Бенжамен Констан. Амелия и Жермена
(Отрывок)
№ 1. — 6 января 1803 года
Сердце мое и воображение теперь на распутье; такое случалось со мной уже не раз: я рвал все прежние связи, переносился в совсем новый мир, где от мира покинутого оставались мне лишь кое-какие воспоминания, смутные и скорее печальные, враги, понуждавшие к утомительным объяснениям, но в первую голову — чувство облегчения и твердая уверенность в том, что, переменив жизнь, поступил я совершенно верно. Однако, опрометчивость в моем положении неуместна. Мне тридцать пять лет. Большая часть жизни прожита. Я не могу уже извинять легкомыслие молодостью лет, а главное, не имею более той способности обороняться и той любви к самому себе, которая помогала мне прежде оправдывать себя и жить в свете. Кровь моя еще довольно скоро бежит по венам: однако известная беспечность относительно собственной моей участи и великое недоверие к людям, меня окружающим, сделали привычным состоянием моей души уныние не столько болезненное, сколько бездеятельное. Первая моя забота — сторониться людей докучных; при перемене участи ничего я так не опасаюсь, как скуки. Нынешнее мое положение есть, бесспорно, положение ложное. Однако в нем нахожу я и нечто блестящее. Хотя связь, обрекающая меня на великие бури и отводящая мне роль подчиненную, доставляет мне множество неудобств, явная эта связь для меня выгоднее любых других. Бурное течение несет меня, не требуя никаких действий. Я могу податься назад, но при этом не перестану двигаться вперед; как бы там ни было, грести самому мне не приходится. Порви я эту связь, и все изменится. Мне не придется более сопротивляться вихрю, меня увлекающему, не придется пребывать в тени чужой славы, отвечать за множество осторожных поступков, не мною совершенных, и сносить то недоброжелательство, жертвами которого делаются неизменно не только прославленные женщины, но и их любовники; однако у меня останется гораздо менее связей во Франции, где я хотел бы жить, и я распрощаюсь с тем живым и обширным умом, тем превосходным сердцем, той беспримерной преданностью, какими наслаждаюсь ныне. Взглянем, однако же, в будущее. Я уже давно не люблю Жермену. Живость характера помогает мне, не кривя душой, находить любви замену. Нас связывают узы умственные. Но долго ли это продлится? Сердце мое, воображение, а главное, чувственность нуждаются в любви. Мне необходимо иметь подле себя существо, о котором я мог бы заботиться, которое следовало бы за мной, которое я мог бы сжимать в объятиях и сделать счастливым; существо безобидное, которое без труда сумело бы переплести свою судьбу с моей, — одним словом, мне необходима женщина, почти незаметная в свете, но достойная моей домашней привязанности и способная доставить мне счастье кроткое, сокровенное и необременительное. Где же сыскать такую? Посредственность сама по себе ничего подобного не сулит. Ум, напротив, грозит следствиями решительно противоположными. Впрочем, продолжим размышления. Жермене потребны слова любви, — слова, которые мне с каждым днем даются все труднее. Мы неизбежно поссоримся и расстанемся. Чем дольше протянется наша связь, тем более старыми, одинокими, недовольными друг другом и беспомощными по отношению к прочим людям окажемся мы под конец. Будущность эта, которая омрачила бы любую связь, вдвойне тягостна в нашем случае. Мы исповедуем одинаковые убеждения. Однако, поскольку характеры наши разнствуют, мы вредим друг другу вместо того, чтобы помогать. Я могу молча сносить деспотизм, но не могу с ним примириться. Она хотела бы примириться, но не может молчать. Вдобавок, повторяю, мне потребна женщина, которую я мог бы сжимать в объятиях, которая ночью доставляла бы мне наслаждение, а днем радовала меня кротостью. Если при этом я не хочу рвать с Жерменой, мне придется взять в любовницы женщину безвестную и стоящую ниже меня: униженность озлобит ее, а необразованность не позволит скрыть досаду; если об этой любовнице узнают, я стану ее стыдиться; если мне удастся спрятать ее от посторонних глаз, она станет меня тяготить; с годами все эти неудобства будут лишь возрастать, и через десять лет я либо распрощаюсь