Литературно-критические элементы в поэзии Н.А. Заболоцкого

Сергей Казначеев

(Москва)

ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ В ПОЭЗИИ НА. ЗАБОЛОЦКОГО

Литературно-критическая деятельность осуществляется не только посредством сугубо специальных жанров письменного или же устного выступления (статей, рецензий, обзоров, докладов, реплик), но может выражаться в произведениях иных родов литературы — в прозе и даже в поэзии.

Н.А. Заболоцкий — при всех перипетиях своей жизненной и творческой судьбы — был профессиональным литератором, а следовательно, по определению, не мог не заниматься и литературной критикой, т. е. оценкой произведений литературы, рассмотрением общих вопросов функционирования литературы. Ему приходилось и устно, и письменно обозначать свои отношения к сочинениям классиков и современников, высказываться по широкому кругу проблем, связанных с мировой художественной культурой. Тем более потребность такая обозначилась после возвращения поэта из заключения, когда публиковать оригинальные произведения было трудно, но появилась возможность проявить себя в смежных областях литературной деятельности, например, в теории и практике художественного перевода («Заметки переводчика»). Давал он уроки литературного мастерства молодым авторам, о чем свидетельствуют, например, воспоминания Андрея Сергеева.

Но будучи поэтом по преимуществу, Заболоцкий не мог, конечно, не выразить своих литературно-критических взглядов и в главном детище своего дарования — в стихах.

Возвращение поэта к нормальной жизни справедливо трактуют как период осмысления и переосмысления его эстетических позиций. Время мудрости, зрелости, опыта. Многое из того, что в молодые годы исповедовалось Заболоцким, как постулаты, не требующие доказательств, подвергались теперь, в середине 40-х годов, серьезной и вдумчивой оценке. Он не открещивается от идеалов юности, он видит даже нечто сакральное и завораживающее в том окружении, которое сопутствовало ему в кружке обэриутов, с нескрываемым пиететом отзывается о своих (в основном трагически погибших) сподвижниках:

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени...
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?..

Но он спокойно и твердо понимает, что время заниматься литературными забавами и игрищами прошло. В его душе вызрело понимание того, что настоящие секреты и тайны творчества — сокровенны и спрятаны в глубинах человеческой души. Эволюция личности Заболоцкого, на что справедливо указывал в своей монографии Андрей Турков, вывела его на пушкинские раздумья о времени и о себе. Кстати, Пушкин — один из наиболее критичных наших поэтов, в его поэзии философия творчества и конкретные литературные факты осмыслены многократно и удивительно глубоко. Но ведь и Пушкин из- менял многие свои взгляды по мере взросления, особенно после 1825 года...

Заболоцкого занимает проблема соотношения формы и содержания — как в жизни, так и в искусстве. Тынянов, Шкловский и Эйхенбаум попытались доказать, что прием превалирует над остальными компонентами художественного целого. Но эта обезбоженная модель мироздания, где все не сотворено, а сделано, уже не удовлетворяет позднего Заболоцкого, и он создает свою гениальную «Некрасивую девочку» — удивительный памятник свободному, незашоренному, далекому от стереотипов мышлению. О чем, собственно, речь? Да о том, что важнее — внешний лоск или внутренняя цельность. Если хотите, это тот оселок, на котором сегодня поверяется достоинство нашей цилизации; что победит: американское плебейское стремление влезть везде и всюду или аристократическое и стоическое спокойствие более именитых и титулованных наций? Вот когда эстетические вопросы рассматриваются как животрепещущие, это и есть проявление критического восприятия.

В «Некрасивой девочке», на мой взгляд, ставится одна из вечных проблем искусствоведения: соотношение творческого процесса и бытового существования автора. Когда он творит, он велик, а потом? Кто же он? Каков? По Пушкину, он может быть и мал, и ничтожен, но не как другие, а иначе. В том же духе высказывается и Бодлер, когда в стихотворении «Альбатрос» сравнивает художника с птицей, наделенной огромным размахом крыльев, но выглядящей неуклюже и даже уродливо в обыденной ситуации — на палубе среди циничных гогочущих матросов.

