Ключевые мотивы и особенности поэтики раннего творчества Шеймаса Хини (сборники «Death of a Naturalist» и «Door into the Dark»)
В. В. Яшкина (Ежова)
Первый сборник Шеймаса Хини вышел в свет в 1966 г. Он представляет собой своеобразную галерею из тридцати четырех небольших зарисовок внешне размеренной сельской жизни, среди которых различные эпизоды, хранящиеся в памяти поэта - копание картофеля («At a Potato Digging»), сбор ежевики («Blackberry-Picking»), сбивание масла («Churning Day»), распашка земли («Follower») и др., - а также образы простых людей («Ancestral Photograph», «Docker», «Poor Women in a City Church» и др.).
Авторская традиция пристального вглядывания в предметы и явления окружающей действительности с детальным их изображением продолжается и в следующей поэтической подборке: «Door into the Dark» (1969). Выбор поэтического объекта представляется отчасти традиционным, но механизм создания образа современен. К обыденным, простым, но вместе с тем важным вещам обращались романтики, имажисты, создавая разного рода метафоры, экспериментируя с различными средствами выражения. Прикасаясь к формам окружающего мира, вдыхая запахи и слыша звуки, поэты-романтики приобщались к божественному началу, из хаоса обыденного бытия «воссоздавая Вселенную», как писал Шелли. Поэзия имажистов знаменовала собой отход от романтико-идеалистического мировоззрения и обращение интереса в сторону объективной реальности. Зрительное восприятие мира, его словесная визуализация - подход, утверждавшийся в начале XX в. Т. Хьюмом как стремление к содержательному обновлению поэзии путем «избавления от всего, что невидимо и неосязаемо», - воплощается у Хини в технике графически точной прорисовки деталей, раскрытии новых аспектов привычного, обыденного явления. Расширяя сферу поэтического, автор создает объемный, многоплановый образ изображаемого предмета, наполняя его реальными сенсорно-перцептивными характеристиками: зрительными формами, запахами, звуками. Примером тому может служить стихотворение «Night Drive» (сборник «Door into the Dark»), где из-за суженности визуального восприятия предметов в темное время суток подчеркивается значение запахов: «The smells of ordinariness / Were new on the night drive through France...».
При этом «smells» воспринимается двояко: буквально - как усиливающиеся ночью под действием перепадов атмосферного давления природные запахи («rain and hay and woods on the air») и в переносном смысле, что достигается сращением конкретного и абстрактного на уровне словосочетания (семантически-конкретное «smells» и абстрактное «ordinariness»). Обыденные предметы, выхваченные вспышками фар автомобиля, выступают резче («signposts whitened relentlessly», «late / Bled seeds across... work-light»). Ночь обновляет восприятие («ordinariness was renewed there»), отстраняет привычные детали («a combine groaning», «signposts ...came and went»).
Построение сборника «Death of a Naturalist» представляет собой удачно развернутую метафору человеческой жизни и пути поэта. Сборник открывается стихотворением «Digging», первые строки которого, по мнению Энн Стивенсон, могут «ввести в заблуждение»: «Between my finger and my thumb / The squat pen rests, snug as a gun». Ассоциативное сравнение обнаруживает необычную связь предметов: в руках поэта-ирландца перо превращается в винтовку, образно воплощая реалию, заложенную в подсознании сына воюющего народа приравнивая «pen» к «оружию», Хини не замыкает ассоциативную цепь на этом воинственном образе, а дополняет ее новым звеном - «орудием труда» («spade»). Далее поэт говорит о том, что его предки искусно владели лопатой, копая картофель и добывая торф: «Under my window, a clean rasping sound / When the spade sinks into gravelly ground: / My father digging», «By God, the old man could handle a spade. /.../ My grandfather cut more turf in a day / Than any other man at Toner’s bog». Сегодня, воскрешая прошлое, прикасаясь к «живым корням», хранимым в памяти («through living roots awaken in my head»), Хини стремится, подражая вольтеровскому Кандиду, «возделывать свой сад», искусно владеть своим «орудием» - пером: «Between my finger and my thumb / The squat pen rests. / I’ll dig with it». Так заканчивается стихотворение, образуя рамочную конструкцию и подчеркивая значимость для поэта «squat pen», а короткие и резкие строки словно подражают взмахам лопаты землекопа, смело ассоциируемой с пером художника слова. Вторая строка первой строфы содержит инверсионную рифму: «snug - gun[s]», усиливающую акцентуацию детали. Рифма исчезает при повторе во второй строке последней строфы. Поэт выносит в отдельную строку «I’ll dig with it», интонационно и ритмически выделяя ее. В необычной ассоциативной связи «pen» - «spade» слышна перекличка с мнением Т. С. Элиота, который рассматривал творчество не как вдохновение, но как тяжкий упорный труд, который сродни усилиям исследователя-первопроходца или солдата.
