Сказовый дискурс в произведениях Ярослава Гашек, Сани Черного, Сергея Клычкова
В. А. Поздеев
В статье рассматривается сказовый дискурс в произведениях трех писателей: Ярослава Гашека, Саши Черного, Сергея Клычкова. Они в своих произведениях использовали различные типы сказового повествования. В романах Гашека и Клычкова и сказках Черного установка на устную речь, сказовость, анекдотичность расширила рамки традиции и сформировала новый тип автора и героя, солдата начала XX в., а также дала возможность открыть для слушателя/читателя многогранный мир как текстовых, так и внетекстовых ассоциаций.
Ярослав Гашек, Сана Черный, Сергей Клычков – писатели, в биографиях которых много общего. Они участвовали в Первой мировой войне, создав в 1920-1930-х гг. произведения о солдатах: Гашек – бессмертный роман о бравом солдате Швейке, Сана Черный – «Солдатские сказки», С. Клычков – роман «Сахарный немец». Гашек и Сана Черный печатались в сатиричес-ких периодических изданиях. С. Клычков – один из новокрестьянских поэтов.
В творчестве Гашека, Черного и Клычкова, периода создания их главных прозаических произведений, особенно отчетливо проявилось онтологическое начало их художественного сознания. Исторические, социальные, политические обстоятельства первых десятилетий XX в. повлияли на формирование их философского восприятия мира и особого типа мьшления, включающего в себя как мифологическое начало, так и сатирико-юмористический взгляд на действительность. Своеобразие подобного типа художественного мышления нашло свое воплощение в конкретных текстах/произведениях, в их концептуальных и формально-логических элементах (структуре, поэтике).
Однако если к роману Гашека исследователи обращались достаточно часто и произведение великого чешского сатирика изучено достаточно полно, то этого нельзя сказать о цикле «Солдатские сказки» Саши Черного и тем более о прозаическом творчестве С. Клычкова («Сахарный немец» (1925), «Чертухинский балакирь» (1926) и «Князь мира» (1928). По замыслу автора, эти произведения должны были войти составной частью в «трилогию трилогий» под общим названием «Живот и смерть».
Гашек, Черный, Клычков были, как отмечалось выше, участниками военных действий, они слушали и воспринимали солдатскую речь, солдатский фольклор в живом общении. Солдатские байки, облеченные в сказочную, сказовую и анекдотическую форму, помогли выработке стилизующих начал повествования, определяли общие речевые доминанты. Естественно, что эти авторы насыщают свои произведения фольклорными элементами, в их произведениях явственно проступает природа фольклорного текста. На наш взгляд, фольклорный текст всегда дискурсивен вне зависимости от жанровой принадлежности, так как фольклор – это устное и коммуникативное творчество. Дискурс понимается нами в данном случае как связный текст, и как речевое поведение в коммуникативной ситуации, взятое в совокупности с внетекстовыми, прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами [6:90].
Сказ как фольклорный и литературный жанр стал привлекать внимание исследователей в XX в. Это общетеоретические работы известных литературоведов: Б. М. Эйхенбаума [17, 18], Ю. Н. Тынянова [15], В. В. Виноградова [13], М. М. Бахтина [14], Б. О. Кормана [12], Н. М. Федя [16], и других [5, 6, 7, 8], а также исследования, которые раскрывают особенности поэтики конкретных произведений.
С первых же страниц анализируемых произведений авторами заявлен определенный принцип построения текста: главным является субъект речи – повествователь или рассказчик. Это обусловливает и сюжетно-композиционную структуру романов Гашека и Клычкова, и цикла «Солдатские сказки». «Похождения бравого солдата Швейка» и «Солдатские сказки» не только по форме, но и по сути напоминают народные сказки, так как построены на балагурно-сказовых, анекдотических началах. Отмечалось, что «вышедшая уже после его (Саши Черного. – В. П.) смерти книга «Солдатские сказки» продемонстрировала виртуозное владение искусством сказа» [1н:199]. В романе «Сахарный немец» доминирует кoммyникaтивнaя событийность и субъективное, перцептивное изложение событий: «Мы все приподнялись с наp, закурили, приготовилисъ все заранее вдосталь от новой Сенькиной выдумки посмеяться...» [3:193].