с этой женщиной и останусь в одиночестве, либо сохраню ее и сам сделаюсь униженным, обманутым, несчастным. Я хочу жениться, только это может доставить мне все выгоды, о которых я мечтаю, причинив как можно меньше неудобств. Женившись вдруг, я смогу возвратить себе дружеское расположение Жермены, о любви же меж нами не будет более речи. Женившись в Женеве, я обеспечу себе там естественное пристанище. Женитьба моя изгладит из памяти тех, кто меня знает, воспоминание о разводе, которым мог бы я гордиться, ибо действовал в этом случае предупредительно, мягко, великодушно, но который нетрудно изобразить в черном свете. Быть может, я в этом еще раскаюсь. Но счастлив ли я теперь? Вечно под градом упреков, вечно на виду, ибо вечно подле Жермены, я, однако же, ни единого дня не могу распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению! В двадцать один год я не умел подчинить женщину своей воле. Но это потому, что я плохо начал. Теперь я сумею это сделать. Пускай я обманусь в своих надеждах, однако же существование мое сделается упорядоченным, мирным, покойным. Я узнаю наконец, избавившись от влияния, которому безраздельно подчиняют меня долгие воспоминания, чего я стою, на что я способен и, главное, есть ли у меня воля. Тогда я пойму, что обязан предпринять и во имя свободы, и во имя собственной славы: Жермена не будет более мешать мне опрометчивостью своих политических убеждений, не будет терзать меня требованиями, которые смущают мой ум и нарушают мои планы. Ей самой это пойдет только на пользу. Она не будет отвечать за убеждения не столь явно выражаемые, но куда более непреклонные, чем ее собственные. Мне нужно жениться. Но на ком?
№ 2. — 8 января
мне сватают Амелию. Больших наслаждений ее любовь, пожалуй, не сулит. Не думаю, чтобы она была умна. У нее нет ни образования, ни привычки к серьезным занятиям; она выросла в женевском свете, где вечера пошлы и заполнены одним лишь хихиканьем. Она чуть забавнее остальных, ибо говорит все, что ей взбредет в голову. Женевские женщины из страха показаться смешными так охотно держатся в тени, так стремятся не выделяться ни в хорошем, ни в плохом, что живость, пусть даже без тонкости, составляет известное преимущество. Но принесет ли живость жены счастье мужу? Одно я знаю наверняка: стоит мне вступить с кем-нибудь в связь, как я начинаю чувствовать себя ответственным за все неприличное, легкомысленное или смешное, что может совершить эта особа, и это причиняет мне ужасные мучения. Какие же мучения сулит мне брак с женщиной, которая воспитана в Женеве, страдает отсутствием вкуса, отличающим всех женевцев, и только и знает, что хохотать в ответ на шутки без соли и смысла? Впрочем, у Амелии красивые глаза и, кажется, довольно здравого смысла; несмотря на ее живой вид и бойкие речи, она, сколько могу судить, наскучила жизнью, которую ведет. Возможно, иные ее фразы и поступки, задевающие меня своим неприличием, объясняются тем, что нынешнее положение для нее тягостно и она ищет развлечений. Как бы там ни было, те, кто полагают, будто я решил на ней жениться, заблуждаются.
№ 3. — 9 января
Вчера на балу я вдоволь наговорился с Амелией. Я не обнаружил ничего, ровным счетом ничего ни в ее голове, ни в ее сердце. Она болтает без умолку, почти все время хихикает или бросает бессвязные фразы, в которые наверняка не вкладывает никакого смысла. Полагаю, она охотно приняла бы объяснение в любви от меня — или от любого другого: однако я убежден, что она не видит решительно никаких различий между мною и всеми теми, с кем имеет дело каждый день. Никогда никто не оценит мой ум так, как Жермена: никто никогда не будет так резко отличать меня от остальных. Но Жермена поглощена делами! Она погружена в них с головой! Она выказывает мужской ум, желая притом, чтобы ее любили как женщину! Может показаться, что, если любовники смотрят одинаково даже на вещи самые незначительные, это укрепляет узы, их связующие. Это неверно. Общность убеждений мешает любви вспыхнуть между ними и утешить их в горестях. Разность же убеждений была бы еще более несносной, из чего следует, что женщине вообще не пристало иметь убеждения.