Сборник «Door into the Dark» начальным стихотворением продолжает наметившуюся традицию поэтического «манифеста». Если первый сборник Хини, «Аtrustworthy guide to his underworld», открывается серьезной заявкой о намерениях поэта «вести раскопки», проникая глубже в смысл человеческого существования и назначения поэта, то сборник «Door into the Dark» автор начинает следующей строфой из стихотворения «Night-Piece»: «Must you know it again?/ Dull pounding through hay, / The uneasy whinny. /», как бы подводя черту под детскими воспоминаниями - ядром первого сборника - и рассуждая вслух о необходимости возврата к самым ранним мотивам. Первая поэтическая подборка завершается стихотворением «Personal Helicon» - мифологической аллюзией, символизирующей выход на новый уровень мировоззрения и одновременно подчеркивающей неразрывную связь с родными корнями. Заключительное стихотворение второго сборника - «Bogland» - является продолжением традиции «digging» как попытки осмыслить настоящее через призму прошлого и намечает вектор развития ключевых мотивов будущих сборников («Wintering Out», «North»).
Одним из первых критиков, обративших внимание на творчество Хини, был профессор Колумбийского университета, поэт и автор биографии Харта Крэйна, Джон Антерэкер. Его статья «Songs of Loss» бьша опубликована в 1967 г. - через год после выхода в свет первого поэтического сборника Хини. Критик, избирая стержнем публикации тему горьких утрат в поэзии Карен Гершон (Karen Gershon, «Selected Poems»), выносит на второй план вышеупомянутый сборник ирландского поэта, рассматривая его поэтическую манеру, в сравнении с фанерой Гершон, как более изысканную, светскую («more conventional», «urbane, accomplished, predictable»). В целом многие критики характеризуют раннее творчество Хини как ландшафтную поэзию провинции, где «много автобиографического». Николас Роу (Nicholas Roe), рассматривая стихотворение «Death of a Naturalist» как мотив, очевидно, навеянный автору прочтением «Prelude» У. Вордсворта, считает приоритетную пейзажную линию направлением, ослабляющим силу философского и психологического аспектов поэзии Хини, которые недостаточно глубоко, по сравнению с вордсвортовскими, раскрываются в «child’s memorial experience». Однако, как писал Т. С. Элиот, «ни один первоклассный поэт [сегодня авторитетная критика отзывается о Хини именно так. - З. Я.] не будет пытаться заново сделать то, что уже сделано в языке и сделано первоклассно». Хини не повторяет поэтический опыт Вордсворта. Более того, отгороженность от урбанистической культуры, приверженность сельским темам и поэтизация патриархальных устоев и природы уютных католических графств совсем не напоминает ни лирику Томаса Харди с ее элементами трагизма, ни живописно украшенную поэзию «искренних чувств, теплоты и задушевности» «георгианцев». С этой традицией Хини роднит лишь выбор поэтического объекта. Ракурс же, под которым рассматриваются церковный приход, деревня, луга и леса, далек от «красивости». Окружающие объекты как выпуклые образцы реальной действительности служат Хини неисчерпаемым источником создания индивидуальных чувственно-зримых, осязаемых портретов. Автор фокусирует в «объективе» своего поэтического зрения обычные явления и привычные элементы природы, всматривается в них очень пристально, воспроизводит, словесно визуализируя их, не упуская ни малейшей подробности, чему способствует и упорядоченность, ясность стиха. Вследствие этого критика отмечает и ценность представленных Хини в «nature poems» воспоминаний («memories of his rural childhood» и «of his rural surroundings»), свидетельствующих об «умении поэта вглядеться в детали крестьянского быта, выписать их крупно, точно найденными словами», тем самым представив свежий взгляд на поэтическое прочтение сельской жизни и природы.
