Фридрих Вольф. Огоньки над окопами
Ни один из нас, саперов, провалявшихся в ту зиму 1916 года в окопах и деревнях под Дуэ, не смел и думать о близости с Жерменой. Эта крепкая двадцатилетняя девушка в короткой шахтерской куртке и мужских синих штанах, застрявшая здесь с матерью среди шахтных отвалов, с недвусмысленной прямотой держала далеко не робких солдат на почтительном расстоянии. Но в каждом движении Жермены было столько очарования, что сердца охватывало опасное волнение даже тогда, когда девушка подогревала нам гуляш с сушеными овощами. Разумеется, офицеры тоже заглядывались на Жермену. Однако мы считали ее членом солдатского братства, и как только лейтенанту нашего взвода случалось остаться с девушкой наедине, кто-нибудь из нас приносил ему срочное донесение или обращался с просьбой об отпуске по случаю смерти какого-нибудь родственника. На всякий случай у нас были припасены нужные бумаги.
Первое место в свите нашей девушки принадлежало Шоршу Виртгену, нескладному верзиле с мальчишеским лицом. Обычно он был нем как рыба. Но стоило Жермене запеть «Trois jolis tambours», как он приходил в восторг и неистово вопил: «О mademoiselie, je voüs adore!» (этому мы его научили). Он теперь без конца распевал для нее свою любимую песню: «Я спустился с гор, откуда ползут лавины».
Так и жили мы в ту зиму между гигантскими, чуть запорошенными снегом терриконами Дуэ и высотой Лоретто, неделю на отдыхе в деревне, другую неделю в окопах вместо пехтуры. Однажды ночью долговязый Шорш ввалился в блиндаж, пыхтя от волнения. Он стоял в секрете в конце подкопа, метрах в тридцати от постового французских траншей. Шорш стал нас уверять, что француз почти непрерывно выкрикивал: «Жермена Дюветтр!» Мы подняли Шорша на смех, уверяя, что он спятил, раз желанная девушка мерещится ему повсюду.
На всякий случай, однако, двое пошли с ним. И в самом деле, какой-то француз крикнул нам: «Camarade allemand, est се que se trouve läbas mademoiselie Germaine Duvettre au village?..»
Я по-французски спросил кричавшего, кто он такой.
- Друг Жермены! Пьер, друг!
- Да не ори ты! Брось винтовку! И подойди к нашим заграждениям.
Он тотчас же вылез из окопа, безоружный, и, четко вырисовываясь на белой пелене только что выпавшего снега, прошел двадцать метров ничейной земли и остановился у наших заграждений. Я и верзила Шорш тоже вылезли наверх. Мы потребовали, чтобы француз описал нам Жермену. Все сходилось точь-в-точь. Но Шорш вдруг стал придирчив, как прокурор. Мне пришлось переводить ему каждое слово Пьера, маленького коренастого солдата лет двадцати пяти. Однако, когда я при описании фигуры Жермены перевел «bien potelee», как сказал Пьер, словами «жирненькая» или «полногрудая», Шорш негодующе прервал меня: «Она стройна как тополь!» В конце концов пришлось все-таки признать, что приметы Жермены француз описал правильно.
- Что же делать дальше?
И тут Пьер попросил ни больше, ни меньше, как привести его невесту, ведь она штатская. Мы объяснили французу, что решить это мы можем только вместе со своими товарищами. Пусть придет сюда же завтра ночью. Пьер стал обещать за невесту золотые горы. Это заставило нас более внимательно прислушаться к словам француза. Но ведь и для нашего отделения Жермена значила немало. Молчаливое раздумье двух немецких солдат заставило Пьера увеличить выкуп: он даст брюссельскую консервированную ветчину, табак, теплые носки...
Когда мы возвращались в свои окопы, он крикнул нам вдогонку:
- Des saucisses de Francrort...
- Что говорит этот пес? — глухо спросил Шорш.
