Один из латинизмов Боккаччо
С. Б. Эстулина
«Декамерон» впервые вышел в свет в 1470 г. С тех пор новеллы Боккаччо неоднократно перепечатывались. Лишь за десять лет с 1950 по 1960 г. «Декамерон» выдержал в Италии десять изданий. Известно бережное отношение к текстам великих тречентистов. Они издаются как памятники языка на основе тщательного изучения рукописных источников.
Сравнивая тексты различных итальянских изданий «Декамерона», нельзя не обратить внимание на следующий факт. В этом очень стабильном, очень выверенном тексте имеется одна отнюдь не стабильная форма, из издания в издание она подвергается исправлениям. Речь идет о герундии, выступающем в роли личного глагола. Известный комментатор «Декамерона» Пьетро Фанфани указывает, что староитальянские авторы иногда употребляли герундий в качестве личной глагольной формы, но в своих примечаниях к новеллам Боккаччо он объясняет это явление или отсутствием пунктуации древних рукописей, или ошибкой переписчика и стремится улучшить текст, исправив конструкцию. Так, в седьмой новелле третьего дня П. Фанфани ставит часть текста в скобки, заменяет точку запятой и, убрав союз, стоящий перед следующим периодом, дает герундию опорный глагол: Ed essendo stati magnificamente serviti nel convito gli uomini parimenti e le donne nè avendo avuto in quello cosa alcuna altro che laudevole, se non una, la taciturnità stata per lo fresco dolore rappresentato ne’ vesti oscuri de’ parenti di Tedaldo: [per la qual cosa da alquanti il diviso e il convito del peregrino era stato biasimato; ed egli se n’era accorto], /Ма/ соще seco disposto avea, venuto il tempo di torla via, sì levò in piè, mangiando ancora gli altri le frutta e disse... (Ili, VII, 270).
He прочь Фанфани исправить текст и в четвертой новелле седьмого дня: E volendo di questo se cosi fosse far pruova, senza avere il dì bevuto, una sera mostrandosi il più ebbro uomo e nel j parlare e ne’ modi, che fosse mai. (VII, IV, 141). Фанфани привлекает форма, которая помечена в маргиналии Маннелли, но Маннелли, поставив на полях рукописи si mostrò, мог дать лишь свое толкование значения герундия mostrandosi, не более. Нет основания предполагать, что он считал нужным менять текст. Фанфани одобряет и вариант Молини, поддержавшего герундий глаголом в личной форме tornò: una sera tornò a casa mostrandosi il più ebbro uomo. Ho неизвестно, откуда Молини взял этот глагол: его нет ни в одной рукописи. В примечании к одному из периодов пятой новеллы второго дня, где подобная герундиальная форма стоит в определительном придаточном предложении, Фанфани ссылается на возможность ошибки переписчика, который под влиянием вышестоящего герундия avendo мог употребить форму avendo вместо aveano. Но комментатор не усматривает возможности аттракции для такого же предложения из пятой новеллы шестого дня. По-видимому, форма avendo могла повлиять на глагол avere, но не имела такой силы по отношению к глаголу другого корня. Между тем эти предложения конструктивно однотипны. Уже одно это могло навести на мысль, что здесь дело отнюдь не в случайных причинах. Нет, это, конечно, не случайность. Нельзя ошибкой переписчика объяснять явление, свойственное ряду текстов и ряду авторов. Перед нами форма, многообразно используемая, и, следовательно, факт языка, который может быть истолкован. Очевидно, что эта староитальянская герундиальная форма, которую следовало бы назвать «личный» герундий или герундий-сказуемое, не имеет аналога ни в сфере латинского, ни в сфере современного итальянского герундия, Очень соблазнительно было бы представить ее себе как эллипсис одной из итальянских перифрастических герундиальных конструкций. Но тип sono cantando свойствен лишь сардинскому языку. В староитальянском языке употребление этой конструкции очень ограничено. Перифраза sto cantando на итальянской почве развивалась медленно и до XV столетия встречается очень редко. Поэтому представляется мало вероятным, чтобы перифразы с глаголами essere или stare послужили тем фоном, на котором могла возникнуть конструкция с «личным» герундием. Уже в первых итальянских памятниках встречаются описательные герундиальные обороты с глаголами движения andare, venire, ire, muovere и др. Ho на них вряд ли можно основываться при объяснении исследуемой формы. Старые и новые памятники итальянского языка не позволяют обнаружить эллиптическое употребление герундия перифразы с глаголами движения, аналогичное тому, которое свойственно, например, испанскому языку. К тому же, если бы «личный» герундий возник как эллипсис одной из перифрастических конструкций, он не оказался бы столь редкой формой.
