Крученая овца

Зимою в нашу деревню пришла какая-то военная команда. Тогда не то было, что теперь. Мы боялись сол- дат как неприятелей; бывало, солдат все село перевернет по-своему. Крепко трухнул мой покойный отец, пошел к вахмистру, рассказал все как следовало, что и дочь у него на возрасте, и хата холодная, и достатки небольшие, и предложил приношение. Вахмистр приношение взял и сказал: «Будь спокоен!» Мы были спокойны два дня, а на третий влез-таки москаль в хату да и засел. Господи прости, как говорится, и ладаном не выкуришь!.. Отец к вах­мистру; вахмистр говорит:

— Делать нечего! Не наша воля: сила солому ломит. Ты добрый человек и приношение твое было хорошее, я тебя помню (он, спасибо, всегда помнил покойника), а делать нечего, терпи.

Пришел наш отец домой, отправил старшую дочку к тетке, в другое село, и мы зажили с постояльцем. Нас было четверо: отец, мать, я, мальчик лет десяти, да се­стра, пятилетний ребенок. У печки стояла широкая кро­вать — ее занял постоялец; отец с матерью перекочевали на печку, а мы с сестрой зябли на лавке у дверей. Сна­чала мы, дети, очень боялись постояльца, его ружья, ко­торое стояло под образами, а еще больше усов, особливо когда, бывало, намажет их воском с сажей, а после при­выкли и даже были рады, оттого что ни одни мясоеды не ели так вкусно, как этот. Каждый день, бывало, то жаре­ный гусь, то курица, то баранина, то разные сладости. Отец, узнав, что постоялец не делает никакого зла, когда сыт по горло, кормил будто на сало. Прошел мясоед и настал пост. Наше село не на Днепре стоит, село не рыб­ное; начали есть, что бог послал, то редьку, то капусту... Завоевал постоялец: с утра до ночи, бывало, словно гром гремит, что день, то все хуже — хоть из хаты беги! А тут случилась еще беда: захромала овца у нас в стаде. Отец принес овцу.

— Я хочу пусть обогреется,— говорит,— хромать пе­рестанет.
Загремел постоялец на овцу:
— Я,— говорит,— с овцами компанию не вожу; я пой­ду к начальнику, да он вас вживе не оставит!

Уже, было, и фуражку надел, чуть-чуть не ушел, да покойник догадался, дал ему что-то, он и притих, и ос­тался в хате. Осталась и овца, да такая была веселая! Известно, не человек, ничего не понимает; ей все равно, что я, что постоялец! И назавтра была она весела, почти хромать перестала, так что, полечив, хотели было ее опять в хлев пустить, а напослезавтра и беда случилась: ни с того ни с другого скрутилась овца, стала совсем круче­ная; это так овечья болезнь называется; уставит овца лоб в землю и крутится на одном месте. Так крутится и наша; не ест, не пьет, все кружится на одном месте, наклонив левое ухо к земле, словно чего прислушивается; пришли два-три человека соседей, посмотрели на овцу и решили, что она совершенно крученая, неизлечимая, а отец заме­тил, что собаки будут скоро очень рады. Когда ушли гос­ти, постоялец стал уговаривать моего отца, чтоб он заре­зал больную овцу и мясо ему отдал.

— Я, говорит, съем это мясо, оно мясо хорошее, жир­ное, зарежь только поскорее, пока не исхудало.
— А пост? — сказал отец.
— Не твое дело мешаться в мою душу,— закричал постоялец и ругнул отца порядочно.

Подумал отец: «Все равно собаки съедят, пусть его жрет, авось, будет помягче». И зарезал овцу, а постоялец давай есть, словно в мясоед, и съел в неделю всю от го­ловы до хвоста!..

Мы встали рано, до света, зажгли огонь; отец, сидя у печки, чинил тулуп; мать на печке пряла; постоялец спал; как вот застучал кто-то в окошко и стал кликать нашего постояльца:

— Иванов! Иванов!..
— Какой там черт? — закричал постоялец.

Небось, не узнал ефрейтора! Вставай, на ученье выходи!

— Рад стараться,— закричал постоялец, да как схватится с постели и пошел кружиться на одном месте среди хаты!

— Скорее! — кричит ефрейтор.

— Сейчас! — кричит постоялец и все вертится на одном месте.

Отец перестал шить, мать уронила веретено да смотрят на постояльца, а он все кружится на одном месте, наклонив голову к земле. Мы, дети, так и помираем со смеху, на него глядя.

Ефрейтор вошел в хату, начал было ругать постояльца, да после сказал: «Вот оно что!» и притих. Подошел к постояльцу, перекрестил его — не унимается. Дал ему в руки ружье — и с ружьем крутится. Тут ефрейтор и накинулся на моего отца: «Отчего, дескать, не сберег казенного человека? Отчего он кружится? Что он ел? Что пил? Что делал?» Отец отвечал, что постоялец ничего не делал, лежал с утра до ночи, пил он все, что попадалось под руку, и ел баранину, вот по такому и такому случаю. Тогда ефрейтор просто сказал, что моему отцу на земле и места нет, зачем, дескать, отравили казенного человека: овца скрутилась и человек скрутился; и начал вязать отца, чтоб представить начальству. Да матушка догадалась, как-то упала в ноги ефрейтору и стала просить, говоря, что ничего не пожалеет. Ефрейтор был добрая душа и человек не простой: знал кое-что; взялся отшептать и живо отшептал, как рукой сняло; только приказал кормить постояльца свежею бараниной. Еще зарезали двух овец для постояльца, да ефрейтору заплатили три карбованца. Ну, да бог с ними! — благо, что больного вылечили; не пришлось идти к начальству!

Как-то весной, уже после светлого Христова воскресенья, вошел к нам в хату офицер, стал на порог, упер руки в бока и начал ругать моего покойного отца: «Ты,— говорит,— и дурак, и прочее...» Отец за каждое слово поклон и молчит...

— Ты знаешь, дурак, за что я тебя ругаю? — спросил офицер, наругавшись вволю.

— Знать не знаю, ведать не ведаю.

— За то, что ты дурак, что позволил себя одурачить.— Тут офицер рассказал, что его солдаты поссорились и рассказали друг на друга, как Иванов захотел мяса и по­ложил овце в ухо щепку, от чего она кружилась, и как, съевши мясо, сговорился с ефрейтором и сам кружился... Все рассказал (спасибо ему, добрый человек!), позвал сюда ефрейтора и постояльца, приказал ему кружиться и долго смеялся, а после сказал:

— Я смерть не люблю взяток. Разумеется, что съедено, то пропало; баранина не в моем суде. Зачем по­платился? За то, что дурак, а три целковых отдай непре­менно, сейчас подавай!

Этакой был случай с моим покойником! Хорошо, что на честного человека офицера дело вышло; все расска­зал, хоть и выругал, да и деньги велел отдать нам. Прав­да, отец денег не получил ни полушки, да все-таки велел отдать, и за то спасибо! Добрый был человек!

СТОРІНКА АВТОРА