29-01-2020 Бенджамин Дизраэли (Benjamin Disraeli) 129

Бенджамин Дизраэли. Сибилла, или Две нации

(Отрывок)

Простой люд ропщет: никогда еще, дескать, не бывало так много благородных господ и так мало Благородства.

Латимер

Предисловие
Посвящаю этот труд той, чей благородный дух и кроткий нрав проявляли милосердие к страждущим, той, чей нежный голос так часто ободрял меня, а вкус и здравомыслие служили ориентиром, пока писался роман. Строжайшему критику — но и верной моей Супруге.

Широкий читатель, чуждый тому, о чем повествуют эти страницы, — проблемам простого народа сиречь, — быть может, и заподозрит писателя в излишней пристрастности: картины, скажет он, несколько утрированы, да и чувства получились немного преувеличенными. По этой причине автор считает своим долгом заявить, что описания эти излагают в основном его личные соображения. Однако он искренне надеется, что обращается за помощью к одним лишь фактам, — и посчитал необходимым умолчать о многих и многих правдах. Ибо до того мало знаем мы о делах государства, что от этих правдивых страниц так и веет баснословием, — и не каждый захочет внимательно их изучать.

Книга I

Глава первая

— Ставлю против Каравана.

— По двадцать пять фунтов?

— Согласен.

И лорд Милфорд, молодой аристократ, внес в записную книжку пари, которое только что заключил с мистером Латуром, седовласым членом Жокей-клуба.

Был канун дерби 1837 года. В просторном позолоченном зале, убранство которого напоминало Версаль времен великого монарха (и своим великолепием не посрамило бы последнего), собралось множество персон, чьи сердца учащенно бились при мысли о завтрашнем дне, а умы продолжали усиленно размышлять над тем, как бы склонить удачу на свою сторону.

— Поговаривают, что Караван уже выдохся, — молвил негромко юноша; устроившись на краю инкрустированного стола, некогда принадлежавшего кому-то из Мортемаров, он с рассеянным безразличием поигрывал дорогой тростью, скрывая тревогу ото всех. За исключением собеседника.

— Против него везде запросто ставят семь к двум, — прозвучало в ответ. — Уверен, он в полном порядке.

— А вы знаете, вчера ночью мне кое-что приснилось про Манго, — вновь заговорил джентльмен с тростью: его явно терзали суеверные опасения.

Его собеседник покачал головой.

— Нет, я положительно не знаю, — не умолкал обладатель трости, — что и думать о Манго. Сегодня утром я поставил против него — побился об заклад с Чарльзом Эгремонтом; он едет с нами, вы же знаете. Кстати, а кто у нас четвертый?

— Я думал о Милфорде, — последовал ответ, тоже вполголоса. — Что скажете?

— Милфорд едет с Сент-Джеймсом и Панчем Хью.

— А если так, давайте пройдем к ужину: там-то мы непременно встретим спутника по душе.

Продолжая разговор, собеседники, миновав на своем пути не одну комнату, вошли в помещение, размерами уступавшее парадному залу, но внешне ничуть не менее роскошное. Сверкающие люстры изливали потоки ослепительного, но в то же время мягкого света на стол, искривший золотом тарелок и благоухавший экзотическими цветами, что помещались в диковинных вазах драгоценного фарфора. Места по обе стороны стола занимали люди, с беззаботным видом поглощавшие изысканные кушанья, которые не вызывали у них аппетита; разговор их в основном состоял из мимолетных фраз и был посвящен событиям того великого дня, заря которого уже занималась на горизонте.

— Вернулись от леди Сент-Джулианс, Фитц? — произнес совсем еще молоденький юноша; его румяные щеки покрывал легкий пушок, и от этого лицо было похоже на персик, который он с томным видом отвел от своих губ, чтобы задать этот самый вопрос джентльмену с тростью.

— Верно; а почему там не было вас?

— Я никогда никуда не хожу, — ответил печальный купидон. — Мне всё так наскучило!