Станко Шкерль, автор известной монографии о староитальянском герундии, предлагает искать разгадку происхождения этой конструкции в языке XIV в., очень богатом герундиями. Действительно, перефразируя изречение Джулио Пертикари, можно было бы сказать о герундии: «Он был более в Треченто, чем в любом другомвеке». Шкерль имел полное основание утверждать, что «последующие века ничего не прибавили к синтаксису герундия». Но имел ли он основание говорить о чрезмерном употреблении герундия в XIV в., об употреблении, вышедшем за границы разумного синтаксиса? Невольно возникает вопрос о том, что следует считать мерой. И какую меру можно предложить для эпохи, в которую литературный язык «еще не знает достаточно четких языковых норм». Не означает ли это прикладывать к языку XIV в. меру, нормы, правила позднейшего времени? Шкерль подробно останавливается на ряде факторов, способствовавших, по его мнению, синтаксической эмансипации герундия. Это прежде всего нарушение нормальных отношений между герундием и его опорным глаголом, выразившееся в разрыве логической и временной связей. Несомненно, и здесь Шкерль грешит ретропроекцией грамматических норм своего времени на узус XIV в. Конечно, вне рамок современного (по Шкерлю, разумного) синтаксиса стоит такая, например, конструкция: Udendo il frate questo, grandissima volontà gli venne d’averne dicendo alla donna... (Trec. CIX, 269) 'Когда монах услышал об этом, у него появилось огромное желание получить его (вино) и он сказал (буквально: говоря) женщине’.
Dicendo логически не связано с venne. Этот узус очень напоминает сходные латинские построения, где часто причастие настоящего времени от глаголов речи логически не связано с глаголом главного действия. Данная форма вполне укладывается в рамки литературного языка XIV в., для которого синтаксические латинизмы отнюдь не являются редкостью. Несомненно, одним из непременных атрибутов герундия является называние действия, одновременного с действием главного глагола. Герундий можно с полным основанием определить как форму одновременности. Чем же объяснить то, что герундий настоящего времени может употребляться для обозначения предшествующего действия? Шкерль считает это явление результатом необычайно свободного употребления герундия в XIV в. Но дело здесь, собственно, в предельном или непредельном характере глагола. Герундий настоящего времени предельного глагола закономерно выражает предшествование.
Таким образом, не следует усматривать в этом явлении факт отзыва герундия от главного глагола. Шкерль выделяет в качестве одного из определяющий факторов эмансипации исследуемой категории и наличие в языке Треченто формы абсолютного герундия. Схема Шкерля такова: абсолютный герундий вследствие необычайно свободного употребления этой конструкции (а также и герундия вообще) новеллистами и хронистамиXIV в. обретает высшую форму синтаксической независимости, вступая в сочинительную связь с глаголом главного действия и таким образом становится равным личному глаголу.
Если принять эту схему, то нечего будет и объяснять в «личном» герундии. Он окажется следующим логическим шагом развития. Между тем изучение так называемых координированных герундиальных конструкций показывает, что эта «координация» отличается очень своеобразным характером: в ряде случаев отнюдь не служит целям сочинения и, следовательно, не является союзом. Это, скорее, частица, соответствующая по своему значению русским частицам: вот, тут, что и т. д. Она вводит главное предложение после придаточных любых типов: Comé la Giannetta uscì della camera, et il battimento ristette (Dee., II, Vili, 172) 'Как только Джаннетта вышла из комнаты, биение тут же прекратилось’; Zeppa, mio, poi che sopra me dèe cadere questa vendetta, e io sono contenta (Dee., Vili, VIII, 253). 'Мой Дзеппа, поскольку на меня должна обрушиться эта месть, что ж я довольна’; Se tu vuogli esser nano, e tu sia (Trec., CCXVIII, 620) 'Если ты хочешь быть карликом, что ж будь им’. Главное предложение вводится таким же образом и после причастных оборотов: Venuto-il di della richiesta, e ser Francesco; è dinanzi al rettore (Тrес., CXCVII, 546) 'Когда настал день вызова в суд, мессер Франческо тут же предстал перед судьей'. Этой конструкции свойственна разговорная живость. Естественно, что она широко распространена в «Книге трехсот новелл» Франко Саккетти, редка в «Декамероне», единична в хронике Джованни Виллани, отсутствуют у Дино Компаньи. Такова же и конструкция: «герундий+ е + главное предложение». Частица е и тут подчеркивает внезапность, неожиданность действия главного предложения. И здесь в сущности нет сочинения: La gente cominciandosi a partire, e Bjagio dice a Lorenzo: “Oh, tu non hai detto della dota” (Trec., CLXXXIX, 512) 'Когда народ начал расходиться, тут Бьяджо говорит Лоренцо: «Эй, ты же ничего не сказал о приданом»’.
