Джон Осборн. Комедиант
(Отрывок)
Посвящается А. К., который помнит, как все это было, не забудет и, надеюсь, не даст мне забыть, — по крайней мере до тех пор, пока существует Парадиз-стрит, и Клейпит-лейн, и можно туда вернуться.
Примечание
Искусство мюзик-холла умирает, а с ним умирает и что-то в Англии. Ушла частица сердца Англии, принадлежавшая некогда всем, ибо это было настоящее народное искусство. Я ввел в свою пьесу элементы стилистики мюзик-холла не для того, чтобы использовать эффектный трюк, но просто потому, что так можно решить какие-то вечные проблемы времени и пространства, с которыми драматургу приходится сталкиваться, а кроме того, мюзик-холл имеет отношение к сюжету. У него есть свои традиции, свои условности, своя символика, своя мистика, он легко преодолевает ограничения так называемого правдоподобного театра. Контакт со зрителем в этом случае немедленный, живой и непосредственный.
Действующие лица:
Билли Райс.
Джин Райс.
Арчи Райс.
Феба Райс.
Фрэнк Райс.
Вильям Райс (брат Билл).
Грэм Додд.
Оглавление
1. Билли и Джин.
2. Арчи Райс — «Не принимайте его всерьез».
3. Билли, Джин и Феба.
4. Арчи Райс — «Опять в беде».
5. Билли, Джин, Феба и Арчи.
Интермедия
6. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.
7. Арчи Райс — «Прерывает программу».
8. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.
Интермедия
9. Фрэнк Райс — «Пою для вас».
10. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.
11. Опять доброе старое время.
12. Джин и Грэм — Арчи и Билл.
13. Арчи Райс — «Единственный и неповторимый».
Место действия. События пьесы происходят в большом курортном городе на побережье. Дом, где живет семья Райсов, — это один из тех высоких уродливых памятников эпохи, что строились в начале века богатыми дельцами. До набережной всего двадцать пять минут на конке. А в наши дни мимо ворот шуршат троллейбусы, битком набитые рабочими с многочисленных заводиков, которые успели вырасти вокруг. Эту часть города приезжие не видят, а если и забредут, то тут же поворачивают обратно, в сторону парков. Не за тем они сюда ехали по два, по три часа на поезде. Им и проезжать-то здесь не нужно по дороге с центрального вокзала, это совсем самостоятельный город со своим собственным вокзалом, довольно большим к тому же, с далеко растянувшимися навесами и пакгаузами. Впрочем, скорые поезда здесь не останавливаются. Район ни жилым, ни индустриальным не назовешь: грязные пустыри, высокие закопченные стены, газгольдер, высокая дымовая труба, пыльное шоссе, сотрясаемое грузовиками. Улочки узкие, на каждом углу жмется по магазинчику: газеты и журналы, бакалея, рыба с жареной картошкой.
Увертюра.
Во время интермедий опускается экран с афишами.
Первый номер
Тюлевый занавес. За ним видна часть города. Перед ним — высокий рострум с ведущими к нему ступеньками. Экраны высотой до колена и дверная рама образуют стены. Перемены осуществляются за счет смены задников. Сценическое пространство по-разному ими ограничивается. Задники и кулисы простые, закрашенные. Две двери — слева и справа. Освещение — как в провинциальном курзале: все прожекторы зажжены, освещают сцену и неподвижны, кроме одного. Сцены и интермедии должны быть освещены так, словно это всё номера одной программы. Мебель и реквизит — только самое необходимое, не больше, чем для эстрадного скетча. По обеим сторонам просцениума — квадраты, где появляется порядковый номер каждой сцены. В общем, хлопот по оформлению не больше, чем у любого помощника режиссера, дважды в день ведущего один и тот же спектакль. Музыка. Самая последняя, самая громкая, самая пошлая. Тюлевый занавес на авансцене. На нем изображены громадные обнаженные юные девы, машущие ярко раскрашенными веерами и лихо взбрыкивающие. Поперек крупными буквами надпись: «Рок-н-ролл во всей его наготе». За тюлевым занавесом свет выхватывает старика. Он идет по сцене слева направо. В центре останавливается и поднимает голову. Слышны крики и вопли. Кричит женщина, разнимая двух мужчин, видимо сына и любовника: «Оставь его! Пе надо! Пожалуйста, не надо! Оставь его в покое». Старик уходит за кулису справа, появляется из-за следующей и направляется к середине. Слышен грохот, удары. Он останавливается, затем опять делает несколько шагов. Женщина издает истошный вопль. Он опять останавливается, оборачивается и, склонившись над перилами, кричит вниз: «Вы там потише не могли бы?» Прислушивается, но ответа нет. «Я требую прекратить этот гам!» Все это не срываясь и сохраняя достоинство, хотя голос у него настолько сильный, что шум сразу прекращается. Он удовлетворенно кивает и снова пускается в путь. Слышен крик: «Сам лучше глотку заткни, старый дурак!» Женское рыдание обрывает конец фразы, старик обеспокоенно останавливается, оборачивается и кричит вниз: «Вы живы, миссис?» Слышен мужской голос, настойчивый и возбужденный. Хлопает дверь, и голос стихает. Рыдания еще слышны, но скандал, по всей видимости, затухает. Старик возвращается в центр и входит в квартиру через дверной проем.