Существует два типа сказовой формы повествования: однонаправленный и разнонаправленный сказ. Оценки автора и рассказчика событий, о которых ведется повествование, в однонаправленном сказе близки. В разнонаправленном сказе оценки автора и рассказчика лежат в разных плоскостях, чаще всего не совпадают. Однако даже в однонаправленном сказе между рассказчиком и автором всегда сохраняется дистанция. Таким образом, говоря о «чужом слове», нужно иметь в виду, прежде всего, своеобразную автономность, самостоятельность сознания, воли и речевой манеры рассказчика по отношению к автору, вне зависимости от того, близок рассказчик автору или противостоит ему. И все-таки для сказовой формы повествования главным элементом является сам рассказчик, именно с ним как с субъектом речи связаны основополагающие черты этого жанра. Авторское сознание выражается в своеобразии первичного субъекта речи, то есть рассказчике.
Рассказывание предполагает слово не записанное, а произносимое. Рассказчик творит своё высказывание по законам устной речи, а литературный сказ – это письменная форма, зафиксировавшая устную речь. В литературном сказе целенаправленно создается иллюзия устной речи, поэтому и повествователю, и рассказчику характерны и особые речевые манеры повествующего.
Тип повествования Саши Черного и С. Клычкова – это манера рассказчика-солдата, в меру патетическая (гордость за русского солдата и оружие), в меру ироничная (солдат может подтрунивать над собой и другими), в меру сатиричная (недостатки устройства солдатской службы всегда были в поле зрения сказочников).
Манера Гашека – неторопливый развернутый рассказ с вкраплениями «монологов» швейка и других персонажей, которые напоминают солдатские байки или анекдоты, а также разнообразных авторских комментариев, в которых проявляется общая комическая тональность.
«Так очаровательно и мило вступил в мировую войну бравый солдат Швейк. Историков заинтересует, как сумел он столь далеко заглянуть в будущее. Если позднее события развернулись не совсем так, как он излагал “У чаши”, то мы должны иметь в виду, что Швейк не получил нужного дипломатического образования» [1:37].
В диалогах Гашека также явственно слышится анекдотическое начало.
«Едва Швейк кончил свою защитную речь в пользу современного тюремного заключения, как надзиратель открыл дверь и крикнул:
- Швейк, оденьтесь и идите на допрос!
- Я оденусь, – ответил Швейк, – против этого я ничего не имею. Нo боюсь, что mym какое-то недоразумение. Meня уже раз вигнали с допроса. И кроме того, я боюсь, как бы остальные господа, коториe mym cидяm, нe paccepдились на меня за mo, чmo я uдy yже вo второй paз, a они еще ни разу за этот вечер нe были. Они могут быть на меня в претензии.
- Вылезти и не трепаться! – последовал ответ на проявленное Швейком джентльменство» [1:43].
«В тракmupe “У Чaшu” cuдел только один посетитель <...> Паливец слыл бoльшuм гpyбuяном. Каждое второе слово у него было) “задница” uлu “дерьмo”...
- Xopoшee лemo cmoum, – завязывал Бретшнейдер серьезный разговор.
- А всему этому цена – дерьмo! – ответил Паливец, yбupая посуду в шкаф...» [1:31-32].