— Не желаете ли завтра поехать с нами в Эпсом, Альфред? — осведомился лорд Фитц-Херон. — Я возьму Бернерса и Чарльза Эгремонта, и с вами наша компания будет полной.

— Я чувствую себя отвратительно blasé! — воскликнул юноша; в голосе его звучала изысканная мука.

— Дать бы вам хорошего подзатыльника, Альфред, — сказал мистер Бернерс, — лучшее в мире лекарство для таких, как вы.

— Мне уже не помогут лекарства, — произнес Альфред, отбросив в сторону едва надкушенный персик. — Я был бы весьма доволен, если бы хоть что-нибудь могло причинить мне вред. Официант, принесите бокал крюшона.

— И мне заодно, — со вздохом добавил лорд Юджин де Вер, спутник и тоскующий собрат Альфреда Маунтчесни, которого он был на год старше. В свои юные лета оба они исчерпали жизненные силы, и теперь им оставалось лишь скорбеть об угасших волнениях на руинах своих воспоминаний.

— А почему бы вам не поехать с нами, Юджин? — осведомился лорд Фитц-Херон.

— Я, пожалуй, отправлюсь на Хэмптон-Корт, поиграю в теннис, — ответил лорд Юджин. — Во время дерби там наверняка никого не будет.

— Я поеду с тобой, Юджин, — сказал Альфред Маунтчесни, — а потом мы вместе пообедаем в «Той». Всё лучше, чем в этом проклятом Лондоне.

— Что до меня, — заметил мистер Бернерс, — мне не по нраву ваши обеды в предместьях. Вечно подсунут что-нибудь несъедобное, да еще и омерзительно дрянное вино.

— А мне дрянное вино даже больше нравится, — заявил мистер Маунтчесни. — Хорошее вино — такая тоска!

— Бернерс, не желаете пари против Китайской Розы? — спросил какой-то гвардеец, поднимая глаза от своей книжечки, которую он внимательно изучал.

— Если я чего и желаю, так это поужинать, и, раз уж вы всё равно не пользуетесь своим местом…

— Можете его занять. О! А вот и Милфорд, уж он-то побьется со мной об заклад.

В эту секунду в комнату вошел тот самый молодой аристократ, о котором мы уже упоминали, в сопровождении какого-то человека; последний, очевидно, уже переступил рубеж в четверть столетия, хотя его внешность и поведение, пожалуй, говорили о гораздо меньшем жизненном опыте. Высокий, хорошо сложенный, с изящной осанкой и тем выражением чувствительности на лице, что сразу же вызывает симпатию, Чарльз Эгремонт не только восхищал тот пол, благосклонность которого обычно обеспечивает мужчин врагами из числа их же собратьев, но и пользовался расположением себе подобных.

— А, Эгремонт! Присаживайтесь к нам, — воскликнули сразу несколько находившихся в зале мужчин.

— Я видел, как вы вальсировали с малышкой Берти, старина, — сказал лорд Фитц-Херон, — поэтому и не стал отвлекать разговорами, рассчитывая встретить вас здесь. Имейте в виду, я непременно заеду за вами.

— Что же мы будем испытывать завтра в это же время? — улыбнулся Эгремонт.

— В эту минуту Кокки Грейвс, должно быть, счастливейший человек, — заметил лорд Милфорд. — Он может вообще не волноваться. Я заглянул в его книжечку — и теперь исполнен презрения: что бы ни случилось — в убытке не останется.

— Бедняга Кокки, — вздохнул мистер Бернерс. — Он пригласил меня отобедать с ним в «Кларендоне» в эту субботу.

— Кокки замечательный простак, — сказал лорд Милфорд, — а Караван замечательный конь; и если кто-нибудь из достопочтенных господ желает поставить семь к двум, то я согласен на любую сумму.

— Моя книжка заполнена, — сказал Эгремонт. — Я с Караваном: либо пан, либо пропал.

— И я.

— И всё же, помяните мои слова, — довольно важно произнес четвертый, — победит Крысолов.

— Караван — единственный конь, — заметил лорд Милфорд, — на которого можно ставить безо всякого риска.