№ 4. — 15 января
Здесь есть четыре девицы на выданье, все весьма богатые. Три из них очень хорошенькие. Эти последние — родные сестры, они привыкли к жизни в свете, к развлечениям, и я сомневаюсь, что они легко смирились бы с существованием более уединенным, сулящим меньше светской болтовни и больше серьезных и глубоких привязанностей. Они охотно вышли бы замуж, чтобы иметь свой дом и мужа, чтобы царить среди красавиц Парижа или Женевы. Жить в Париже мне не позволяют ни состояние, ни политические убеждения. Жить в Женеве я решительно не способен. Если я женюсь, то лишь ради того, чтобы найти любовь; мне гораздо важнее быть любимым женою, нежели любить ее самому. Сердце мое, характер и чувственность открыты привычке. Итак, мне нужна женщина чувственная, испытывающая влечение ко мне и наделенная характером мягким, кротким. Ума у меня и у самого довольно. Поэтому жене моей необязательно быть умной. Главное, чтобы она не была смешной. Боюсь, что с Амелией это случается, и нередко. В остальном она мне подходит. Состояние ее всего на треть меньше моего, так что женившись, я не стану беднее. Она совершенно независима. Она уже не так молода и должна понимать, что ей грозит участь старой девы. Она будет счастлива, если кто-то ее полюбит. Она последует за мной в Париж или в имение близ Парижа. Но что, в сущности, она собою представляет? Сегодня она давала бал. Ей нездоровилось; выглядела она очень мило. Однако я убежден, что в ней много легкомыслия. Она с таким восторгом толковала о своем прошлогоднем бале на 150 персон! Поначалу брак будет ей приятен, ибо в новинку, да вдобавок избавит ее от положения едва ли не смешного, в котором пребывает она ныне, но не пожалеет ли она вскорости о жизни, состоящей из ужинов и вечеров, болтовни и вздора? Она, без сомнения, слегка увлечена мною, но кто я для нее: источник нежданной надежды? предмет нежной привязанности? Пожалуй, она и сама этого не знает. Вдобавок она то и дело произносит неприличные фразы и отпускает несмешные шутки, она ни в чем не знает меры, она привыкла высказываться по каждому поводу наугад и наобум! А какой глумливый тон невольно усваивают мужчины, говоря с ней! Разумеется, отчасти виной тому ее провинциальное воспитание, ее двусмысленное положение, ее одиночество. Речи ее вызывают смех, ибо смешно слышать, как языком десятилетнего ребенка изъясняется особа более чем взрослая, ей, однако, этот смех приятен. Кто же поручится мне, что в этих речах — не вся Амелия, что в ее душе есть место для страсти, место для любви или потребность в ней, кто поручится, что в браке она не станет вести жизнь, во всем подобную нынешней? В этом случае, женившись на ней, я совершу большую глупость, ибо, принудив ее к замужеству и связав свою жизнь с существом ветреным, скучающим, непостоянным, болтливым, я стану еще более несчастлив, еще более одинок, чем ныне.
№ 5. — 19 января
В обществе по-прежнему идут толки о моей скорой свадьбе с Амелией. Она сама начинает этому верить. Нынче вечером она говорила со мной не без нежности. В речах ее сквозили те намеки, какие внушает женщинам любовь. Когда дело доходит до любви, почти все они умны на свой лад. До любви! — но есть ли в Амелии хоть капля любви? Не движет ли ею простое удовольствие от того, что на нее обратили внимание, — удовольствие, мало ей знакомое? Не воодушевляет ли ее исключительно надежда отыскать мужа? Если бы кто-то другой стал искать ее привязанности, не принялась бы она делить между ним и мною и свое кокетство, и свои симпатии? Она была одета весьма мило: розовый цвет ей к лицу. Вне всякого сомнения, я не влюблен в нее: однако чувства мои такого рода, что все хорошее в ней меня радует, а все дурное печалит. Найди я в ней хоть немного здравого смысла, я бы привязался к ней; найди я в ней хоть немного неподдельной любви ко мне, я бы более не мучился сомнениями. Я с тревогой навожу посторонних на разговор о ней; до сего дня я еще не услышал ничего дурного, но, правду сказать, ни разу не услышал и ни одной похвалы.