Реализация авторской метафоры постижения жизни в первом сборнике заключена в характере подбора и расположения стихотворений, который одновременно помогает раскрыть смысл названия поэтического цикла и одноименного стихотворения. «Death of a Naturalist» - многослойная метафора, выделяющаяся на фоне неметафоричной в целом ранней поэзии Хини. Это и смерть в буквальном смысле, ибо ее тень незримо присутствует в образном ряду стихотворения, и явление, связанное с пересмотром философско-психологических взглядов.
«All year the flax-darn festered in the heart / Of the townland; green and heavy headed / Flax had rotted there...».
С первых строк взгляд направлен на будничный пейзаж - некая местность, не слишком опрятная, поскольку в самом ее сердце располагается «дамба» из гниющего круглый год льна. Эффект тяжелой атмосферы, порожденный разложением растительных остатков, достигается за счет причастий: «festered», «rotted», «sweltered», вызывающих не только явные зрительные образы, но и обонятельные ощущения разложения. Мотив увядания и смерти, проскальзывающий в ткань верлибра, гасится за счет семантики прилагательного «green», принимающего на себя значение цветения, и сложного прилагательного «heavy headed» в значении наполнения жизненными соками. Чувственную животворящую силу природы воплощают звуки («bubbles gargled delicately»). Объединяет зрительные, обонятельные и слуховые ощущения комплексная метафора: «bluebottles / Wave a strong gauze of sound around the smell», которая становится символом бурлящей, побеждающей жизни.
В яркий живой природный уголок превращаются безжизненные скалы, обыкновенно покрытые только легкой дымкой мелких побегов и пылью сухих колючек, когда на них «закипает» цветением утесник («die blossoms scald»). Мелкие желтые цветы ассоциируются с желтком яйца, приобретая семантику символа зародившейся жизни: «All year the whin / Can show a blossom or two / But it’s in full bloom now. / As if the small yolk stain / From all the birds’ eggs... / ...Were spiked and hung/ Everywhere... («Whinlands»). Обогащают чувственно зримый пейзаж метафоры, помогающие создать зрительные образы, дополненные цветовыми характеристиками: «позолота» («gilt»), «окислившееся золото» («oxidize gold»), «жестокий жар» («fierce heat»), «пламя» («flame»). Метафорический ряд вызывает ассоциации с вечно горящим огнем жизни, побеждающим противопоставленные ему символы смерти («dead thorns») и войны («flintbed and battlefield»). Разрушительная сила войны, несущая гибель и смерть (мотив, впервые появляющийся в сб. «Door into the Dark»), символически преодолевается как пылающей жизненной энергией буйно разросшегося желтого цветка, так и скромным, но упорным ячменем, прорастающим из карманов умерших на склонах гор и непохороненных по правилам ирландских повстанцев: «The hillside blushed, soaked in our brojcen wave. / They hurried us without shroud and coffin/ And in August the barley grew up out of the grave»io («Requiem for the Croppies»).
Синонимический ряд, воплощающий кипучую энергию жизни природы, расширяется в стихотворении «Death of a Naturalist» за счет сходного с упоминавшимся выше [«small yolk»] элемента - лягушечьей икры: «But best of all was the warm thick slobber / Of frogspawn...». Икра напоминает густую пену слюны («thick slobber») - деталь очевидно нелирическая, дополняющая, однако, осязательную и зрительную картину образа, подчеркивающая его наполненность жизненными соками. Такое введение традиционно непоэтической детали, расширяя сферу поэтического, подчеркивает равнозначность всех элементов природы.
Лирический герой стихотворения «Death of a Naturalist» не ограничивается только наблюдением, переходя от созерцания к действию: «...Here, every spring, / I would fill jampotfuls of the jellied/ Specks to range on window-sills at home».
Философы и интеллектуалы в один голос заявляют, что дети, в своих естественных проявлениях, намного ближе к первозданной природе, чем взрослые, пытающиеся приблизиться к ней искусственно. Ребенок, собирающий лягушечью икру в банку, наблюдающий за ее ростом и терпеливо ожидающий «взрыва», сигнализирующего о появлении нового, руководствуется не навязанной необходимостью насильственного вживления знаний, а естественным инстинктом познания выпавшего из гнезда детеныша. Но тут вмешиваются наставники, искренне стремящиеся разложить все «по полочкам», вырывающие ребенка, эту частичку природы, из ее естественной среды обитания: «...Miss Walls would tell us how / The daddy frog was called a bullfrog,...».