Как и в случаях с придаточным предложением и причастным оборотом, при отсутствии необходимости обозначить внезапное, неожиданное действие, главное предложение вводится без е после герундиального оборота.
Нельзя не отметить, что Шкерль погрешил не только против грамматики, а и против логики, так как, позволив себе на основе своей теории координации эмансипировать герундий, он должен был сделать и следующий шаг, т. е. эмансипировать придаточное предложение. Он логически должен был прийти к выводу о том, что придаточное предложение по своему грамматическому характеру равнозначно главному. О несостоятельности построения Шкерля свидетельствует и тот факт, что он исключил из этой серии однотипных конструкций причастный оборот, и то, что он не разграничил вопрос о препозиции и постпозиции герундия в староитальянском языке. В результате им была вовлечена в сферу координаций препозитивная конструкция, в которой координация отсутствует. Следствием этого явилось, утверждение о том, что координированный герундий широко распространен в староитальянском языке.
Между тем, если исключить препозитивные конструкции и обратиться к тем, в которых координированный герундий находится в постпозиции по отношению к глаголу, главного предложения, то сразу же придется отметить, что координированный герундий встречается очень редко, столь же редко, как и «личный» герундий, обозначающий главное действие. Эти формы (о чем не может умолчать Шкерль) неизвестны простому синтаксису сицилийский и тосканских поэтов XIII в. Они отсутствуют в хронике Дино Компаньи и в «Жизни» Бенвенуто Челлини, который широко употребляет препозитивный герундий с е. Редкость «личного» герундия (а также и пристрастие к нему Боккаччо) свидетельствует о том, что эта модификация является атрибутом литературной речи высокого стиля, синтаксической моделью которого, как известно, была латынь. В XIV в. начинает все более и более сказываться влияние латыни. Известно, что итальянский язык в период своего становления испытал сильное влияние книжной латыни. Новейшие исследования показали, что для первых итальянских прозаиков образцом послужила не столько классическая, сколько средневековая латынь.
Влияние средневековой латыни на язык основоположников итальянской литературы отнюдь не случайно. С одной стороны, велик авторитет ars dictandi, средневековой риторики, с другой — немалую роль в усвоении ряда форм поздней латыни сыграли текст Библии и сочинения отцов церкви, которые являлись предметом изучения и обучения. О силе привычки при обучений писал еще Августин, отмечавший, что его современники, сызмальства привыкшие к языку священного писания, предпочитают его формы формам классической латыни. Язык Библии был очень важен для всего развития поздней латыни, он наложил свой отпечаток не только на язык церковных, но и на язык светских писателей этого времени. Авторитет языковой формы Библии оказался действенным и для писателей позднейшего времени, для писателей Треченто. Этому мог способствовать и очень популярный в итальянской литературе XIV в. жанр проповеди. Проповеди произносились и писались по разным поводам, но отправной точкой обычно служил какой-нибудь текст из св. писания. Широкой известностью пользовались проповеди Екатерины Сьенской, поучения Дзаноби да Страда и знаменитого «короля от назиданий» Роберта Неаполитанского. Боккаччо целиком переписывает одну из назидательных речей Дзаноби да Страда, схоластическое упражнение на текст из притч Соломона, в котором ссылки на писание чередуются с цитатами из классиков. Классические штудии в эту эпоху часто носят еще очень поверхностный характер. Они переплетаются с изучением св. писания и отцов церкви. Роберт наряду с Сенекой и Аристотелем постоянно цитирует Библию и святых отцов. Один из его приближенных, профессор Парижского университета, монах августинского ордена Дионисий комментирует послания св. Павла, метаморфозы Овидия, Сенеку, Вергилия, «Политику» Аристотеля. Очень показательна составленная Дионисием библиография источников его комментария к Валерию Максиму, где Ливий соседствует со св. Августином, Ювенал — с безвестным Евстафием, а за Иеронимом, Лактанцием, Исидором и Боэцием следуют Сенека, Цицерон, Платон и Аристотель. «Таковы могли быть и чтения Роберта», — пишет А. Н. Веселовский, но таковы могли быть и чтения Боккаччо, недаром же он называл Дионисия своим отцом и учителем.