Исследуя языковую картину мира, представленную в романе Гашека, E. В. Евпак отмечает, ЧТО «Гашек пишет свой роман нарочито простым, даже вызывающе грубым. ОН НЕ побоялся ввести в текст просторечные обороты, шутки, aнeкдоты и истории, подслушанные в чешских народных кварталах Прaги. Страницы его романа написаны на том пражском жаргоне, на котором говорят жители рабочих окраин Прaги: Жижкова, Смихова, Вршовиц: «Palivec byl znamy sprost'ak, kazde jeho druhe slovo byla zadnice nebo... Drzte hubu...» [Hasek, 1984:15, 2]. И далее «A byl tu i nadpis otrasajici svou hloubkou Milost, velky boze... Polibte mne p... U potucku zarmouceny sedim, slunko se za hory ukryva... – что-то на народный мотив и др.» [4:13ш] Длинные монологи Швeйка – это своеобразные «скaзы-бaйки», однако сказовость в них дрyгой природы. Гашек несколько по-иному, чем Саша Черный и С. Клычков, создает иллюзию yстной речи. Он использует не только установку на устную речь, он создает имитацию импровизaционной, aссоциaтивной речи, заранее не обдyмaнной, творимой как бы в присутствии читaтeля/слyшaтeля. Особую значимость имеет выстраивание рaзговорной интонации и установка на жест. Большинство исследовaтeлeй отмечают, что интонaция Швeйкa – ров-ная и лишена эмоциональных всплесков. Она часто идет вразрез с эмоционaльной ситyaциeй, что является характерным приемом народного анекдота. Гашек в целях создания образа Швeйкa использовал «сниженный язык» (язык «трeтьей культуры»), на котором говорили персонажи чешского фольклора. «В мировой литературе, – отмечает С. В. Никольский, – трудно назвать другое произведение, в котором принцип и механизм смeховой мистификации был бы так широко и органично иcпoльзoвaн в качестве принципа литературного художественного построения, применен на разных уровнях художественной структуры и стал важнейшим принципом поэтики и повествования. Гашек создал не только новый комический тип, но и во многом новую художественно-повествовательную систему» [9:74].
Повествование в сказках Саши Черного и романе С. Клычкова как бы воспроизводит голос рассказчика, закрепляет его словесные жесты. Такой тип повествования более характерен для русской сказовой манеры.
Иллюзию звучащей речи Гашек, Клычков и Черный создают некими сигналами говорения, мимико-произносительными приемами, подчеркивающими устный характер повествования: ходячими разговорными формулами, тавтологией, частым употреблением вводных конструкций, повторением одних и тех же слов, обмолвками, эффектными образованиями, имитирующими разные формы расстройства речевой функции, инверсированным построением фраз и другими особенностями, характерными для лексики и синтаксиса устной речи.
В романе С. Клычкова сказовая манера рассказчика нарочито просторечна. Подчеркнута и «цветистость» речи. Если сравнить манеру речи рассказчика в начале романа и его речь во второй части романа, то по многим параметрам можно заметить, что его балагурство, игра со словом автором заменяется на более ровную «правильную» речь:
«Простояли мы так, почитай, два года в этой самой Хинляндии, подушки на заднeй части отрастили – пили, ели, никому за хлеб-соль спасибочка не говорили и хозяину в пояс не кланялись: рад бы каждый от стола убежать, из лесной лужи пить, березовое полено вместе с зайцами грызть – лишь бы спать на своей печке!» [3:8].
«Место это нам мало по духу пришлось, та же Двина, те же окопы на том берегу, хотя у немцев ни деревца, ни кусточка, а у нас за спиной высокие сосны, ели по земле подолами пушатся, кое-где у них сбиты макушки, как ножом обрезаны пулеметным огнем сучья с боков, сперва можно подумать, что в этом месте стрельбы большой не бывает, но в первую же ночь оказалось иначе» [3:191].
Особую функциональность приобретает у Гашека, Черного и Клычкова (и это объединяет манеры писателей) так называемый «письменный жест». Он обусловлен внетекстовой ситуацией рассказывания. Рассказчик как конкретный человек может вводить в свою речь частицы, междометия, междометные словосочетания, вводные слова и предложения, характерные для речи говорящего, – это и есть словесные обозначения мимики, жеста, «ужимок».
Например, у Клычкова: «Уселись мы на лавку возле блиндажа» [3:2ш7], «мы все приподнялись с нар, закурили, приготовились все заранее вдосталь от новой Сенькиной выдумки посмеяться...» [3:193], «накануне вечером отнесли мы шагов на двести или триста выше по течению от острова кошку и канаты...» [3:198].