Некрасивая девочка Заболоцкого — тот же альбатрос. Она вся в духе. Во внутреннем огне. Но среди бытовых реалий она смешна и неумела. Кого имеет в виду поэт? Странно помыслить, но, может быть, самого себя? Да-да! Если Толстой мог сравнивать себя с Наташей Ростовой, а Флобер говорить, что Эмма Бовари — это он, то здесь пример гораздо более убедительного рода. Глупо отрицать, что сам Н.Заболоцкий при жизни отнюдь не был воплощением импозантности.

Ставшее банальным сравнение его внешности с бухгалтером не теряет с годами своей справедливости. Его очки, прическа и округлое, одутловатое лицо не вписывается в наше романтическое представление о поэте. И пускай Козьма Прутков едва ли не за столетие иронизировал над этим шаблоном («Чьи волоса всегда подъяты в беспорядке, Кто, вопия, Всегда дрожит в нервическом припадке..»), наши представления ничуть не изменились, и Евтушенко в клоунских кофтах, а Вознесенский в шифоновой косынке для массового сознания более «похожи» на поэтов, чем Рубцов в телогрейке или Тряпкин в старомодном пиджаке...

Но сам поэт твердо и безапелляционно расставляет свои выстраданные, а отнюдь не умозрительные аксиологические акценты:

А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Иногда приходится слышать мнение, что поэт-де ставит перед нами вопрос, на который нет ответа, своего рода дилемму. Между тем перед нами — классический пример риторического вопроса. Для автора нет сомнений, что огонь единственно достоин обожествления. А никакие внешние, технические, формальные ухищрения не заслуживают серьезного отношения.

Но сколь бы ни был талантлив и одухотворен поэт, по мнению Заболоцкого, он не должен бравировать собственным призванием и предназначением, не имеет права использовать посланный ему дар для третирования и уничижения близких людей. Эта этическая аксиома представляется поэту непреложной, и он посвящает этой проблеме стихотворение «Жена». В нем предельно ясно и выстраданно доказан нравственный императив творческого человека: каким талантом бы он ни обладал, это не дает ему права унижать других и пренебрегать окружающими его людьми. Больше того, высокомерие, зазнайство и эгоизм способны уничтожить те искры способностей, что были заложены в человека от рождения:

Как робко, как пристально-нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!

С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гёте, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант...

Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог не заметить доселе
Сокровища жизни своей?

Понятно, что человек, так явно проявляющий гордыню и неумение понять близких людей, вряд ли способен на создание высоких произведений искусства. Но, впрочем, и это предположение подвергается Заболоцким самому серьезному и объективному рассмотрению. Художник и мораль, дарование и порок, талант и помешательство, гений и злодейство — совместимость или принципиальную не- сочетаемость этих категорий вослед за классиками русской словесности поэт пытается осмыслить и найти ответ на эти проклятые вопросы.

В свое время Карамзин сказал, что «дурной человек не может быть хорошим автором». Заболоцкий, с уважением и пониманием относясь ко всем обозначенным точкам зрения, самостоятельно и независимо провозглашает свою собственную позицию. Наиболее четко и ясно она прозвучала в финале стихотворении «Старая актриса»:

Разве девочка может понять до конца,
Почему, поражая нам чувства,
Поднимает над миром такие сердца
Неразумная сила искусства. [Курсив мой. — С.К.]

Как видим, Заболоцкий включается в обсуждение вопроса, не раз поднимаемого классиками, не по-школярски заискивающе, он представляет на наш суд свою глубоко выношенную и оригинальную концепцию. Творческий дар — капризная вещь, его можно получить и без должных на то оснований. Но художник — ведь не тупая, слепо исполняющая чужую волю кукла. Он способен на самооценку. На само- определение. На понимание той миссии, которая была свыше возложена на него. Хотя осознание это часто становится задачей практически невозможной, примером чего является стихотворение «Это было давно»:

Это было давно.
И теперь он, известный поэт,
Хоть не всеми любимый,
И понятый тоже не всеми, —

Как бы снова живет
Обаянием прожитых лет
В этой грустной своей
И возвышенно чистой поэме.

И седая крестьянка,
Как добрая старая мать,
Обнимает его...
И бросая перо, в кабинете
Все он бродит один
И пытается сердцем понять
То, что могут понять
Только старые люди и дети.