Поэзия Дельвига
«Никто на свете не был мне ближе Дельвига», — писал Пушкин о безвременной кончине своего лучшего друга.
Дельвиг первым угадал и оценил гений Пушкина, когда тот был еще мальчиком. Под впечатлением от публичного лицейского экзамена в январе 1815 г., на котором Пушкин читал свои «Воспоминания в Царском Селе», Дельвиг сочинил стихотворение, которое заканчивалось так:
Пушкин! Он и в лесах не укроется: Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий.
Еще в конце 1824 г. Дельвиг стал издавать альманах «Северные цветы», а в 1830-1831 гг. — «Литературную газету», вокруг которой объединились, передовые писатели во главе с Пушкиным. «Литературная газета» прежде всего боролась с реакционной журналистикой Булгарина и Греча, и роль Пушкина в ней была настолько велика, что — по верному замечанию современного исследователя — «она никак не может быть определена словом «сотрудник». И все же Дельвиг вошел в историю русской культуры прежде всего как поэт. Еще Пушкин писал о Дельвиге, называя его «прекрасным талантом»: «Он не был оценен при раннем появлении на кратком своем поприще: но он еще не оценен и теперь, когда покоится в своей безвременной могиле!» И даже в наши дни поэзия Дельвига иногда рассматривается с чисто формальной стороны, как некое «упражнение» в жанрах и стихотворных размерах. Между тем поэзия Дельвига глубоко содержательна и может быть отнесена к числу интереснейших идейно-художественных явлений пушкинского времени.
Понятие поэты пушкинской плеяды поныне точно не определено. Недаром часто говорят о поэтах пушкинской поры, пушкинского окружения и т. п. С нашей точки зрения, к пушкинской плеяде следует относить тех поэтов, которые были связаны личной дружбой с Пушкиным, испытали его творческое влияние. Но все же эти поэты были интереснее всего там, где не повторяли, не дублировали Пушкина. Это хорошо понимал и сам Пушкин. Недаром он писал о крупнейшем из поэтов пушкинской плеяды Боратынском: «Он у нас оригинален — ибо мыслит». Сосредоточенно-философская поэзия Боратынского, удалая гусарская поэзия Дениса Давыдова, грубовато-вакхическая поэзия Языкова отражали влияние Пушкина. Но никто из этих поэтов не был подражателем, эпигоном Пушкина. Собственной, ярко выраженной творческой индивидуальностью обладал и Дельвиг.
Дельвиг входил в организации, связанные с передовыми, в первую очередь декабристскими, идеями — в «Зеленую лампу» и в Вольное общество любителей российской словесности. В его стихах встречаются смелые выпады против властей и церкви. Он переводит, по-видимому, в 1821 г. одно из атеистических произведений Беранже («Подражание Беранже») и уже в 1814 г. прославляет тех, «кто в советах не мудрствует», явно иронически характеризуя правящие круги («Пушкину»), но политические идеалы Дельвига были довольно расплывчатыми. Дельвиг-поэт чувствует себя затерянным и лишним в современной ему действительности. Он отчетливо видит тяжкий «удел поэта» (так и называется одно из его стихотворений). Образ поэта дан у Дельвига в двух планах — реально-бытовом и возвышенно-романтическом. Характерно, что в своих стихах Дельвиг очень прочно прикрепляет к себе эпитет бедный, имеющий как материальное, так и моральное значение. У Дельвига есть стихотворение «Утешение бедного поэта» и «Бедный Дельвиг». Второе из них начато словами:
Вот бедный Дельвиг здесь живет,
Не знаем суетою,
Бренчит на лире и поет
С подругою мечтою.
Но именно «мечта» — романтические устремления — позволяла Дельвигу создать в своей лирике и образ поэта-пророка, близкий к такому же образу у Пушкина. Это поэт, которому открыто будущее; он стоит гораздо выше окружающей его среды, где он должен вести жалкое существование.
Кульминации эти мысли Дельвига достигает в стихотворении «Поэт», сочиненном в 1820 г., в пору развития декабристского движения. Здесь поэт-пророк представлен как обличитель общественного зла, осуществляющий свое призвание вопреки безнравственности общественных верхов.