«Miss Walls» появляется не случайно. Учительница, обладающая именем, но обезличенная им. Miss Walls символизирует общественные условности (walls), облекая эмпирические знания в схоластическую оболочку. Она находится по другую сторону «стен», воспринимая природу не воображением, а разумом. «Miss Walls appears as external author of guilt», - пишет Николас Роу и добавляет во фрейдистском ключе: «...perhaps a sexual awakening». Критик трактует мисс Уоллс как прообраз библейской Евы, несущей ответственность за потерю невинности (здесь) - ребенком. Двойственную природу человека, основанную на синтезе живого естества и наслоений цивилизации, Мара Калнис (Мага Kalnis) характеризует как «нарушенную целостность мира природы». В «Death of a Naturalist» это нарушение наслаивается на новый этап познания, начинающийся ключевыми словами: «invaded», «gathered for vengeance», і «not heard before», символизирующими невозможность возврата к прошлому.
Глубокий философский подтекст заключен в ситуации сбора ребенком лягушечьей икры и терпеливом ожидании сигнала о появлении нового: «The fattening dots burst into nimble - / Swimming tadpoles». Одновременно с природным «взрывом» в восприятии ребенком окружающей среды происходит перелом, наступает момент, характеризуемый автором как «death of a naturalist): «Iben one hot day... the angry frogs / Invaded the flax-dam; I ducked through hedge / To a coarse croaking that I had not heard / Before. The air was thick with a bass chorus». Происходит нечто пугающее, и ребенок это воспринимает буквально всеми органами чувств: видит страшных надувшихся лягушек, слышит их грозный хор, ощущает кожей негативную энергию мести. Не ведающий страха и сострадания эмпирик «умирает». На его место приходит человек, по-прежнему видящий себя частью природы, но трактующий ее саму иначе. Связь с окружающим миром не потеряна, - это ребенок вырос, и она перешла на иной уровень: «and I knew / That if I dripped my hand the spawn would clutch it».
Концовка «Death of a Naturalist» перекликается с заключительным стихотворением сборника - «Personal Helicon», где автор констатирует сегодняшнюю недоступность многого, что он делал, будучи ребенком. Схема композиционного построения стиха, основанная на выводах, сделанных поэтом сегодняшним в заключение к небольшому отрезку воспоминаний и наблюдений, хранимых с детства, повторяется неоднократно. Она служит инструментом взаимодействия, связующим звеном между живым прошлым и настоящим. Различные стихи содержат определенную ссылку на настоящее: «but today...», «closing this chapter...», «now...», «and now...» - акцент, одновременно противопоставляющий и сближающий вчера и сегодня.
Первые сборники Хини - «Death of a Naturalist» и «Door into the Dark» - каждым стихотворением знаменуют новый этап познания жизни с использованием простого «подручного» материала. Лаконичная поэтическая манера выражения помогает достичь осязаемости, заставить «звучать» окружающие предметы. Через пристальное вглядывание в детали обыденных вещей совершается приобщение к разнообразным сторонам жизни, утверждается ценность и равноправие всего сущего. Так Хини расширяет сферу поэтического за счет введения традиционно непоэтических предметов.
В первой стихотворной подборке логическое ударение на детских и юношеских, воспоминаниях определяет своеобразие мотивов: страх в чувственнозримой ассоциации с серыми крысами, смерть животных и человека, утрачивающая пафос трагизма, постижение таинств духовной и чувственной любви, музыка как источник вдохновения и самопознания. Сквозной мотив первого и второго сборников - назначение поэта и нелегкий процесс поэтического творчества, скрывающийся за необычными метафорами.
Характерной особенностью ранних стихотворений Хини является стыковка различных временных пластов, воскрешение прошлого в настоящем. Исторический подход позволяет произвести отбор важных и второстепенных явлений, выявить подробности, представив укрупненно существенные детали.
Неторопливое, вдумчивое и чувственное восприятие действительности у Хини далеко от стратегии «украшательства». Поэтический язык сборников точен и конкретен, демонстрирует умение автора придать своим чувствам и ощущениям четкое выражение, не выплескивая эмоции, создать многогранный сенсорно-перцептивный образ изображаемого предмета.
Л-ра: Вісник ДДУ. Мовознавство. – Дніпропетровськ, 1999. – Вип. 4. – С. 222-228.
Произведения
Критика