№ 6. — 20 января
Вечером я был на большом балу и, как ни странно, более всего опасался, как бы меня не заподозрили в привязанности к Амелии. Между тем я отвоевал право заниматься ею. Жермена, по-прежнему поглощенная своим ирландцем, дает мне нынче полную свободу. Мне нечего было сказать Амелии. Она говорила мне ровно те же самые глупости, что и другим. Один-единственный раз она повела себя более или менее естественно, когда попыталась устроить так, что мы остались с нею наедине. Однако попытка не удалась, и она как ни в чем не бывало завела разговор с другим. Тем не менее я продолжал думать о ней, хотя не был доволен ни ею, ни самим собой.
№ 7. — 22 января
Нынче вечером я видел Амелию лишь мельком. Я пришел к ней поздно. Она встретила меня с большим оживлением, — впрочем, это ее вечное пошлое оживление, которое выражается в голосе и манерах, но не имеет ни малейшего отношения к образу мыслей. Я не в силах понять, такая ли она на самом деле и отдает ли она мне предпочтение перед остальными. Возможно, что, не найдя никого другого, я, если пожелаю, женюсь на ней, но жениться, не зная наверняка, любит ли она меня по-настоящему, даст ли мне эта любовь власть над нею, сумею ли я совладать с ее болтливостью, увидит ли она во мне своего наставника, свою опору, существо, во всем ее превосходящее, — нет, это не для меня.
№ 8. — 23 января
Нынче я играл с Амелией в карты. Она была вне себя от радости и очень рассеянна во время игры. Однако нет сомнения, что надежда выйти замуж за любого, кто посватается, привела бы ее в точно такое же радостное возбуждение. Эта шумная радость во многих отношениях неудобна: Амелия произносит сотню слов в минуту, не думая о том, что говорит, и не зная меры, причем из всех, кто ее слушает, я, хотя и не подаю виду, слушаю ее с самым большим неудовольствием. Впрочем, мне пришли в голову два соображения. Во-первых, ею будет нетрудно управлять. У нее душа нараспашку. Она сирота, уже давно живет одна, воспитанием ее заниматься было некому. Она сама себя воспитала в духе того общества, в каком вращается, но у нее меньше осмотрительности, чем у других, потому что других воспитывали родители. По некоторым ее фразам я понял, что она ищет наставника, но никому нет до нее дела; хуже того, ее нарочно заставляют говорить вздор: чем больше глупостей слетает с ее уст, тем она забавнее. Во-вторых, жена невоздержанная и опрометчивая подходит мне гораздо больше, чем такая чопорная, как Виктория. Чопорная стала бы упрямиться, настаивать на своем, искать помощи у посторонних. Амелия же поневоле покорится человеку более сдержанному, чем она сама, который, видя в ней существо низшее, будет обращаться с нею нежно, но при этом смотреть сверху вниз, не вызывая ни у кого нареканий.
№ 9. — 24 января
Случай или инстинкт привели меня сегодня в дом, где находилась Амелия. Она была дурно одета и выглядела почти уродливой. Я не учитывал прежде этого обстоятельства, а ведь оно принадлежит к числу постоянных неудобств семейной жизни. Впрочем, говорила она сегодня лучше, чем обычно. Речь шла об английских нравах и английской семейной жизни, о порабощении женщин и пр. В разговоре этом выказала она кротость, рассудительность и покорство. Быть может, она притворялась? В таком случае, она проницательна. А если дело не в проницательности? В таком случае она прямодушна.
№ 10. — 25 января
Сегодня Амелия мне совсем не понравилась. Она явственно желала меня пленить. Не знаю, в чем тут дело: в том ли, что это желание увеличило ее ветреность, или в том, что шумный бал вывел ее из равновесия, но никогда еще она не вела себя так неприлично; никогда еще наши юные фаты не разговаривали с нею более насмешливо, никогда еще она не отвечала им более непристойно. Что же касается сущности ее характера — если у нее вообще есть характер, — то на этот счет мне ничего не известно. Я не знаю способа увидеть ее наедине. Я не могу заниматься ею одной — это значило бы выставить себя напоказ и дать повод для сцен Жермене, которая и без того уже начинает тревожиться; во время же наших коротких разговоров в свете Амелия еще ни разу не сказала мне ничего, что имело бы какой-либо смысл, преследовало какую-либо цель, возымело какое-либо действие. Впрочем, многим ли лучше другие женщины? Быть может, их речи не так неприличны, но уж, конечно, не более умны. Амелия чтит приличия меньше, чем другие женщины, но ведет себя ничуть не более ветрено — а возможно, и менее, — чем они. Однако я чувствую, что возненавижу женщину, за которую буду нести ответственность, если она не заставит себя уважать — пускай не за достоинства, но хотя бы за недостатки.
