Гусарская песня Д. Давыдова (К истории жанра)
О. И. Сердюкова
Послание было хронологически первым жанром гусарской лирики. В гусарских посланиях начала 1800-х годов были намечены основные аспекты образа гусара: социально-философское содержание (горацианство державинского типа), внешние проявления (эмпирический бытовизм), индивидуальные свойства психики (предельность, нетрадиционность эмоции). В дальнейшем творчестве писателя социально-философская суть и внешняя атрибутика гусарства определяли в основном содержание гусарской песни, а индивидуальность гусарского чувства стала предметом изображения в шуточных гусарских стихотворениях.
Гусарская песня Давыдова возникла в русле скрещения устойчивых и широко распространенных в XVIII — начале XIX века вариантов песенного жанра — анакреонтической и воинской песен. Оригинальность гусарской песни, своеобразие ее соотношения с традицией жанра — одно из проявлений творческой индивидуальности Давыдова, позволяющее уточнить место лирики поэта в литературном процессе первой трети XIX века.
В настоящей работе остановимся на одном моменте истории гусарской песни — ее возникновении в середине 1810-х годов.
Гусарское послание было значительным событием литературной жизни на рубеже веков. Оно соединяло общественно значимое и личностное, моралистическое и бытовое серьезное и шуточное, внося тем самым лепту в разрушение классицистской системы жанров. В 1810-е годы ее распаду способствовали дружеские послания «младших карамзинистов», прежде всего, К. Н. Батюшкова и молодого А. С. Пушкина. Они были во многом отличны от давыдовских, но тем не менее в них активно усваивались особенности гусарского жанра. Инерция жанра дружеского послания 1810-х годов была настолько сильна, что свойства его подавляли не только «резкие черты неподражаемого слога» (А. С. Пушкин. «Недавно я часы свободы...») давыдовских посланий при их переработке в стихотворениях других поэтов, но и творческую индивидуальность самого Давыдова в этом жанре. Единственное (и последнее) послание Давыдова этих лет — «Другу-повесе» (1815) — свидетельствует о подчинении поэта нормам дружеского послания карамзинистов. Это стихотворение антивоенное и антигусарское:
Прошу тебя забыть И крепе, и понтировку,
Нахальную уловку, И страсть: людей губить.
В том же 1815 году появилось первое стихотворение нового для Давыдова жанра гусарской песни — «Песня» («Я люблю кровавый бой...»).
Отличие гусарской песни от гусарского послания состояло, прежде всего в том, что песня принадлежала к военной лирике, тогда как послание решало тему гусарства в социально-бытовом аспекте. Установка на переосмысление своей темы как военной стала проявляться у Давыдова со времени начала активных боевых действий русской армии против войск Наполеона. В 1808 году он неудачно попробовал торжественно-героический ракурс темы («Поведай подвиги усатого героя...» комически представила читателю Я. П. Кульнева, которым должно было серьезно восхищаться). Следующий опыт («Графу П. А. Строганову. За чекмень, подаренный им мне во время войны 1810 года в Турции» — 1810), по стилю близкий гусарским посланиям, убедил поэта в необходимости сохранения достижений гусарской лирики. В 1811 году Давыдов подвел итог литературных поисков 1800-х годов («В альбом»), указав перспективу движения его поэзии как военно-гусарской:
Пусть загремят войны перуны,
Я в этой песне виртуоз!
Высказанная здесь громкая похвала самому себе мотивировалась известностью гусарских стихотворений, но относилась поэтом в адрес военной лирики. Очевидно, что в 1812 году поэт был настроен на решение военной темы, хотя обладал по преимуществу негативным опытом в этой области. В 1812-1813 годах Давыдов со славой принял личное участие в великих событиях, но приступать к созданию военно-гусарской лирики не торопился. Он написал две любовные элегии, но в делом от творчества воздерживался, несмотря на то, что стихов от него ждали, иногда требовали («К Е. Ф. С-ну, убеждавшему меня написать что-нибудь» — 1814). Военно-гусарский жанр был создан только в середине 1810-х годов в окончательно прояснившейся литературной и идеологической ситуации периода патриотического подъема.
Наиболее подробно литературная ситуация этого времени применительно к лирике охарактеризована Б. М. Эйхенбаумом. Исследователь определил ее как противостояние карамзинистской и классицистской поэзии: карамзинизм пытался и не мог решить задачу обновления военной литературы, и инициатива оформления темы оставалась за старыми жанрами, главным образом, одой. Эти жанры, по мнению Б. М. Эйхенбаума, были в 1812 году фактом профессиональной поэзии, не играя существенной роли в движении литературы в целом. Поле русской военной поэзии начала 1810-х годов представляется, таким образом, пустым, а военная лирика Давыдова — чудом, возникшим на пустом месте. Концепция Б. М. Эйхенбаума нуждается в некотором уточнении. Военная лирика 1810-х годов представлена в ряде массовых изданий, включавших новые и старые тексты знаменитых и мало известных поэтов. Системность построения сборников свидетельствовала о единстве публикуемого материала как особого литературного явления. Попытаемся прояснить принцип этого единства, исходя из анализа двух сборников: книги Н. Неведомского «Воин-поэт» и двухтомного издания «Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году».