Познайте! Хоть под звук цепей Он усыплялся б в колыбели,
И все же возвышенно-патетический тон строк мало характерен для Дельвига. Официальному и светскому миру Дельвиг, вслед за Батюшковым и ранним Пушкиным, противопоставляет искреннюю дружбу и земную пылкую любовь — «счастье в Лилете». При этом, в отличие от своих предшественников, он, так сказать, распространяет эту философию на все возрасты человеческой жизни и даже на старость и смерть. Дельвиг часто рисует старика, который не только не тяготится своими годами, но вместе с юношами говорит о вине и любви; он «по опыту веселый человек».
Самыми замечательными и самыми характерными стихотворениями Дельвига были идиллии, заслужившие высокую оценку Пушкина. «Идиллии Дельвига для меня удивительны, — писал Пушкин. — Какую должно иметь силу воображения, дабы из России так переселиться в Грецию, из 19 столетия в золотой век, и необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы».
Дельвиг действительно — и в этом выражались романтические тенденции его творчества — хотел уйти от неудовлетворявшей его современности в воображаемый «золотой век» древней Греции. Вспомним, что и Пушкин, и многие близкие к нему поэты, используя образ из поэмы Гесиода «Труды и дни», называли свой, XIX век «железным». «Наш век — торгаш; в сей век железный Без денег и свободы нет», — писал Пушкин в «Разговоре книгопродавца с поэтом». А Боратынский начал стихотворение «Последний поэт» словами: «Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть...». Тема гибели «золотого века» с большой силой выразилась и в поэзии Дельвига. Одна из его самых ярких идиллий озаглавлена «Конец золотого века». Здесь нарисована гибель некогда счастливой Аркадии и наступившие затем тяжелые времена. В идиллии путешественник восклицает:
Жестокие люди С детства гонят меня далеко от родимого града. На что его собеседник-пастух отвечает: Вечная ночь, поглоти города! Из вашего града Вышла беда и на бедную нашу Аркадию!
Эти последние строки связаны с глубинами мироощущения Дельвига и его романтическими настроениями. Дельвиг вообще отрицательно относился к современной ему городской цивилизации и к типичной для нее власти денег. И с тем большим упорством он стремился хотя бы в поэзии воспроизвести картины золотого века древней Греции.
Опираясь на идиллии Феокрита, Дельвиг проникает в самую суть античного искусства и в то же время очень обдуманно выбирает свой творческий материал. Его не интересуют городские сцены, нарисованные эллинским поэтом в нарочито грубоватых тонах, он старается воспроизвести и творчески переосмыслить мотивы буколических, пастушеских сцен Феокрита, изображающих кипение и покой человеческого духа и земную красоту.
Мир света и доброты в идиллиях Дельвига создан яркими красками, пластичностью и предельной зримостью образов. Поэт дал превосходные образцы русского гекзаметра и заявил себя как блестящий мастер поэтической звукописи и ритмики.
Большинство звуковых и ритмических приемов и опытов Дельвига было несомненно удачным и знаменовало собой значительный шаг вперед в области стихотворного мастерства. Это, быть может, сильнее всего сказалось в таком мало освоенном в русской литературе того времени жанре, как сонет. Недаром Пушкин в стихотворении «Сонет» писал:
У нас еще его не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.
Сонеты Дельвига прекрасно звучат и отличаются той медленной певучестью, той поэтической кантиленой, без которых вообще невозможно представить высокохудожественный образец этого жанра. Такое «сладкозвучие» живет в начале стихотворения Дельвига «H. М. Языкову», которое, вероятно, является лучшим сонетом в его творчестве:
Младой певец, дорогою прекрасной
Тебе идти к парнасским высотам,
Тебе венок (поверь моим словам)
Плетет Амур с каменой сладкогласной.
От ранних лет и пламень не напрасный
Храню в душе, благодаря богам,
Я им влеком к возвышенным певцам
С какою-то любовью пристрастной.
Прав был Пушкин, писавший после смерти Дельвига, что в его произведениях «заметно необыкновенное чувство гармонии и той классической стройности, которой никогда он не изменял». Эти свойства поэзии Дельвига проявились и в его песнях, которые прочно вошли в историю русской литературы и музыки.