В плане выражения авторского сознания важно подчеркнуть, что дискурсивность у Гашека, Клычкова и Черного отражает следующие общие черты: установку на чужое слово и устную речь; имитацию импровизационной, ассоциативной речи, заранее не обдуманной, творимой тут же, сейчас, в нашем присутствии; выстраивание разговорной интонации и установку на жест.
Сказ «как форма, тяготеющая к драматическим видам литературы» [11:54], воспринимается слушателями и читателями как ситуация рассказывания в момент осуществления изображаемого события (рассказа, разговора, беседы рассказчика). Однако в отличие от драматических форм эпическая форма всегда фиксирует уже свершившееся, поэтому в сказе возникает иллюзия одномоментности ситуации и повествования о ней.
- Прохор, не спишь?
- Нет, сон черту продал!..
- Дорого взял?
- За твою башку меньше дадут!..
- У моей башки, Прохор, ума есть лишки, а у тебя и впереду и сзаду ни складу ни ладу!
- Шея курья, голова дурья!
- Тьфу те в прорву!
Смотрим мы на них и за животы держимся, каждому подбивало ввязаться, да на язык так горазды не были [3:168].
У Клычкова можно ощутить драматичность и поддержание иллюзии непосредственно произносимой речи, творимой именно в данную минуту, в момент ее восприятия слушателями. Однако рассказчик «возвращает» слушателя/читателя в рамки романного времени.
В сказке Черного «Армейский спотыкач» рассказчик передает, как солдат ведет разговор со старушкой:
Сидит как-то солдат под вечер на завалинке. <...>
Подсела тут старушка одна знакомая, – черный шлык, глазки шильцем, язык мыльцем, голова толкачиком.
- Что ж, бабушка, – говорит солдат, – внучки твои малинки лесной хучь бы кузовок принесли... С молоком важная вещь. <...>
Пожевала старушка конец платка, головой покачала.
Эх, сынок, ясная кокарда! Стало быть, ты про беду нашу и не слыхал? Какие грибы да малина, ежели в лес не то что дите, – и сам кyзнец шагу теперь не ступит...
- Вот какая клюква! Медведи к вам, что ли, с западного фронта по случаю отступления на постой перешли? [2:254-255]
Чаще рассказчик не дословно передает речь говорящего, а склоняется к пересказу. «В сказе диалог, включаясь в речь героя-рассказчика, утрачивает свойства прямой речи, <...> поскольку облекается настроением и смыслом, характеризующими в первую очередь самого рассказчика <...> Рассказчик редуцирует голос того или иного персонажа, интонацию, манеру говорить; <...> следовательно, преобладает установка на уподобление, на растворение других голосов в голосе рассказчика» [10: 88, 176].
Особенно отчетливо заметна подобная редукция в романе «Сахарный немец»:
«Утром читали всей роте инструкцию... В инструкции сказано было, что от успеха этого дела зависит исход всей войны и слава и благополучное будущее государства. А дело это хоть и трудное, и трудности этой начальство не прячет, но зато уж верное, потому что если вот так мы из моря в тылу у немцев вылезем да сонному ему руки свяжем, так тогда немец очень испугается и у нашего царя пощады просить будет... А потому, дескать, твердо все это помни, и когда тебя будут вроде как на отмель ссаживать, за полверсты от берега, куда пароходы потащат особые баржи-плоскуши, так слезай прямо в воду и по воде иди молча, утопнуть не бойся, от воды криком не заходись, а как вылезешь на берег, так сапог не сымай, штанов не выжимай, а в боевой порядок и – приступом в полной готовности на немецкие береговые батареи да немцев в плен и забирай» [3:16].
С. Клычков в романе очень органично, как писатель есенинского круга, представляет русскую деревню с её сложными процессами начала XX в. В формировании новых социокультурных ценностей более явственно обнаруживается принцип противопоставления «своего» и «чужого», составляющий сущностную, типологическую особенность прозы «третьей культуры», ее онтологическую природу, которая запечатлевается в слове.