— Помнится, вы всецело полагались на Фосфора, Эгремонт, — сказал лорд Юджин де Вер.

— Верно, но, к счастью, избавился от этого наваждения. Я очень обязан Фипу Дормеру за эту услугу. Я третьим узнал о том, что его конь захромал.

— И сколько же теперь ставят против него?

— А, исключительно для проформы: сорок к одному; сколько пожелаете.

— Он не побежит, — сообщил мистер Бернерс. — Джон Дэй сообщил мне, что он отказался скакать на нем.

— Готов ручаться, Кокки Грейвс хоть сколько-нибудь да выиграет, если Фосфор придет первым, — рассмеялся лорд Милфорд.

— Какая нынче вечером духота, — сказал Эгремонт. — Официант, принесите мне немного сельтерской и откройте еще одно окно! Да все откройте!

В эту минуту наплыв гостей возвестил о том, что вечер у леди Сент-Джулианс подошел к концу. Многие встали из-за стола, уступая свои места, а сами, собравшись у камина или разбившись на многочисленные группки, принялись обсуждать грандиозное событие. Некоторые из только что вошедших ставили на фаворита, Крысолова и были готовы, вооружась полученными сведениями, доблестно отстаивать свое мнение. Беседа теперь сделалась всеобщей и оживленной — если можно назвать беседой рой голосов, в котором мало что можно разобрать, кроме имен лошадей и размера ставок. В гуще всего этого скользили официанты, разнося непостижимые смеси, носившие аристократические названия: таинственные сочетания французского вина и немецкой минеральной воды, сдобренные ломтиками португальских фруктов и охлажденные кубиками американского льда, — творения, обессмертившие созидательный гений той или иной благородной патрицианской фамилии.

— Боже милостивый! Вот это вспышка! — воскликнул лорд Милфорд, когда сияние молнии, казалось, наполнило собой зал, а мерцающие люстры белыми призраками растворились в ослепительном свете.

Над зданием прокатился гром. Наступила мертвая тишина. Пойдет ли дождь? А может, ливень? Ограничится ли гроза одной столицей? Или дойдет до Эпсома? Ведь стоит хлынуть — и скаковой круг превратится в трясину, а уж тогда сила может возобладать над скоростью.

Еще одна вспышка, опять грохот, шипение и шум дождя. Лорд Милфорд отошел в сторону, ревностно избегая чужих взглядов, прочел письмо от жокея Чифни и уже через несколько минут предложил ставку против Карманного Геркулеса. Мистер Латур прошествовал к окну, окинул взглядом небеса, вздохнул, что уже не успеет отправить своего грума, который дожидался у дверей, в Эпсом, чтобы тот выяснил, добралась ли гроза до холмов Суррея, и уже тогда определить план действий на вечер. Было слишком поздно. Поэтому он взял сухарик и стакан лимонада и возвратился к остальным с холодной головой и еще более холодным сердцем.

Гроза свирепствовала, непрестанные сполохи играли на стенах так, словно их источник находился под лепным карнизом комнаты, и бросали мертвенно-бледные отсветы на полотна Ватто и Буше, которые поблескивали в медальонах над высокими дверьми. Казалось, что молнии с беспорядочным грохотом разрываются над самой крышей. Порой наступали минуты гробовой тишины, прерываемой лишь стуком дождевых капель за окном или же стуком игральных костей в стаканчике. Потом с лошадьми определились, ставки были сделаны, всё громче и чаще спешащим официантам, ослепленным молниями и оглушенным раскатами грома, приказывали наполнить бокалы до краев. Казалось, это было именно то место и именно тот ужин, куда мог бы пожаловать каменный гость Дон-Жуана; и, если бы он и в самом деле появился, то, вероятно, обнаружил бы сердца столь же храбрые и души столь же беспечные, как и те, что встречались ему в Андалусии.

Глава вторая

— Кто-нибудь будет ставить на Китайскую Розу? — протяжно вопрошал некий джентльмен возле выездного круга в Эпсоме. Последний был запружен разгоряченными группами людей. Целый рой облепил букмекерскую будку, тогда как сам магический круг обступила толпа всадников: с высоты своих сёдел выкрикивали они ставки, которые были готовы принять или предложить, и клички лошадей, на (или против) которых собирались ставить.

