Религия Бориса Чичибабина
Л. Г. Фризман, А. Э. Ходос
У Александра Галича есть стихотворение «Псалом», посвященное Борису Чичибабину. Оно начинается строкой: «Я вышел на поиски Бога...» Замечательный поэт и тонкий психолог, Галич проникновенно понимал Чичибабина, ему были внятны тайники чичибабинского внутреннего мира. Отсюда тональность этой строки, ее бытовая, прозаическая информация: вышел человек, пошел поискать Бога...
Эту тональность Галич не придумал: он воспринял ее у Чичибабина, услышал в его стихах, может быть, в беседах с ним. Чичибабин мог сказать Галичу нечто подобное тому, что написал позднее в одной из своих статей: «... Главное - это мое отношение к Богу, мои отношения с Богом». Мои с ним отношения: как я к нему, как он ко мне... Галичу было, наверное, известно стихотворение Чичибабина «Меня одолевает острое», написанное в 1965 г. и завершающееся выразительным признанием:
Все тише, все обыкновеннее я разговариваю с Богом.
Бог - собеседник поэта, и их беседа - такая же обыкновенная вещь, как беседа с человеком. Неудивительно, что Бог и Человек ставились Чичибабиным в один ряд:
Мне нужен Бог и Человек, себе оставьте остальное.
Так же в один ряд он ставил «исповедь перед Богом» и «перед людьми, которым, как я понимаю, нужны мои слова».
Разумеется, это лишь один и притом небольшой штрих в сложной и многообразной картине, имя которой - Бог в духовном мире и творчестве Чичибабина. Чтобы разобраться в ней, нужно не упускать из вида принципиально важное признание поэта: «... Слово «Бог» я употребляю для облегчения изложения моих мыслей и взглядов из-за отсутствия в моем привычном лексиконе другого такого же «универсального» слова, которого, скорее всего, просто и не существует. Когда я говорю «Бог», я имею в виду не церковного Бога, в которого я не верю. Мой Бог начинается не «над», а «в», внутри меня, в глубине моей».
Во многих случаях Бог в стихах Чичибабина - воплощение высшей правоты, справедливости, истины. Острота социальной ситуации, господствующие вокруг несправедливость, ложь, лицемерие, инфляция нравственных норм лишь усиливают осознание того, что служение Богу - исполнение святого долга.
Когда с жестокостью и ложью больным годам не совладать, сильней тоска по царству Божью, недостижимей благодать.
Это строки из стихотворения, обращенного к Галичу, который, исполняя «волю Творца», «сеет светлую Россию в испепеленные сердца». Призывая к тому же своих современников, поэт убеждает их:
За Божий свет в ответе мы все вину несем...
Давайте ж делать то, что Господь душе велел...
Вспомним и всю семантику стихотворения «Ночью черниговской, с гор араратских», и обращения к Богу в «Коктебельской оде». Встречи с дорогими людьми для него - «как Божии свечи», в друге он ценит то, что тот «чует Бога зов» «Ежевечерне я в своей молитве вверяю Богу душу», - признается он. Когда Чичибабин описывает любимые им места, они видятся ему пристанищем Бога. Такова Литва: «...С давних пор живет б лесу литовском Исус Христос... Его лицо знакомо в каждом доме... Он там сидит на пенышке сосновом... Ну как же вы не видели Исуса в лесах Литвы». Таков Псков, город, который «славил Господа» и с которым Бог «заключает союз». Такова
Полтава, где «Божья слава сердцу зрима». Естественно в устах Чичибабина признание:
Я не могу любить людей, распявших Бога.
Естественно осуждение тех, кто не слышит Божьего голоса. Это к ним обращен скорбный укор:
О как нас Бог зовет! А мы не слышим зова.
Это им напоминает поэт:
Не зря грозой ревет Господь в глухие уши:
Бросайте все! Пусть гибнет плоть. Спасайте души.
