Норман Мейлер. Крутой мужик танцевать не станет
В.С. Муравьев
Фильм по этой книге, поставленный ее автором, вышел на экраны в
Впрочем, как тогдашний, так и теперешний фильм успеха не имели, если не считать успехом дружную и забористую критическую ругань. Роман же, напротив, имел в свое время успех — у читателей, хотя, конечно, нужно оговориться, что для писателя масштаба Мейлера он почти гарантирован при условии соответствующей рекламной подачи, а подача, само собой, была обеспечена.
Эта книга (можно не называть ее романом, потому что такого подзаголовка у нее тоже нет, и, пожалуй, не случайно), по-видимому, имеет в творчестве Мейлера, особенно на его нынешнем этапе, принципиальное значение. Да и не только на нынешнем этапе.
Мейлер — очень американский писатель: в доказательствах это не нуждается, но некоторые уточнения не помешают. Красноречивы названия его книг: и «Самореклама» (1959), и — напрямую — «Американская мечта» (1964), и «Почему мы во Вьетнаме?» (1967), и «Мэрилин» (1973), и «Песнь палача» (1979). Пишет Мейлер по-американски напористо, уверенно, порой безоглядно — к нему как нельзя более подходит толстовская фраза о публицистической манере К.Н. Леонтьева: «пишет, как стекла бьет». Он ни в коем случае не апологет американизма и американского образа жизни, однако же с тем и с другим неразрывно связан: он — пасынок Американской Мечты, ее enfant terrible. Это очень сказывается в его, может статься, пока что лучшей книге «Древнейшие вечера» (1983) — монументально-роскошном воспроизведении древнеегипетской цивилизации, герметически замкнутого эона, в котором образ жизни есть образ смерти, от жизни же, разрастающейся по законам накопления ужасов, реальных и воображаемых, несть спасения. В том, что объект изображения, сколь угодно стилизованного и параболического, здесь Pax Americana, трудно усомниться — да рецензент «Нью-Йорк ревью оф букс» и не усомнился, а живо усмотрел «существенность... фантастики Мейлера для современной американской действительности».
Для нас же, поскольку речь пойдет о другой книге (по-своему не менее фантастической), в особенности существенно отметить утвердившийся у Мейлера основной сюжетный принцип — принцип «черного ящика», разделяющего повествовательные импульсы и их непредсказуемые, хотя и жестко обусловленные результаты. В «Древнейших вечерах» таким черным ящиком служит, естественно, пирамида-погребальная, она же — человеческое тело, поваленная гробница ритуализованного существования. А в опубликованном через год после «Вечеров» мистериальном детективе «Крутой мужик танцевать не станет» в качестве черного ящика используется память, погребенная в усыпальнице психики, — так сказать, душа человеческая.
Известно, что чужая душа — потемки, но Мейлер идет дальше. Здесь у него потемки — душа повествователя, которому совершенно невдомек, что он такое натворил по пьянке и даже что он мог (бы) натворить. Сам-то он писатель (то есть собирается написать что-нибудь эдакое миросотрясательное с метафизическим намеком) и уж так, заодно, — пьяница, наркоман, потаскун и заядлый курильщик, тщетно пытающийся избавиться от пристрастия к табачному зелью.
Дело происходит осенью в опустелом курортном городке на восточном побережье, неподалеку от Бостона. Тима Макмэддена недели четыре как бросила очередная жена, обольстительная блондинка-хищница сногсшибательного нрава. Он ужасно страдает, злобится и шляется по забегаловкам; случайно знакомится с заезжей парочкой калифорнийцев и... наутро, с тяжелейшего похмелья, хоть убей (кого?), не может понять, как и когда он вернулся домой и с какой стати у него на руке вытатуировано женское имя «Лорел».
Это бы еще куда ни шло; так он называл свою прежнюю жену, обворожительную брюнетку, с которой был счастлив на все постельные лады, но сдуру поссорился после сеанса группового секса. Может, она живет в его затемненной душе, и он спьяну... но тут является шеф полиции, из бывших «зеленых беретов», его большой приятель, и, пристально глядя ему в глаза, советует немедля ликвидировать склад марихуаны в тайнике на болотах. Поняв дружеский намек, Тим времени не теряет, едет к тайнику и вытаскивает оттуда... голову блондинки в полиэтиленовом мешке. В ужасе зашвырнув этот подарок судьбы обратно, герой наш мчится на своем «порше» домой и, трепеща, размышляет, чья это могла быть голова и как она туда попала.