Конечно, утверждение А. Садова о том, что язык писателя определяется по преимуществу его образованием и, в частности, авторами, которых он читал, отличается излишней категоричностью. Однако круг чтения писателя небезынтересен для исследователя. Боккаччо переписывает трактаты Цицерона и жизнеописание св. Петра Дамианского. Он хорошо знаком с Тацитом, Квинтилианом, Вергилием и Овидием, переводит IV декаду Ливия, но он знает и цитирует и христианских писателей: Лактанция, Орозия, Боэция, Августина, Исидора и др. Женгене указывает на его обширные познания в св. писании и отцах церкви. Лактанций, Орозий, Августин, Боэций, Иероним и многие другие христианские писатели, конечно, очень хорошо знали латынь. Недаром об Иерониме писали, что он владел латинским языком, как, может быть, никто в его время, Августина называли «знаменитейшим классиком латинской церкви», а Лактация — «христианским Цицероном». Чем же объяснить те отклонения от норм классической латыни, которые встречаются в их языке? Монсо характеризуя язык Иеронима, писал, что эта была необходимость, которой должен был подчиниться, вопреки своим личным вкусам, этот образованнейший писатель. Августин, рассказывая о том, что он сам часто употребляет выражения, не свойственные хорошей латыни, разъясняет сущность этой необходимости. «Это делается для того, чтобы меня лучше понимали, — пишет он. — Пусть лучше нас порицают грамматисты, чем не поймут народы» (Melius est reprehendant nos grammatici, quam non intellegant populi). Это обстоятельство могло послужить причиной появления в языке ряда христианских писателей указанного времени конструкции, не свойственной классической латыни: причастию настоящего времени в качестве сказуемого. Данную конструкцию в ее абсолютной форме, а также в координации с глаголом главного предложения широко употребляет Иероним не только в других своих сочинениях, а и в тексте Вульгаты. Также употребляет причастие настоящего времени и Боэций: Videns enirn Porphyrius quod in rebus omnibus essent quaedam prima natura, ex quibus omnia, velut ex aJiquo fonte manarent, et ilìa quae prima essent, et subsistentia esse, et generis' vocabuìo nuncupari 'Ведь Порфирий видел, что во всех вещах имеется нечто, от первичной материи, из чего, словно из некоего источника, проистекает все, и то, что является первичным и составляет сущность и нарекается родовым названием.
Достаточно беглого сравнения этих конструкций с рассмотренными выше герундиальными конструкциями Боккаччо, чтобы убедиться в их полном структурном единообразии.
У нас нет прямых свидетельств о живом романском языке времен Иеронима, Лактанция, Боэция, так как он не имел письменности, но наличие данной конструкции в языке указанных и других авторов этой эпохи, конструкции, не известной классической латыни, а также употребление в некоторых южноитальянских диалектах герундиального императива, своеобразной модификации формы «личного» герундия, свидетельствует в пользу предположения о том, что она была свойственна живому романскому узусу их времени. Особенностью поздней латыни является переплетение в ней двух линий: одна — продолжение классической латинской речи с теми изменениями, которые наметили в ней к эпохе поздней латыни, другая — новая романская линия. Какова была первая, нам известно, какой была вторая — нет. О ней мы судим по отклонениям от классических норм в поздней латыни, которые принято считать романизмами. Вполне возможно, что таким романизмом в поздней латыни является и форма «личного» причастия настоящего времени.
Переводы XIV в. с латинского показывают, что participium praesentis activi последовательно передается наитальянский язык при помощи герундия. Несомненно логичным является предположение о том, что и латинское личное причастие настоящего времени переносится на итальянскую почву в виде личной [герундиальной формы,. С. Шкерль, утверждающий, что герундий j; «официально занял в современном национальном итальянском [языке место латинского причастия настоящего времени». Не видит связи между итальянским «личным» герундием й participium praesentis activi. Он обозначил координированный герундий как анаколуф. С этим можно согласиться, но нельзя не отметить, что это анаколуф особого рода, не связанный непосредственно с живой разговорной речью. Безусловно, для писателей высокого стиля Треченто, для которых язык виднейших позднелатинских авторов был выдающимся литературным образцом, эта форма была фактом высокого литературного языка. Можно предположить, что у данной староитальянской модификации герундия два корня: один — в живой романской речи раннего средневековья (линия, затухающая ныне в диалектах), другой — поздняя латынь, через посредство которой эта исконная романская форма, прошедшая определенную стадию нобилитацин, приходит в высокий литературный язык XIV в.
Герундий XIV в. — форма более широкого диапазона, чем герундий современного итальянского языка. Этот диапазон очевиден и в сфере его глагольных и в сфере его номинативных свойств и функций. Но «личный» герундий высокого стиля Треченто не является следствием развития этих свойств и функций. Привлечение к истолкованию этой формы параллели с позднелатинским узусом participium praesentis activi позволяет показать, что ее употребление в языке XIV в. отнюдь не загадочно. Поэтому отпадает необходимость в использовании для объяснения «личного» герундия факторов казуального характера.
Л-ра: Романская филология. Сер. Филологические науки. Ученые записки Ленинградского университета. – Ленинград, 1966. – № 328. – Вып. 70. – С. 141-151.
Произведения
Критика