В 1992 г. Чичибабин написал грустную медитацию «Взрослым так и не став, покажусь-ка я белой вороной», где вновь, едва ли не в последний раз упрекнул людей в глухоте к Божьему зову:
Кабы каждый из нас был подобьем и образом Божьим,
то и вся наша жизнь этой радостной школой была б.
Если было бы так! Но какие ж мы Божьи подобья?
То ли он подменен, то ль и думать о нем не хотим.
Но в самом ли деле вся беда в том, что люди не слышат Божьего зова, того, что ревет Господь в глухие уши, что не способен каждый из них стать Божьим подобьем? Кажется, все сложнее. Не кто иной, а именно Чичибабин говорил, что «счастье начинается с внутреннего, со свободы перед Богом». Он не только внимает Богу, но и укоряет его.
Хоть Бог и всемогущий, беспомощен мой Бог.
Эта «беспомощность», тщетность надежд на то, что Божья воля способна изменить нашу землю и наш век, диктовали поэту строки, исполненные скорбного скептицизма.
...А слова - мы ж не дети, - словами беды не убавишь,
больше тысячи лет, как не Бог нам диктует слова.
О как мучает мозг бытия неразумного скрежет,
как смертельно сосет пустота вседержавных высот.
Век растленен и зол. И ничто на земле не утешит.
Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесах не спасет.
Вся поэзия Чичибабина - это призыв вверить себя Богу, не утрачивая при том и свободы перед Богом. Это сочетание, может быть, противоречивое, но для него глубоко органичное, определило место и смысл религиозной символики в его стихах о поэзии и в стихах о любви.
Упоминания о Боге и божественном в стихах о поэте и поэзии имеют в России давнюю традицию. Карамзин писал о «поэзии святой»: «Сам Бог тебе внимал, внимал, благословлял твои святые гимны...» Поэт-это пророк, посланник Бога, призванный утвердить на земле правду и карать несправедливость. «Бога глас ко мне воззвал», - говорит пушкинский пророк. «Вечный судия мне дал всеведенье пророка» - слова Лермонтова. Языков называет себя «избранник бога песнопенья». Перечень таких признаний можно многократно умножить. Эта традиция прозвучала и в поэзии Чичибабина. Не он ли утверждал, что поэт - «хранитель Божьего огня», что стихи звучат в душе, «как благовест господний», что «Господь вещает устами пророков», что он «как Бога зовет вдохновенье»? Не он ли корит себя, когда «забывает слова, внушенные Богом»? Не он ли говорит горестно и гордо: «Лишь избранных кресту Поэзия поит», «...Нам любовь и гнев настраивают лиру. Всяк день казним Исус. И брат ему - Поэт». Свое творчество Чичибабин воспринимал как исполнение Божьей воли. Вот как начинается, к примеру, его «Ода тополям»:
Что ж значит - жизнь и что за слово - смерть, кто в мире мы, я спрашивал у Бога, - И вот Господь мне повелел воспеть летучий тополь - жертвенник Ван Гога.
В стихотворении «Сколько вы меня терпели!» он полушутливо, полувсерьез заметил:
Сотня строчек обветшалых - разве дело, разве радость?
Бог назначил, я вещал их, - дальше сами разбирайтесь.
Религиозная лексика постоянно фигурирует в стихах, посвященных тем русским классикам, перед которыми Чичибабин преклонялся: Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Толстому.
Что там - над бездною судеб и смут, ангелы верно там?
Кто вы, небесные, как вас зовут?
Пушкин и Лермонтов.
...Где было такое начало - Пушкин, Лермонтов, Гоголь, - там выживет Бог.
Как Пушкин и Толстой, лелею искру Божью,
смиренною душой припав к его подножью.
Марину Цветаеву Чичибабин называет «Божьей рабой», «Божьим пророком», обращается к Цветаевой и Мандельштаму: «Спасибо вам, о грешные, о божьи, в святых венцах веселий и тревог!» Александр Грин был для него человеком, который «жаждал только чуда, всю жизнь он прожил там и ни минуты здесь, а нам и невдомек, что весь он был оттуда». Образ Максимилиана Волошина - «образ Божий, творческий и добрый».
