​Лебедь

Темная водная гладь отражала в себе ночное небо. На озере было тихо. Слышно было только мерное стрекотание кузнечика в ближайших камышах да ленивое кваканье сонных лягушек. Ночь отступала, но небо все еще было подернуто чернотой. Только кое-где за гребнем леса рождались и проступали бледные желто-розовые тучи облаков. Они медленно плыли по небу, как большие, тяжелые махины. Словно великаны, глыбы, темные по краям, похожие на обломки заснеженных гор. Наступал новый день. От легкого дуновения ветра, пробирающегося сквозь деревья, вода шла мелкой рябью, и колыхались пышные головки цветов. Было тихо.

Еще не рассвело, и жители леса притаились в ночной тишине. Наступал тот самый тихий час перед восходом солнца, когда тьма должна была рассеяться, и природа вокруг была скованна молчаливым ожиданием, какое отделяет старый день от нового. Говорящая, долгая ночь, полная невидимых и пугающих шорохов и звуков, наконец, смолкла. Красное, широкое лицо солнца вот-вот должно было подняться из-за желтеющего горизонта и осветить лес, победив ночную тьму, прячущуюся под куполами деревьев.

Белая, крылатая лебедь с длинною и тонкою шеей осторожно плыла по холодной воде как кувшинка, рассекая зеркало озера мелкими, прозрачными волнами. В камышовых зарослях запутался туман. Легким одеялом лежал он на воде и лебедь, молодая и прекрасная, плыла сквозь него медленно и величаво, с той волшебной грацией, с которой лебеди совершают все свои самые обыкновенные движения. Она плыла то в одну сторону, то в другую, словно корабль с белоснежными парусами.

Прозрачные бусины росы усыпали глухой зеленый лес, цепляясь за листья и травинки. Лес окружал озеро, как позолоченная рама окружает старое, темное зеркало. Ветер плавно повел камыши, и висящие на них серебряные гроздья росы, словно печальные слезы, скользнули вниз и разбились о водное стекло.

Среди деревьев послышался шорох. Лебедь встрепенулась. Заросли осоки качнулись и зашуршали в тлеющей ночи быстрые и неосторожные шаги. Сквозь высокие кусты прорывался человек. Это был мальчик: он бежал по нетоптаной тропе босыми ногами, крутя головой то в одну сторону, то в другую. Штаны его в заплатах, по колено были вымочены и все в грязи. Волосы растрёпаны, глаза сумасшедшие. На белом, как мел, лице лежали следы бессонницы. Он устал, но бежал только вперед, ища чего-то испуганными глазами.

Нервно дыша, качаясь из стороны в сторону, как больной, охваченный жаром, он раздвигал кусты свободной рукой. Шумное его появление напугало лебедь, и она спряталась в камыши у мглистого берега.

Вырвавшись из объятий растений, упорно преграждающих ему путь, мальчик резко остановился у самой воды, чуть не споткнувшись, бороздя траву спутанными ногами. Галька чарующе сверкала на дне мелководья. Обманчиво блестела водная гладь. Лес путал его, словно каторжника, водил по нехоженым тропам, но все же сдался, и теперь озеро маячило перед ним: он искал его, думал, мучился, а теперь вот оно – прямо перед ним. Но он встал, словно каменный, словно заколдованный, не в силах сделать движений.

Только вздымалась волнами его худая грудь, да от голода болел живот. От страшного волнения и бега спутанных мыслей его отвлекало лишь то, что зудели изрезанные травой и сучьями ноги. Но он не обращал внимания, он не мог почесать их, не мог и посмотреть на них: все его существо сосредоточено было только на одном: на маленьком, шерстяном одеяле, которое нес он всю дорогу, прижав к себе. Прохладный утренний ветер обдувал его вспотевшее, нервное лицо. И оголенные нервы его стрекотали, как стрекочут крылья неугомонных насекомых, парящих над глухим озером.

Он опустил голову вниз, заглянул в тяжелые складки одеяла. Оттуда смотрели на него два внимательных, детских глаза. Младенец, красный от ночных слез, молча глядел на брата. Мальчик судорожно взял его двумя руками и покачал, стараясь не глядеть ему в лицо.

Глаза его взмокли, и в горле встало что-то тяжелое, горячее, горькое.

- Прости, Митя, прости – шептал он, глядя на мутную воду, затянутую у берега болотной тиной.

- Я… не этого… хочу – еле говорил мальчик. Глаза его были затянуты беленой подступивших слез – Нельзя тебе было… рожаться, Митя –

Ребенок потянулся руками к брату. Мальчик невольно, через силу повернул голову и взглянул на белоснежное, худое личико, глядящее на него из свертка шерстяного одеяла.

- Митя – тихо шепнул мальчик. Тот нахмурился, как перед зевком, сжал мокрые губки и уцепился пухлой ручонкой ему за воротник. И мальчик задрожал.

- Нет, Митя – выдавил он – Мама теперь уже меня не любит –

Митя только глядел на своего брата, точно пытался что-то сказать, а слов не знал: мал еще был, для слов то. Только смотрел своими грустными, неумытыми глазенками, да ручкой тянул его за ворот.