№ 11. — 26 января
Я видел ее лишь мельком. В карты мы не играли. Она уехала внезапно. Что ею двигало — досада и дурное настроение или просто усталость и желание спать? Я всегда вспоминаю в таких случаях историю про пирог. Один мужчина выказывал предпочтение некоей женщине, но не думал, что она принимает это всерьез. Затем он заметил, что ошибается, и прекратил ухаживание. Несколько дней спустя он встретил ее в свете; она была печальна, бледна и выглядела больной. Он осведомился о ее здоровье; она отвечала кротко и томно. Он предложил ей руку и сердце и женился на ней. На следующий день после свадьбы, уверенный в нежных чувствах молодой жены, он усадил ее к себе на колени и захотел услышать рассказ о давешних ее страданиях. «В тот день вы были так печальны. Нынче вы выглядите куда лучше, куда веселее». — «Да, — отвечала она, — я тогда съела за обедом пирог, от которого у меня началась ужасная резь в животе». А мужчина был уже женат. Тем не менее я не могу не признаться самому себе, что постоянно думаю об Амелии: на расстоянии я люблю ее куда сильнее, чем вблизи. В ее отсутствие воображение мое исключает из ее облика то, что ее портит, прибавляет то, чего ей недостает, угадывает то, что ей бы подошло. Я часто думал об этом: любовное чувство не имеет ничего общего с тем существом, на кого оно направлено. Любовь — потребность сердца, которая посещает его реже, чем потребность в чувственных наслаждениях, но тем же манером: и точно так же, как чувственность заставляет мужчину искать женщину — не важно какую, — с которой он мог бы утолить свою страсть, так и сердце мужчины ищет особу, к которой мог бы он привязаться, а уж затем воображение преувеличивает ее кротость, красоту или какое-либо иное достоинство. Во мне эту сердечную потребность подкрепляет потребность еще более настоятельная: я нуждаюсь в покое. Восемь лет жизни с Жерменой были непрекращающейся грозой — или, вернее, целым нагромождением гроз. Жермена — это и политика, и требование такой любви, какая бывает только в восемнадцать лет, и стремление к светской жизни, и стремление к славе, и тоска, как в пустыне, и нужда в уважении, и желание блистать, — чувства, входящие друг с другом в противоречие и страшно осложняющие жизнь. Из Жермены вышел бы десяток, а то и дюжина выдающихся мужчин. Ум ее и сердце исполнены величайших достоинств, однако она изводит даже друзей; какая же участь ждет человека, с которым она свяжет свою жизнь? Ведь она не желает жить одна, но при этом желает жить так, как ей заблагорассудится. Все, кто с ней знакомы, все, кто имеют с нею дело, испытывают в большей или меньшей степени те же ощущения, что и я. Ее отец, ее подруги, ее супруг — все постоянно стремились провести черту между ее жизнью и своей: я же, с тех пор как она покорила меня, не смел расстаться с ней из страха перед бурными проявлениями ее горя, но не проходило и дня, чтобы я не проклинал и ее, и самого себя. Амелия — едва ли не полная противоположность Жермене. Я стою настолько выше ее, что не могу смотреть на нее иначе как на забаву. Жизнь с нею будет для меня легка как перышко. Если только я обнаружу в ее душе какое-либо чувство, помимо внимания девушки на выданье к возможному жениху, я, пожалуй, дам волю своему воображению, которое охотно ее приукрасит. Впрочем, не стоит терять осторожности. Что если за этой бездумной веселостью скрывается упрямая и несговорчивая посредственность, если сердце ее сухо, а привычка к провинциальной жизни неодолима, если ее кротость, а подчас и нежность проистекают из одного лишь желания подольститься к будущему мужу, — одним словом, нужно непременно увидеть ее наедине, и не единожды, нужно поговорить с ней и узнать наконец, есть ли в этом существе что-либо настоящее и серьезное?