Религиозная символика присутствует и многообразно варьируется и в любовных стихах Чичибабина. Она находит свое место и в воспевании постели:
Постель - костер, но жар ее священней: на ней любить, на ней околевать, на ней, чем тела яростней свеченье, душе темней о Боге горевать.
И в воспевании женской наготы:
И женщина, пришедшая на берег, в напевах волн стоит голым-гола, как хрупкий храм. И соль на бедрах белых, и славят ночь ее колокола.
Женская красота предстает такой же непреходящей ценностью, как ценности религии:
Коль Бог для всех, не может быть, чтоб эти уста и бедра были не для всех.
Кто приникал к рукам твоим и бедрам, тот внидет в рай, тому легко быть добрым.
О, дай Господь, всю жизнь тебя ласкать!
Совокупность многочисленных упоминаний о Боге и религиозных символов в «Сонетах к любимой» служит тому, чтобы придать любви ореол святости, возвысить ее, показать ее подлинную и непреходящую ценность.
Твоя любовь, как Божий дар, легка...
Твой образ нежен, жалостлив и скорбен,
Как лик Христа...
В 1993 г. Чичибабин опубликовал в журнале «Дружба народов» статью «Просто, как на исповеди». С некоторыми сокращениями и изменениями она была под заглавием «Мысли о главном» перепечатана в качестве предисловия к наиболее полному из вышедших до сих пор собраний произведений поэта - «Борис Чичибабин в стихах и прозе» (Харьков: СП «Каравелла», 1995). Хотя в этой статье повторены некоторые мысли, высказанные им и прежде, именно она дает наиболее полное представление об отношении Чичибабина к религии.
Автор начинает ее словами: «Я не знаю, что такое Бог, так же, как не знаю, в чем смысл жизни. Я считаю себя не вправе рассуждать об этом, да полагаю, что и никто не вправе. Просто, как на исповеди, хочу признаться, что для меня Бог начинается не «над», а «в», то есть внутри меня, в глубине моей, но в такой непостижимо-дальней, в такой невообразимо-сокровенной глубине, когда она, не переставая оставаться моей личностной глубиной, моим невозможно-идеальным, никогда в реальности неосуществимым, совершеннейшим «я», Божьим замыслом меня, свободным от искажений жизни и судьбы, становится уже и глубиной другого человека, и всех людей, живущих и живших на земле...».
Сквозь статью Чичибабина проходят молитва, «подаренная» поэту, по его признанию, Зинаидой Миркиной: «Да будет воля Твоя, а не моя, Господи». «Я думаю сейчас, - пишет он, - всем бы нам повторять ту Зинину молитву». Он это и делает, повторяет ее вновь и вновь, рассуждает о ней, излагает свое понимание ее смысла, прилагает ее к разным ситуациям и проблемам, в ней ищет их понимания и решения. «Твоя, а не моя», - пишет Чичибабин, - это признание той неоспоримо-очевидной истины, что в мире есть нечто более правильное и верное, чем воля, хотение, произвол отдельной личности или группы людей, общества, государства, что мир в своем существовании, вся наша жизнь подчинены высшим нравственным законам, более естественным, могущественным и постоянным, чем все экономические, политические, правовые, государственные и прочие законы, придуманные человеческим своеволием».