Песни Дельвига — не просто подражание народным песням или их использование. Они глубоко содержательны и отражают мироощущение «бедного Дельвига». В этих песнях звучат преимущественно мотивы печали и щемящей тоски, то «уныние новейшей поэзии», которое — по словам Пушкина — было одной из отличительных черт творчества Дельвига, Вспомним знаменитую песню «Соловей, мой соловей», получившую широкую популярность благодаря музыке Алябьева. Это песня о погубленной любви, о девушке, которую разлюбил милый:
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей,
Утопаючи в слезах?
Побывай во всех странах,
В деревнях и в городах:
Не найти тебе нигде
Горемышнее меня.
Песни Дельвига, несмотря на иногда проявляющуюся в них «литературность», были гораздо более народными, чем песни русских сентименталистов — Карамзина, Дмитриева и Нелединского-Мелецкого, так как песни этих авторов сильно портила излишняя чувствительность и манерность.
В стихотворных ритмах своих песен Дельвиг подчас предвосхищает Некрасова. Б. В. Томашевский привел прекрасный пример сходства ритмических интонаций Дельвига и Некрасова в трехстопном ямбе дактилического окончания.
Мой суженый, мой ряженый, Услышь меня, спаси меня!..
Б. В. Томашевский сопоставил с этим началом песни Дельвига одно из мест поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» («Разобран по кирпичику Красивый дом помещичий...» и т. д.). Но можно привести еще более близкое к строчкам Дельвига место из этой поэмы:
Ой, ласточка! ой, глупая!
Не вей гнезда под берегом,
Под берегом крутым!
И дело здесь не только в ритмическом сходстве. В процитированной выше песне «Сон» Дельвиг предвосхитил не только ритмическую энергию и стремительность стихов Некрасова, но и их чисто народный колорит и одну из лучших черт созданного Некрасовым характера русской женщины — необыкновенную силу ее любви, силу, преодолевшую все препятствия.
На тексты песен Дельвига, равно как и на тексты его романсов и элегий, писали свои произведения крупные русские композиторы — М. И. Глинка, А. С. Даргомыжский, А. А. Алябьев, А. Е. Варламов и др. Особенно показательна любовь к поэзии Дельвига Глинки, тесно связанного и по времени и по характеру своего творчества с Пушкиным и поэтами его плеяды. Глинка сочиняет вариации на музыку романса Алябьева «Соловей» со словами Дельвига. Сочиняет он и очень популярный романс на слова Дельвига «Не осенний частый дождичек...».
Дельвиг с несправедливой скромностью оценивал свое творчество. Ему казалось, что он только помогал другим поэтам, а его лирика лишь отражает свет чужих, гораздо более значительных художественных образов. Дельвиг писал о Пушкине и Боратынском, дарование которых он открыл и поддерживал: «И славой их горжусь в вознагражденье». На самом же деле Дельвиг явно недооценивал себя. Он был самостоятельной, обладающей собственным, неземным, светом, звездой пушкинской плеяды. Конечно, его творчество захватывало довольно узкий диапазон интимно-психологических мотивов, и он на практике не осуществил выдвинутые им в критических статьях принципы реализма. Но в области интимно-психологической лирики он сделал много. Особенно большим было значение Дельвига в создании отмеченных печатью народности русских песен и высокохудожественных произведений в античном духе. Идиллии Дельвига, столь высоко оцененные Пушкиным, в пределах этого жанра до сих пор остаются непревзойденными в русской поэзии. Дельвиг и сам понимал, что здесь он отличается от Пушкина и идет своим путем. Недаром он однажды сказал: «Пушкину позволительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет!»
Не менее важно, что поэзия Дельвига воплощала высокую гуманность и человечность ее автора. Потому-то Пушкин с грустью писал о смерти своего ближайшего друга: «Со мной доброго Дельвига нет». Но добрая поэзия Дельвига осталась с нами. Сейчас нас по-прежнему восхищает ослепительный блеск «солнца русской поэзии» — Пушкина. Но до нас доносит мягкий, ровный и теплый свет и добрая звезда лирики Дельвига.
Л-ра: Литература в школе. – 1973. – № 4. – С. 90-92.
Критика