— Кто-нибудь будет ставить на Китайскую Розу?

— Ставлю пять к одному, — предложил высокий чопорный саксонский пэр в белом пальто.

— Нет, но приму шесть.

Высокий чопорный пэр в белом пальто на мгновение задумался, поднеся карандаш к губам, а затем произнес:

— Ладно, сойдемся на шести. Шесть. Что скажете насчет Манго?

— Одиннадцать к двум против Манго, — пронзительно выкрикнул низкорослый горбатый человек с видом знатока своего дела.

— Я бы с удовольствием провернул с вами маленькое дельце, мистер Чиппендейл, — мягко отозвался лорд Милфорд, — но мне непременно нужно шесть к одному.

— Одиннадцать к двум, не ошибетесь, — бросил содержатель второсортного игорного дома мистер Чиппендейл, известный под лестным прозвищем Горбун, и тут же со злобной поспешностью отвернулся от будущего наследника графского титула.

— Согласен на ваши шесть к одному, милорд, — заявил капитан Хлюст, любезный джентльмен в ладно скроенной шелковой шляпе, надетой немного набекрень, и цветастом шарфе, повязанном не без изящества; бакенбарды его походили на обрезанные черенки живой изгороди. Заслуживший звание капитана на полях Ньюмаркета, что не один год были свидетелями его успешных свершений, Хлюст питал слабость к аристократам, а те, зная за ним этот милый недостаток, снисходительно и умело опекали его, допускали его присутствие как на Пэлл-Мэлл, так и на Теттерсолзе и таким образом время от времени получали от него ставки на порядок выше. Горбун Чиппендейл был начисто лишен подобных слабостей — он был демократическим мошенником, любил обобрать какого-нибудь аристократа и считал, что все люди равны от рождения — утешающее кредо, которое помогало ему обособиться от своего уродства.

— Семь к четырем против фаворита! Семь к двум против Каравана! Одиннадцать к двум против Манго! Что насчет Бенедикта? Кто-нибудь будет ставить на Карманного Геркулеса? Тридцать к одному против Дарданеллы.

— Идет.

— Тридцать пять к одному против Фосфора, — несколько раз громогласно прокричал маленький человечек.

— Ставлю сорок, — сказал лорд Милфорд. Ответа не последовало — пари не состоялось.

— Сорок к одному! — пробормотал Эгремонт, который поставил против Фосфора. Немного нервничая, он обратился к пэру в белом пальто: — Как вы думаете, есть ли у Фосфора, в конце концов, хоть какой-то шанс?

— Я бы чертовски пожалел, если бы поставил на него много, — ответил пэр.

С дрожащими губами Эгремонт пошел прочь. Он сверился со своей книжечкой — он лихорадочно размышлял. Может, подстраховаться? Это было весьма нежелательно, потому как прерывало череду его выигрышей: он «неплохо» поставил на всех фаворитов, а тут сорок к одному, да еще и на невесть какую лошадь… Нет, он будет верен своей звезде, он не станет осторожничать.

— Мистер Чиппендейл, — прошептал пэр в белом пальто, — идите и надавите на мистера Эгремонта по поводу Фосфора. Не удивлюсь, если вы сорвете хороший куш.

В этот момент огромный, широколицый, пышущий здоровьем детина, лицо которого имело одно из тех добродушных, но хитрых выражений, какие мы встречаем порой в деревнях севернее Трента, подъехал к кругу на приземистой коренастой лошадке и, спешившись, присоединился к толпе. Это был мясник, известный на Карнаби-маркет, первый советник одного именитого вельможи, за которого он в частном порядке делал ставки по доверенности. Сегодня ему было дано тайное задание: поставить против лошади своего благородного патрона, а потому он сразу заголосил:

— Двадцать к одному против Капкана.