Тем более что давешняя его знакомая из Калифорнии была блондинкой, и он с ней, кажется, увы... а потом, что ли?.. А между тем шустрый и дошлый шеф полиции обнаруживает и спутника давешней блондинки: тот залез в багажник своей машины и там застрелился.
Все эти, а равно и многие последующие таинственные гримасы бытия описываются без тени юмора (разве что — с наичернейшим), так что, скажем, на развеселые фантасмагории покойного Ричарда Бротигена мистерия Мейлера вовсе не похожа. Однако Бротигена нельзя не вспомнить, когда Тим, набравшись куражу, возвращается к тайнику, чтобы все-таки опознать белокурую головку — и вытаскивает оттуда уже две, обе белокурые. Они самые: сбежавшая жена и калифорнийская знакомка.
Бедняга готов подозревать себя буквально во всем; да и не он один. Дружки Тима, все мерзавцы, как на подбор (включая, конечно, и шефа полиции), поглядывают на него как-то косо и загадочно — того и гляди убьют, дело недолгое, и концы в воду. А как быть с полиэтиленовыми мешками? По счастью, подоспел его заболевший раком отец-ирландец, бывший громила, близкий приятель главаря мафии Фрэнка Костелло, которому и принадлежит вынесенное в заголовок романа изречение.
Когда-то, еще в тридцатых, отец Тима дал слабину: упустил парня, всадившего в него шесть пуль, и с тех пор мучается комплексом мужской неполноценности, который отчасти унаследовал и его сын (вот он, роковой секрет!). Теперь он мужественно расхлебывает заваренную сыном кашу — тот, как наконец выясняется, никого не убил и не обезглавил, но с блондинкой действительно... а все дальнейшее хотя и произошло некоторым образом из-за этого, но без его прямого участия.
Мало того: хотя число трупов к концу романа-мистерии достигает восьми, но убийцы-то, если разобраться, все без вины виноватые, начиная с жены-блондинки, ненароком пристрелившей по коммерческой линии блондинку-знакомую, и кончая женой-брюнеткой, оказавшейся замужем за мерзавцем шефом полиции, всадившей в него заслуженную пулю и вернувшейся к незабытому Тиму, отец которого на радостях выздоровел от рака.
Повторим: с юмором у Мейлера дело обстоит неважно, и всю эту историю с многочисленными вкраплениями дзэн-буддизма, черной магии, спиритизма, телепатии, экстрасенсорности и т. п., вероятно, можно прочесть — газетчики свидетельствуют, что можно! — вполне серьезно, время от времени замирая от ужаса (автор, используя и варьируя приемы «жесткой школы» У.Р. Бернетта и Д. Хэмметта, нагнетает его вполне квалифицированно).
Весьма благоприятствует детективу и установка Мейлера: каждый человек — загадка (даже и, может быть, тем более для себя), чаще всего гаденькая загадка сексуального свойства, в любую секунду грозящая обернуться кровопролитием. Фрейдизма тут искать не надо, хоть он и маячит где-то на заднем плане. Мейлер — дитя Америки, и более всего — дитя американских масс-медиа с их острой, пряной убойной сенсационностью и разоблачительностью. В особенности разоблачаются женщины, которых всех до единой — рассказчик чуть не с первого слова описывает более чем в голом виде. Того же качества, заметим, и рассыпанные по роману социально-обличительные блестки.
Между тем метит-то Мейлер, как всегда, довольно высоко: метит он, как и в «Американской мечте», как и в «Песни палача», в Достоевского: поскольку, мол, и преступлений почти что не бывает («такова жизнь»), и виноватых поди сыщи («кто ж виноват?»), то и наказание — дело крайне сомнительное. Тут он в открытую протягивает руку знаменитому французскому упразднителю самого понятия преступности Жану Жене, а заодно и его восторженному биографу Жан-Полю Сартру. (Реминисценции из Жене, кстати, у Мейлера повсюду имеются в достатке.)
Но (повторим в заключение еще раз) Мейлер — писатель до чрезвычайности американский, и этот его кровавый роман поразительно напоминает незабвенное явление американской прозы XIX века, а именно «Всадника без головы» капитана Майн Рида. Структурно-типологическое сходство тут может выявить простейший формальный анализ; впрочем, кажется, оно уже и так очевидно.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – Москва, 1988. – Вып. 2. – С. 78-80.
Произведения
Критика