Гашек и Черный опираются на народную сатиру именно в контексте «третьей культуры», в которой наиболее ярко протекает процесс переосмысления и переоценки ряда традиционных понятий. Среда возникновения и бытования произведений «третей культуры» во многом предопределяла творческий потенциал автора/исполнителя в сказках и романах. На протяжении столетий складывался своего рода набор «символьных структур», «концептов», связанных с авторскими/исполнительскими ментальными репрезентациями и с рецепцией слушателя/читателя «третьей культуры».
«Солдатские сказки» и «Сахарный немец» внесли свое особое видение в изображение русского солдата, в раскрытие и изучение народной психологии. В «Сказках» и в «Сахарном немце» прослеживается преемственность Саши Черного и С. Клычкова от Н. Лескова, его умения в сказовой форме выразить глубинные мысли и чувства людей разных профессий, сословий.
Однако сказовый тип повествования у Черного имеет свои отличительные черты: он не только отчасти декларируется, но вместе с тем и реализуется в тексте, причем содержит все основные характеристики, свойственные сказовой форме. «Образ самого автора в сказках, – пишет Л. А. Спиридонова, – нигде не выступает на первый план. А. Черный не создает никакой сатирической маски, как было в дореволюционных сатирах, посвященных “всем нищим духом”. Там он дистанцировался от героя и даже обижался, когда критики принимали его сатирическую маску за авторскую. Здесь роль автора состоит в том, чтобы создать жизненно правдивый, реалистически точный, даже в деталях, образ русского солдата» [10:201].
Xудожественный мир Гашека, Клычкова и Саши Черного населен различными персонажами, которые говорят, употребляя просторечия, «профессионализмы», военные, медицинские и другие термины. Однако эти слова приобретают часто иную огласовку, подвергаются переосмыслению, что создает комический эффект, и в то же время придает речи живость и непосредственность, – это один из приемов, который сознательно используют и Гашек, и Клычков, и Черный.
Xарактерны ссылки рассказчиков в произведениях о том, кто сообщил о событиях или свидетелем которых не был сам говорящий, что сближает с фольклорной прозой: «После Зайчик Иван Палычу объяснял, что привиделся ему вдруг не Пенкин – ефрейтор Прохор Акимыч, а наш рыжий дьякон с Николы-на-Xодче» [3:14], «да после и о том мы узнали, что у нас недели уже три лежала бумага с тремя сургучами из дивизионного штаба, которую сунул было, как рассказывали тишком писаря, полковой адъютант...» [3:56], «Известно: у солдата язык бабий! Вся рота в ту же ночь узнала...» [3:15].
Особое значение в «сказовой прозе» приобретает категория «слушателя». Это одна из важных доминант структуры сказа вообще. Слушатели сказа – это, как правило, «своя» аудитория или стремящаяся стать таковой; рассказчик доверительно рассчитывает на сочувствие и понимание слушающих. Связь рассказчика со слушателями реализуется различными способами. Прежде всего, это прямое обращение к собеседнику, называние его, и введение в монолог элементов диалога, и ссылка на опыт слушателя, и повторы, эмоционально активизирующие собеседника, и т. д., причем собеседник и рассказчик в сказе единомышленники. Отсюда и усложнение в сказе системы восприятия в отличие от книжно-литературного способа повествования. Первая ступень восприятия – оценка происшедшего рассказчиком: связь элементов «рассказчик – слушатель». Вторая ступень апперцепции – это оценка рассказываемого читателем так, как воспринимает его автор: «автор – читатель». Таким образом, для литературного сказа характерна опосредованная цепь восприятия: «автор – рассказчик – слушатель – читатель». В литературном произведении схема имеет другой вид: «автор – повествователь – читатель».
Многообразие приемов и способов повествования, проявляющихся в тексте, приводит к двум противоположным тенденциям. Одна связана с выдвижением на первый план рассказчика, который занимает все внимание читателя не содержанием, а формой, манерой повествования: затейливостью речи, звуковыми каламбурами, игрой словами. Другая тенденция представляет собою полное растворение повествователя в потоке событий, лиц, фабульных ходов. У читателя должна возникнуть и поддерживаться иллюзия, что перед ним не книга, а жизнь, и она не прочитывается, а совершается в его присутствии. Первая, как нам представляется, в большей степени характерна для Черного и Клычкова, а вторая – для Гашека.