- Маленький ты, Митя, ничего не знаешь – сквозь слезы прокряхтел мальчик – Нечего кушать…– сказал он, как смог, и вдруг нахлынула на него волной страшная обида: захлестнула с головой. На все на свете: на папу, что он от них на небо ушел, на брата, что он так не ко времени родился, на маму, что она только плачет, да жалеет и целует Митю. На солнце, на горы, на землю – на все. За то, что все вокруг такое красивое, что сердце замирает, а сам он так несчастен. И лопнуло у него детское, глупое сердце от обиды этой, от несправедливости, что душила его, лишала любви и ласки, да морила голодом день за днем.

- Нечего кушать… - повторил он - А как ты появился – мама про меня совсем забыла – шепотом уж договорил мальчик. Он постоял еще чуть, чуть, закрыв глаза, стараясь ничего не чувствовать и не слышать: ни сомнений, ни слез своих. Раскрыв глаза, он вздрогнул. Лебедь, убаюканная предрассветной тишиной, спокойно глядела на мальчика сквозь камыш. Какое-то время глядели они друг на друга, а затем лебедь, словно призрачная тень, промелькнула в зарослях и под растерянным взглядом мальчика, медленно выплыла из своего укрытия на самую середину озера. Вокруг все еще было тихо, только шуршали ближайшие кусты, да квакали лягушки. Небо наливалось краснотой, как спелое яблоко. Желтые зубцы солнечного абажура уже глядели из-за темного леса. Мальчик стоял, растерянный, замерев от ужаса.

- Уходи – прошептал он, и шелест камыша от утреннего, холодного ветра перебил его тихий, неуверенный шепот.

- Прочь! – повторил он, но лебедь не уплывала. Она лежала на воде, как белый кораблик, и только молчаливо глядела на мальчика.

И хотелось ему поднять с земли камень и бросить в нее, чтобы она улетела прочь и не глядела на него, как брат глядит, беззащитными, детскими глазами. Чтобы никто на свете не видел, какой грех он совершает, как предает себя, и Митю, и жизнь свою. Как очерняет свое и без того несчастное сердце.

- Глупая птица – шепнул он злобно – Ты ничего не знаешь… Ничего не понимаешь… Глупая –

Но рука никак не тянулась к земле, никак не слушалась слепой злости. И все от того, как прямо и просто глядела на него лебедь. Словно она все понимала, словно знала все его мучения. По-человечески смотрела. Без укоризны, молчаливо. И оттого было так мучительно. И оттого сердце сжималось и обливалось кровью! Губы его дрогнули. Он хотел было еще что-то сказать, но лебедь вытянула белую, худую шейку и покорно склонила голову к воде. В последний раз поглядела она в хрустальное водное зеркало. Блеснул дрожащим отражением ее черно-желтый клюв.

И лес вздрогнул от выстрела.

Шумного и короткого, как хлопок в ладоши. Вода вмиг обагрилась и маленький, белый кораблик, вздрогнув, склонился на бок под всплеск кровавой волны. Дальние кусты зашевелились, сонный охотник встал с земли, и черная его фигура замаячила сквозь листву. Залаяла охотничья собака. Мальчик, было, упал, но удержался, цепляясь свободной рукой за сырую траву. Плач ребенка вслед за выстрелом покатился по лесу, пробуждая его от ночного сна. И мальчик, шатаясь, ничего не видя, с раскрытыми от ужаса глазами, прижав к груди ребенка, бежал. Бежал быстрее прежнего по теперь уже знакомой тропе: назад! Назад! Домой! В груди его стучал страх и простуженные ноги снова и снова резались о траву, но теперь уже ему не было больно. Он видел перед собой только узкую лесную тропу, слышал испуганный плач брата, которого он изо всех сил отчего-то прижал к себе и нес, закрывая спиной от выстрела, будто тот все еще мог их догнать, достичь, пронзить. Но все было тихо. Только разносился по лесу Митин напуганный плач, и мальчик на бегу шептал дрожащими губами:

- Тише, Митя, тише, все хорошо, все хорошо… -

Когда взошло солнце, они был уже далеко. Хрустальное озеро осталось где-то в чаще пробуждающегося леса. Теперь мальчик шел медленно и тихо по грязному полотну лесной тропинки. Ничто больше не угрожало ни ему, ни Мите. Укаченный и раскрасневшийся Митя, моргая глазами, изредка еще всхлипывал, сжимал ручонкой воротник брата, вспоминая горький испуг, и крутил головой, обтирая соленые щеки. Солнце уже взошло и, освещая голубое небо и плывущие по нему легкие, как перья, облака, расцветало над лесом желтым, весенним цветком. Было светло и где-то в лесу, в глубине его, куковала кукушка. Все вокруг в тишине встречало первые теплые лучи, и только сердце в груди отчего-то все еще стучало, как сумасшедшее. Мальчик шел и двумя руками держал своего брата. И не было больше ни обиды, ни страха, ни голода. Только солнце, да лесная тропа, что вела уставшие ноги домой. Домой.

Валерия Светлакова