Н. Неведомский был бездарным поэтом, но добросовестным и осведомленным компилятором с большими претензиями: сборник мыслился как итог развития военной темы в русской лирике периода патриотического подъема. Не страшась упреков в подражательности, Неведомский сочинял тексты, недвусмысленно восходящие к чужим, наиболее популярным в военное время. При отборе образцов для подражания Неведомский выказывал полную литературную беспринципность. Однако у сборника было единство, что подчеркивал его автор, сопровождая его послесловием со специальной целью обосновать возможность соединения помещенных в книге стихотворений. Источником единства сборника подражательных произведений могла быть только спаянность материала, на который опирался Неведомский, то есть военно-патриотической лирики 1810-х годов.
В послесловии Н. Неведомский подробно излагает биографию немецкого поэта Кернера, которому посвящен сборник. Образ Кернера строится на противопоставлении чувства, истинной жизни души и военной жизни, подчиненной исполнению долга: «Кернера от первых наслаждений раннею любовию, от образа жизни, совершенно согласного с склонностями, оторвали возвышенные, знакомые немногим чувства любви к отечеству и славе и ненависть к поработителям». Даже соединение поэтического дара и воинской отваги предстает как нечто необычное, исключительное: «Видевшие Кернера в сражениях соглашаются, что вместе с Камоэнсом он принадлежал к числу немногих людей, соединивших дар стихотворства с достоинствами воина». Ведущая лирическая коллизия сборника находится на уровне известных с XVIII века «офицерских» песен, изображавших расставание воинов с возлюбленными, родным очагом и т. д. Несмотря на некоторый сентиментальный налет в образе Кернера и подражания новейшим поэтам (например, балладам Жуковского), сборник «Воин-поэт» организован классицистским противопоставлением личных и гражданских тем.
«Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году» — своеобразная антология военно-патриотической поэзии. Одические тексты определяют идею книги, которая должна прославить исполняющего профессинальный долг воина. Ода была наиболее официальным жанром военной лирики начала XIX века, но только этим нельзя объяснить массового тяготения к ней. Не отвечая общему направлению движения новейшей литературы, военная ода в специфических условиях патриотического подъема выражала героический настрой русских людей. Военная лирика одического типа появилась в творчестве поэтов, которые никогда не писали военных од или уже не писали их к этому времени: Державина, Карамзина, Жуковского, Марина, даже Шаликова. Ода находилась в центре системы жанров сборника (хор, «народная песня», молитва и др.), каждый из которых варьировал военную тему, не меняя основной идеи книги, то есть не заостряя внимания на конфликте государственного и личного.
В военной поэзии 1810-х годов доминировала классицистская система жанров, влиявшая на творчество всех поэтов эпохи, в том числе, карамзинистов. Созданная в этом русле лирика была не просто профессионально необходимым явлением, но полноправным событием литературной жизни, на какое-то время ставшим в ряд с важнейшими для общей эволюции русской поэзии исканиями писателей. Основную массу военной лирики составляли произведения уже известные или написанные без значительных отступлений от требований устоявшихся жанров. Изображение войны и воина находилось на уровне, предопределенном идеологией и эстетикой XVIII века, уровне, который не мог удовлетворить передовых литераторов 1810-х годов и передовых русских людей, осознавших особый характер пережитой ими войны. Писатель, стремившийся к созданию новой военной лирики, должен был переосмыслить классицистскую традицию, ориентируясь на законы ведущей литературной силы 1810-х годов (карамзинизм) и передовые представления о назначении воина, связанные с ростом гражданского самосознания русского дворянства. Так возникла военная лирика Давыдова.
События 1812 года придали размышлениям Давыдова о назначении воина характерное направление. Поэт ясно представлял себе своеобразие войны 1812 года — войны не «войсковой», а «народной», требовавшей воинской и гражданской активности от каждого русского. «Дневник партизанских действий 1812 года» — рассказ о том, как исполнял свой гражданский долг Давыдов. В исполнении этого долга автор «Дневника» видит самую задушевную потребность человека: рассказ об успешных действиях партизанского отряда, организованного поэтом, становится повествованием о счастливейших днях его жизни.
Изложенное в «Дневнике» понимание гражданского долга и предопределенный им кодекс воина мыслятся Давыдовым как проверенные великими событиями и в то же время новые, необычные для многих. Последние — чинолюбивая посредственность и те, чье представление о воинской службе ограничено нормами прошедшего века. Рассуждая о назначении воина, поэт еще долго будет отталкиваться от подобных представлений, отразившихся, в частности, в классицистской военной поэзии. Так в письме к П. Д. Киселеву от 7 августа 1819 года Давыдов писал: «Люди прошедшего столетия не поймут меня, ибо их мысли и чувства падали к стопам Екатерины, Зубова, Грибовского. Слова: отечество, общественная польза, жертва честолюбия и жизнь для нея — известны были только в отношении к власти, от которой они ждали взгляд, кусок эмали, несколько тысяч белых негров». В русле таких размышлений Давыдов будет решать военную тему в лирике, основываясь на переосмыслении классицистских воинских вокальных жанров.