- Он дает еще франкфуртские сосиски.
Всю ночь напролет отделение совещалось в блиндаже. Дело оказалось вовсе не таким простым. К рождеству — через два дня — нас должны были сменить. По счастью, отделению полагалось выделить ротного почтальона. Мы решили, что он воспользуется темнотой и приведет Жермену. Необходимо было договориться с правофланговыми соседями по окопам, чтобы они были с нами заодно. Это значило, что им достанется часть выкупа, то есть табак Пьера придется делить на шестнадцать человек.
Следующей ночью мы сообщили обо всем этом Пьеру и его товарищу, которого он привел в качестве свидетеля.
И вот в назначенный час вместе с почтальоном к нам пришел солдат в шинели и с капюшоном на голове. Это была Жермена. Мы спрятали ее в уголке нашего блиндажа, прикрыв одеялами. Шорш сидел на соломе и тихо насвистывал: «Я спустился с гор». Он терял свою избранницу, избранницу сердца.
Наконец наступила торжественная минута. Шорш и я провели Жермену к месту свидания. Подкоп пролегал под нашими проволочными заграждениями, в мерзлой земле. Идти было нелегко. Согнувшись, пробирались мы вперед. Наконец вот она — ничейная земля, здесь царило мертвое безмолвие, мягко мерцала снежная пелена. Ночь была безветренной.
Вдруг из французского окопа выскочила знакомая фигура. Пьер рванул к себе Жермену. Мы, два немца, не шевельнулись. Все казалось неправдоподобным. Неожиданно Пьер бросился к нам, обнял обоих и поцеловал. «Товарищи, товарищи»,— повторял он. Тут и Жермена тоже стала целовать нас в щеки, губы, ее руки гладили наши лица. Из окопа вылез второй француз. Он тоже обнял нас.
- Adieu, mes amis! — сказала Жермена.
- Au revoir, Germaine! Bonne chance! — сказал я.
Шорш не проронил ни слова. Он прыгнул в подкоп. Я последовал за ним. Нас догнал второй француз:
- Camarades!
Он протянул нам тяжелый сверток. Бог мой! От волнения мы забыли самое главное!
И попировали же мы этой ночкой в блиндаже. Не отставали от нас и соседи справа. Французы действительно не поскупились: красное вино, ветчина, сосиски, шоколад, табак, сигареты! Мы пели и пили за здоровье Жермены.
Внезапно одному саперу пришло в голову,— понятно, после крепкого и пряного красного вина,— что наверху следует зажечь свечи. Ведь каждый из нас в рождественской посылке получил из дому пакетик со свечами. Но на изрытой Воронками земле не сохранилось ни единого дерева. Тогда мы попросту накололи свечи на шипы колючей проволоки, и в безветренной ночи возникли диковинные немигающие огненные точки. К нам подошли солдаты из боевого охранения.
- Что здесь происходит?
Потом они отправились дальше, предупредив:
- Только не шумите! Если французы не откроют стрельбу, можете не тушить огни.
Повсюду над окопами вспыхнули маленькие язычки пламени... Вдоль всей линии. Казалось, огоньки пляшут на колючей проволоке.
Скоро мы увидели, что и на той стороне, над французскими окопами, тоже возникли крошечные пламенные точки, хотя и не так много, как у нас, ведь у французов большой праздник не рождество, а Новый год. Их огни казались нам ответными сигналами.
А мы в своем блиндаже пировали, говорили и пели до рассвета. Только долговязый Шорш тихо и молчаливо вытянулся на соломе в углу, где еще вечером лежала Жермена.
В ту ночь и весь следующий день не раздалось ни одного выстрела. Война на этом участке фронта приобрела свой обычный облик лишь с того дня, когда позицию заняли новые батареи и, пристреливаясь, открыли сильный огонь, немедленно получив в ответ благословение французских батарей.
Произведения
Критика