Юный джентльмен, только-только вышедший в свет, гордый владелец древних и обширных родовых земель, который в эту минуту заполнял первую в своей жизни книжечку ставок, увидел, что на Капкана ставят восемнадцать к одному, и тут же живо откликнулся на призыв, в то время как лорд Фитц-Херон и мистер Бернерс, которые стояли поблизости и которые однажды уже обнаружили свои фамилии в книжечке мясника и благодаря этому стали немного мудрее, обменялись улыбками.

— Мистер Эгремонт не соглашается, — сказал Горбун Чиппендейл пэру в белом пальто.

— Вы, должно быть, были чересчур настойчивы, — заметил его благородный друг.

Раздается сигнал; последние ставки объявлены; все галопом мчатся по направлению к Уоррену. Несколько минут, всего несколько минут, и событие, что в течение двенадцати месяцев было стержнем, вокруг которого вращалось столько тонких расчетов и комбинаций, столько тайных договоренностей, над которым подобно орлам кружили все помыслы и стремления спортивного мира, будет записано на недолговечных скрижалях прошлого. Но что это были за минуты! Измеряйте их в ощущениях, а не в оборотах стрелки, и тогда каждое мгновение покажется днем, а скачка — целой жизнью.

Хогарт в грубоватом, но вдохновенном наброске изобразил ситуацию «До» и «После». Творческий гений более высокого порядка мог бы усовершенствовать непритязательность этого замысла за счет более величественных деталей. Помпей перед Фарсалами, Гарольд перед Гастингсом, Наполеон перед Ватерлоо — вот несколько ярких примеров трагической изменчивости человеческих судеб. Окрылен мореход, который только что открыл новую землю, как и ученый муж, что обнаружил новую планету — но всё же «До» и «После» первоклассных английских скачек по уровню ажитации, а иногда и по глубине финальной драмы, составят конкуренцию даже этим двоим.

Лошади оседланы. Караван выглядит превосходно, и кажется, что презрительная усмешка играет на красивом лице жокея Пависа, в то время как он в цветах хозяина конюшни (они ему очень идут) изящно гарцует на своем коне перед восхищенными болельщиками. Эгремонт, в восторге английского патриция, едва ли заметил Манго и даже не подумал о Фосфоре, о том самом Фосфоре, который, кстати, был первой лошадью, показавшейся на поле, с бинтами на обеих передних ногах.

Старт дан!

Как только они уходят достаточно далеко, Чифни на Карманном Геркулесе вырывается вперед. Он лидирует до самой ипподромной конюшни (это единственная точка, различимая невооруженным глазом). Выше, на холме, Караван, Китайская Роза, Бенедикт, Магометанин, Фосфор, Мишель Фелл, Крысолов и какая-то лошадь серой масти образуют ведущую группу, и на новом участке скорость берет свое: полдюжины всадников уже сошли с дистанции.

Вершина позади; тактика меняется; вот Павис с необычайной жестокостью пришпоривает Каравана; ужасающая скачка вокруг угла Таттенхема; Караван впереди, сразу за ним Фосфор, следом Магометанин, четвертой — Китайская Роза, Крысолов выглядит скверно. Умница, Бенедикт и другие не отстают. К этому времени Карманный Геркулес выдохся, и на дороге разрыв увеличивается с каждым скачком. А вот и сам фаворит выходит из строя, точь-в-точь как Дарданелл и множество других, куда менее именитых скакунов.

Теперь борьбу ведут всего четверо, и двое из них, Китайская Роза и Магометанин, отстают на несколько корпусов. Вот Караван и Фосфор идут ноздря в ноздрю. Возле трибун Караван определенно лучший; но перед самой чертой Эдвардс, наездник на Фосфоре, подстегивает ретивую лошадку и небывалым усилием умудряется вывести ее вперед на полкорпуса.

— Что-то вы приуныли, Чарли, — заметил лорд Фитц-Херон, когда во время позднего завтрака в экипаже наполнял бокал Эгремонта шампанским.

— Боже милостивый! — воскликнул лорд Милфорд. — Подумать только, Кокки Грейвс решился — и преуспел!

Биография

Произведения

Критика