№ 12. — 27 января
Нынче вечером я ужинал с Амелией; я сидел с нею рядом, и мне удалось ее разговорить. Должен решительно заявить, что за целый час я не обнаружил в ее речах ни единого проблеска мыслей или чувств. Быть может, отчасти в этом виноват я сам. Боясь, как бы склонность моя к Амелии не сделалась предметом всеобщего внимания, я почти всегда говорю с нею полушутя, так что связные впечатления не успевают зародиться в ее уме. Сделаться всеобщим посмешищем было бы для меня несносно. Однако, будь у нее хоть капля ума и здравого смысла, это бы хоть в чем-нибудь да проявилось. Впрочем, скажу опять: жизнь в Женеве испортила ее; она так и осталась десятилетней девочкой, которую взрослые мужчины ради собственной забавы заставляют говорить все, что ей взбредет в голову. Человек, к которому она ощутила бы сердечную склонность, сумел бы, пожалуй, исправить все это, дав ей подобающее воспитание. Но питает ли она ко мне эту склонность? Я вижу, что она охотно вышла бы за меня замуж, что она выйдет за меня, что ей хочется за меня выйти — но, вполне вероятно, только потому, что ей надоело девичество.
№ 13. — 29 января
Нынче вечером я говорил с Амелией около получаса и остался доволен ею больше, чем обычно; отчего? — оттого что она не сказала ничего неприличного, а когда она не приводит меня в замешательство своими речами и произносит только самые обычные фразы, я испытываю чувство благодарности. Странно, что при этом я ощущаю потребность видеть ее.
№ 14. — 30 января
Увиделся с Амелией очень поздно: я играл, проигрался и был склонен к нежностям. Она явно обрадовалась мне; должно быть, она рассказала одной из своих подруг о том, что увлеклась мною, или о своих надеждах на то, что я увлекусь ею. Мы сели за карточный стол: она была весела и рассеянна, по обыкновению. Между нами установилось то согласие, какое существует между людьми, которые отличают друг друга и знают об этом. Но от этого до сердечного влечения еще очень далеко.
№ 15. — 1 февраля
Очевидно, что Амелия меня отличает, что она ищет случай мне в этом признаться, что ей досадно, если мы не видимся. Однако я до сих пор не слышал от нее ни единого слова, в котором сквозило бы что-нибудь, кроме желания выйти замуж, не замечал ни единого проявления чувства, которое относилось бы непосредственно ко мне. Нынче вечером она очень веселилась и произнесла несколько забавных фраз; впрочем, все это по-прежнему речи десятилетней девочки. Не питай я к ней привязанности, я, быть может, судил бы не так строго. Множество женщин, слывущих умными, говорят вещи столь же несуразные. А те, которые их не говорят, страдают другими недостатками, для меня куда более обременительными. Но все-таки Амелия — существо по меньшей мере заурядное; недаром никто о ней не говорит, никто не повторяет ее слов; она то и дело выставляет себя напоказ, а замечают других. Все мои друзья находят мое увлечение ею смешным, но избавляют меня от объяснений на сей счет. Если что и заставит меня сделать выбор в пользу Амелии, так это Жермена: с каждым днем она становится все беспокойнее, все раздражительнее, все требовательнее.
№ 16. — 2 февраля
Я как в воду глядел. Что за сцену устроила мне Жермена! Я, разумеется, признаю все ее достоинства, но дольше так жить невозможно: как это ни печально, я убежден, что связь между нами, по крайней мере связь любовная, наверняка оборвется, — тем больше оснований оборвать ее посредством моей женитьбы. Всякая другая форма разрыва показалась бы неблагодарностью: если же я женюсь — не важно, по любви или по расчету, — это меня извинит. Вдобавок, сколько бы я ни стремился отвоевать себе независимость, я смогу добиться этого лишь с помощью сцен и лишь на время; я соглашусь остаться еще на один день, после на два, а потом из этих дней составится целая жизнь. Я страстно желаю, чтобы с Жерменой меня связывали узы дружбы, а не любви; произойдет же это лишь в том случае, если, покончив с любовью, мы сблизимся благодаря родству наших умов и общности воспоминаний. Я женюсь на Амелии. Правда, сегодня мне сказали, что она своенравна, капризна, вспыльчива и охотно прибегает к такому испытанному средству, как нервный припадок. Вполне возможно. В свете она кротка, весела, послушна, но может оказаться, что так бывает не всегда. Постараюсь понаблюдать за ней. Впрочем, как бы там ни было, поскольку всего мне увидеть не дано, следует положить за правило, что, взяв ее в жены, я должен буду добиться от нее беспрекословного повиновения. Завтра я набросаю план действий.
Произведения
Критика