Думается, однако, была и другая причина, объясняющая, почему эта молитва так волновала Чичибабина или, лучше сказать, давала ему возможность выразить самое сокровенное, самую основу своих убеждений. Очевидно, что формула «Да будет воля Твоя, а не моя» может наполняться разным содержанием. Она может быть формулой смирения, самоограничения, осознанного подчинения себя Богу, отказа от своей воли во имя торжества Его воли. Но лишь для того, для кого Бог - это иная сущность в сравнении с ним. Для кого Бог - вне его самого. У Чичибабина все не так. Он многократно и настойчиво повторял, что для него Бог не «над», а «в», внутри его, что Бог - это часть его самого и он не мыслит подчинения Его воле как чему-то иному в сравнении со своей волей, какого-то ограничения своей свободы. Здесь нужно обратить особое внимание на то, что, очередной раз повторив формулу «Да будет воля Твоя, а не моя, Господи», поэт добавляет: «Так может молиться только свободный человек». Отдаваясь Его воле, Чичибабин в действительности возвышает то лучшее, разумное и благородное, что есть в нем самом над другим, преходящим, второстепенным. Человек «не может быть свободен от земных, повседневных, житейских забот. Никакой Бог не может этого требовать. Но, живя сегодняшним, люди должны помнить о Вечном. У них должны быть непреходящие ценности и святыни, которыми они и будут мерить свою жизнь». Если в душе Главное и Вечное возобладает над преходящим и мнимым, это и значит, что исполнится сознательная молитва свободного человека: «Да будет воля Твоя, а не моя».
Вот почему так естествен в статье Чичибабина переход к социальным вопросам: он как бы накладывает сформулированные им моральные принципы на окружающую действительность. Картина оказывается малоутешительной. В одном из интервью 1992 г. Чичибабин критически отозвался о перестройке: «...Опять все делалось без Бога, без желания добра каждому отдельному человеку». В статье в «Дружбе народов» он вернулся к этой мысли, расширил, детализировал и уточнил ее. Преобразования, происходящие в стране, и осуществляются не так, как задумывались, и задумывались без мыслей о Главном, о том, что верующий называет Божьей волей. «Я скажу страшное, - писал он, - и в нашем «религиозном возрождении», и в нашем обращении к церкви не вижу я этого Главного. Когда я смотрю и слушаю по телевизору многолюдные и пышные богослужения, и где-то тут, на переднем плане, наши президенты, премьеры, мэры, использующие церковь для создания своего нового «имиджа», стоят со свечками в руках, мне становится неловко и жутко, - по-моему, это самое агрессивное, лживое безбожие... молодые люди, юноши и девушки, на глазах распутничают, сквернословят, дерутся, издеваются над прохожими, а на груди у каждого - православный крест... Завтра они пойдут стадом громить, убивать евреев, коммунистов, интеллигентов, «врагов России», может быть, даже с иконами и хоругвями, - было же и такое в нашей истории».
Стихи Чичибабина конца 1980-х и начала 1990-х гг. пронизывает единая, разрабатываемая на разном материале, но по сути неизменная мысль: все, что происходит в стране, идет без Бога, не по Богу. Веря в то, что Горбачев был одушевлен благими намерениями и «выдал нам... толику добра», Чичибабин считал, что «большего ему не дали сделать».
Да и не мог: хоть не о небе речь, на холм и то без Бога не взобраться, тем паче мир от войн не уберечь, не превратить империи в собратство.
Особенно непримирим поэт к всплескам враждебности, разделившим народы, ранее жившие в дружбе и согласии. Национальная вражда для него - «кара Божья».
...Спешу сказать всем людям, кто в смуте не оглох, что если мы полюбим, то в нас воскреснет Бог.
А если в нас воскреснет Бог, если в душах возобладает Главное и Вечное, значит исполнится молитва: «Да будет воля Твоя, а не моя».
Чичибабин много говорил о Боге и в стихах, и в статьях, и в беседах, но всегда говорил о нем как поэт, о том, что чувствовал и как чувствовал. Он не раз повторял, что, по его убеждению, «Бог один - у православных и католиков, у христиан и евреев, у мусульман и буддистов, у верующих и неверующих...» И вместе с тем «у каждого должен быть и есть свой Бог, особый, личный...». Он мог как будто противоречить себе, сегодня сказать: «...Нам слова диктует Бог», а завтра: «...Не Бог нам диктует слова». Что с того? Чичибабин решительно отвергал любые церковные догмы, не стремился создать какое-то цельное теологическое учение. Он вышел на поиски Бога. Он искал его всю жизнь.
Л-ра: Известия АН. Серия литературы и языка. – 1997. – № 6. – С. 48-51.
Твори
Критика
