариант «привязанности» - любовь к солёным огурцам, вкус которых вызывает определённый настрой, корнями уходящий в детство. Здесь вновь можно говорить об интертекстуальности как шутливо-пародийной параллели вкусу мадлены, позволяющему герою романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» воскресить и обрести прошлое. Метафора у Р. Гари материализуется, когда повествователь сообщает, что в трудные моменты в стремлении забыть разочарования он покупает огурцы. Герой Р. Гари, сохраняя остроту детских впечатлений, в процессе погружения в движущееся время-пространство с удовлетворением открывает: «До чего же детство сильно во взрослом человеке!». Это почти реминисценция из «Маленького принца» Сент-Экзюпери: «Мы все родом из детства».
Сострадание ко всему, что унижено и осквернено, в «Обещании на рассвете» выражено как в художественно претворённой, так и в прямой форме - в форме комментария-обращения к некоему реальному факту из собственной жизни. Так, эпизод с голодным обмороком заканчивается открыто публицистической тирадой: «Я сужу о политических режимах по количеству пищи, которое они дают каждому, и когда они с чем-то это связывают, ставя при этом условия, я плюю на них: люди имеют право есть без всяких условий».
Сходный открытый комментарий сопровождает историю знакомства героя с проституткой Анник, профессия которой не замутила её души. Повествователь с несколько преувеличенным, до самоиронии, пафосом, дублирующим красноречие на лестничной площадке Нины Борисовской, заявляет, что «...всегда отказывался искать в сексуальных поступках человека критерий добра и зла, всегда ставил человеческое достоинство выше пояса, на уровне сердца, ума и души, где обычно и происходит самая разная проституция».
Используя сквозные мотивы и образы, давая простор художественному домыслу, расширяя историю своей жизни до истории человека во времени, Р. Гари переводит факты автобиографии в структуру романа. Поэтому представляется не вполне правомерным оперировать романным и романизированным материалом «Обещания на рассвете» как автобиографией в собственном смысле термина, что делают почта все, кто пишет о Р. Гари (Л. Бондаренко, В. Ерофеев, Ф. Зверев и др.) или создаёт телепередачи о нём, как Эльдар Рязанов. Несправедливо, однако, и называть писателя лжецом, обнаруживая в его романе вольное фантазирование на темы собственной жизни (как это делает Ненси Хьюстон) - жизни, которая задумывалась матерью, а затем во многом и строилась по романическим моделям. Трудность, даже невозможность самоидентификации при таком книжно-романном жизнестроительстве - один из подспудных трагических мотивов «Обещания на рассвете» и - не исключено - одна из причин ухода из жизни Гари-Ажара-Романа Кацева.
Л-ра: Від бароко до постмодернізму. – Дніпропетровськ, 2000. – Вип. 4. – С. 133-135.
Произведения
Критика