Еще одна особенность выражения авторского сознания Черного, Клычкова и Гашека проявляется в сюжетно-фабульной организации текста. Текст их произведений постоянного прерывается побочными эпизодами той сюжетной линии, которая определяется как основная. Любой устный рассказ заключен в рамки какого-либо события: исчерпывается тема разговора – заканчивается рассказывание. По этому принципу должен был бы строиться весь роман Гашека как текст, формально принадлежащий одному рассказчику, но в действительности в романе их множество. Также сказовая форма цикла Саши Черного и романа Клычкова, вполне определенно заявленная, не становится доминантой организации текста и разрушается другими способами повествования. Это очевидно уже при первом взгляде на композиционную структуру цикла сказок и романа Клычкова.
Фольклорный дискурс в романах Гашека, Клычкова и «Солдатских сказках» Черного позволил авторам в значительно большей степени
расширить возможности и формы выражения авторского сознания. Традиционно «реалистическая» форма повествования, переживавшая на рубеже веков известный кризис, уже не могла вместить нового жизненного содержания. Установка на устную речь, сказовость, анекдотичность расширила рамки традиции и сформировала новый тип автора и героя, солдата начала XX в., а также дала возможность открыть для слушателя/читателя многогранный мир как текстовых, так и внетекстовых ассоциаций.
Примечания
- Гашек, Ярослав. Похождения бравого солдата Швейка [Текст] / Ярослав Гашек; пер. с чеш.; пер. и примеч. П. Богатырева. М., 1967.
- Черный, Саша. Собрание соч. [Текст] : в 5 т. Т. 3 / Саша Черный. М., 1996.
- Клычков, С. А. Сахарный немец [Текст] / С. А. Клычков // Клычков С. А. Чертухинский балакирь: романы. М., 1988. С. 8-226.
- Евпак, Е. В. Образ Швейка Ярослава Гашека в чешской языковой картине мира [Текст] / Е. В. Евпак // Язык и культура. Новосибирск, 2003. С. 126-130.
- Каргашин, И. А. Сказ в русской литературе. Вопросы теории и истории [Текст] / И. А. Каргашин. Калуга, 1996. С. 54.
- Краткая литературная энциклопедия [Текст]. Т. 3. М., 1966. С. 606.
- Краткий словарь когнитивных терминов [Текст] / Е. С. Кубрякова, В. З. Демьянков, Ю. Г. Панкрац, Л. Г. Лузина. М., 199ш.
- Поэтика сказа [Текст] / Е. Г. Мущенко, В. П. Скобелев, Л. Е. Кройчик. Воронеж, 1978. С. 88, 176.
- Никольский, С. В. История образа Швейка. Новое о Ярославе Гашеке [Текст] / С. В. Никольский. М., 1997.
- Спиридонова, Л. А. Бессмертие смеха. Комическое в литературе русского зарубежья [Текст] / Л. А. Спиридонова. М., 1999.
- Тюпа, В. И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ [Текст] / В. И. Тюпа. М.: Лабиринт: РГГУ, 2001.
- Корман, Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы [Текст] / Б. О. Корман. Ижевск: Изд-во УдГУ, 1992.
- Виноградов, В. В. Проблема сказа в стилистике [Текст] / В. В. Виноградов // Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М., 1980.
- Бахтин, М. М. Проблемы творчества Достоевского [Текст] / М. М. Бахтин // Бахтин М. М. Собр. соч.: в 7т. М., 2000. Т. 2.
- Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино [Текст] / Ю. Н. Тынянов. М., 1977.
- Федь, Н. М. Зеленая ветвь литературы: Русский литературный сказ [Текст] / Н. М. Федь. М., 1981. 3ш4 с.
- Эйхенбаум, Б. М. О прозе; о поэзии [Текст] : сб. ст. / Б. М. Эйхенбаум. Л., 1986. 453 с.
- Эйхенбаум, Б. М. О литературе. Работы разных лет [Текст] / Б. М. Эйхенбаум. М., 1987. 540 с.
Популярные произведения
Критика