Вокальные жанры песенной поэзии классицизма в основном разделялись на два типа: хвалебные и агитационные. Песни распадались на солдатские и офицерские, что зачастую специально оговаривалось составителями сборников. Соло могло быть только офицерской песней, солдатская песня была рассчитана на хоровое исполнение. Ее лирическим героем была масса солдат (не случайны песни-марши отдельных полков). Хоры были самой сложной разновидностью песни. Они предполагали смену исполнителей по ходу текста. Наименование песни хором означало, что в ней выражено предельно массовое, общенародное чувство. Хоры были самой высокой разновидностью песен. Песни для солдат составляли нижний пласт песенной культуры. В них допускались просторечие, элементы народной поэтики. Агитационные солдатские песни воспевали пыл боя или устроенность солдатского быта. В любом случае сознание солдата было представлено удовлетворенным. Поэтому такие песни обычно писались на голос «бодрый и мужественный». Герой этих песен служил царю с охотой, сражался играючи.
Темы страха и смерти не входили в солдатскую песню в той мере, как в лирическую офицерскую. Чувство страха снималось экспрессией боя.
Особым вариантом солдатских песен были сатирические, изображавшие неудачи и бегство врага. Насмешливо-пренебрежительная манера его обрисовки, подчеркнутый оптимизм и претензии на народность его выражения сближали такие песни с лубочными стихами. Отзвуки подобной манеры изображения войны обнаруживаются в мотиве «похвальбы» у Давыдова.
Первая гусарская песня Давыдова довольно полно разлагалась на ряд мотивов, уже имевших место в жанре агитационной солдатской песни. «Песня» 1815 года следовала песенно-куплетной форме, стиль стихотворения не чуждался просторечия, близкого лексике солдатских песен. Однако стихотворение Давыдова не являлось очередной стилизацией этого жанра. Это оригинальное произведение поэта-карамзиниста, сохранившего основной эмоциональный тон солдатской песни, но принципиально изменившего характер лирического героя-воина. Классицистская военная лирика воспевала исполнение долга. Солдатская песня выгодно выделялась на фоне других классицистских жанров для пения потому, что в силу своей агитационности и опрошенности не подчеркивала разрыва между личным и гражданским и изображала войну радостно. Однако между установкой сочинителей солдатских песен, стремившихся внушить солдату воинский пыл, и страстным признанием Давыдова в любви к своему делу лежит пропасть. «Песня» стала выражением чувств отдельного человека, что не было свойственно агитационным жанрам. Камерные для поэзии 1810-х годов формулы «я люблю», «я рожден», «золотой век» неожиданно завершались описанием активного боевого существования. Военно-патриотическая служба осмыслялась как личное счастье, подлинное удовлетворение душевных запросов героя. Для обычного карамзиниста такое решение темы было невозможно (карамзинисты и не создали новой военной лирики). Давыдов не был обычным карамзинистом. Карамзинизм давал ему общую формулу постановки темы в лирике — в отличие от классицистского решения ее как проблемы долга. Поэт подключался к решению важнейшей для всех видов современной ему лирики проблемы личного счастья. Неожиданность ее решения представлялась закономерной для Давыдова, поскольку в ранних, прославивших поэта произведениях читатели уже отметили свободное обращение с литературными нормами. Любая поэтическая вольность Давыдова ассоциировалась с необычностью гусарского характера его героя, принималась как проявление творческой индивидуальности писателя.
В «Песне» указаний на принадлежность «гусарской музе» очень немного: названы только «сабля, водка, конь гусарской». Этого было достаточно, чтобы читатель «узнал» Давыдова и увидел в сочетании просторечия и поэтических формул непосредственное проявление чувств «горячего» гусара. Однако прямого отношения к идее военно-патриотической песни эти приметы гусарства не имели. Между тем, слава Давыдова определялась как слава гусарского, а не военного поэта. Тематически боевая лирика оказалась уже гусарской: гусарство включало и бой, патриотизм, и комизм характера, и др. «Песня» могла удовлетворить читателя 1812 года, но в русле развития гусарской темы в целом победа была относительной. С другой стороны, в отличие от послания, гусарская песня могла оставаться только давыдовским жанром: это гарантировалось ее профессиональным происхождением и особыми качествами стиля. В мирных условиях жанр должен был развиваться таким образом, чтобы соединить опыт гусарских посланий и «Песни». На этом пути возникло второе стихотворение в жанре гусарской песни — «Песня старого, гусара» 1817 года.
Л-ра: Проблемы развития лирической поэзии XVIII-XIX веков и её взаимодействия с прозой. – Москва, 1985. – С. 60-67.
Критика