Билли Райс — подтянутый мужчина слегка за семьдесят. Он чрезвычайно гордится своей физической формой, что неудивительно для человека, всю жизнь служившего образцом сложения и выправки. Он худощав, строен, крепок. Так и сияет своим потускневшим великолепием. Волосы у него седые, густые и от частого употребления щетки шелковистые. Одежда, включая остроносые лаковые туфли, носится уже лет двадцать пять, но костюм тщательно отглажен и вполне хорош на вид. Цепочка от часов начищена до блеска, воротник скреплен галстучной булавкой, заколотой под туго завязанным черным галстуком, коричневая шляпа чуть-чуть блестит на сгибах. Говорит он с достойным старомодным произношением, равно чуждым и манерному оксфордскому растягиванию слогов и простонародному кокни с его проглоченными гласными. Однако это не производит впечатления напускного аристократизма. Собственно, здесь мы имеем дело с акцентом определенной эпохи, а не социального класса. Сейчас мало кто так говорит.
Тюлевый занавес поднимается.
Билли подходит к столу в центре, выкладывает на него сложенную газету, две бутылки пива и телеграмму, на которую лишь бросает взгляд. Идет к двери справа, проходит в нее, напевая торжественно, но бодро: «Пасть веков раскрыта мне, скоро скроюсь я в тебе». Возвращается без пиджака, а тяжелом шерстяном халате поверх жилета. Продолжая напевать, садится, наливает себе стакан пива и принимается развязывать шнурки. Туфли кладет в коробку с оберточной бумагой в глубине сцены. С лестницы опять доносится шум. Билли отхлебывает пива, вынимает пилочку для ногтей и стоя начинает придирчиво чистить ногти. Похоже, будто ему не дает покоя одна невесть откуда взявшаяся крупинка грязи. Снизу раздается вопль. Билли говорит сурово, уверенный в своей правоте.
Билли. И все ведь поляки да ирландцы! (Садится и надевает шлепанцы. Вынимает очки из футляра, надевает на нос.)
Хлопает парадная дверь.
Терпеть не могу ублюдков. (Разворачивает, газету.)
У входа звонит звонок.
(На лице гримаса раздражения, он уже вытянул ноги, ему удобно и совсем не хочется подниматься с места. Бодро поет, словно желая заглушить звонок.)
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Прислушивается, поет гимн дальше.)
Пусть на кресте к тебе
Я вознесусь.
(Поднимает газету и важно смотрит в нее.)
Страшной кончины той
Я не боюсь,
Буду покорен вечной судьбе.
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Откладывает газету. Встает.) Некому, что ли, дверь от-. крыть! (Опирается на подлокотники, выжидая, придется ли в конце концов вставать.) Да их всех давно пора засадить куда надо. (Похоже, ему не придется вставать, и, довольный, он снова устраивается в кресле.) Грязные все, как свиньи. (Берет газету и тут же отбрасывает в сторону.) Ну и сквозняк! Боже мой! (Поднимается, подходит к двери и выглядывает.) Наверняка опять дверь в парадном не закрыли! В поле их, что ли, рожают? (Берет половик и закрывает щель под дверью.) Не иначе как в поле. Животные. (Садится в кресло.) Просто животные. Дикие звери. (Устраивается удобнее. Подливает себе пива.)
Слева через сцену идет девушка. Стучит в дверь.
(Прислушивается.) Кто там?
Девушка снова стучит.
Кто там? Ни минуты покоя нет в этом проклятом доме.
Девушка. Это ты, дедушка?
Билли. Что?
Девушка. Это я, Джин.
Билли(поднимаясь). Кто, кто?
Джин. Я, Джин.
Билли(останавливается перед дверью). Газету нельзя прочесть спокойно. Кто там?
Джин. Твоя внучка. (Пытается открыть дверь, но половик мешает.)
Билли. Сейчас! Сейчас! Не так резво! (Наклоняется.)
Джин. Прости.
Билли. Не так резво!
(Отодвигает половик и открывает дверь.)
На пороге — Джин Райс. Ей года 22, она темноволоса, близорука, со слегка выступающими вперед зубами. Большинство сочло бы ее просто ординарной, но, приглядевшись, замечаешь, что юмор и доброта уже начали оставлять свои следы вокруг ее носа и глаз. Рот у Джин большой.
Джин. Привет, дедушка.
Билли. А я думаю, кто бы это?
Джин. Прости.
Билли. Решил, что эти безмозглые никак не додерутся. Ну входи, раз пришла, не стой на сквозняке. Я только присел.
Джин(входя). Я помешала, прости.
Билли. Только-только присел с газетой. Скотный двор какой-то, а не дом.
Джин. Ну, как ты?
Билли. Настоящий скотный двор. Всех, всех пора засадить куда надо. И еще знаешь, что я тебе расскажу? Знаешь, кого они поселили наверху, в бывшую комнату Мика? Какого-то черномазого. Честное слово. Помяни мое слово, ты приехала в настоящий сумасшедший дом.
Джин. Ты хорошо выглядишь. Как здоровье?
Билли. Нормально. Поживи с мое, не удивишься, если где что прихватит. Феба в кино, наверно. Она не сказала, что ты приедешь.
Джин. Я ей не говорила.
Билли. Ничего не сказала. Я поэтому никого и не ожидал.
Джин. Я утром вдруг решила приехать.
Билли. Только-только пристроился почитать газету.
Джин. Прости, я тебе помешала.
Это именно то, что он хотел услышать. Признано, что вечер ему испорчен. Выражение легкого недовольства на его лице сменяется улыбкой. Вообще-то он ей рад.
Билли. Ну ладно, поцелуй дедушку.
Джин (целует его). Я так рада тебя видеть.
Билли. Это я рад. Просто сюрприз. Ну, раздевайся.
Джин (снимает пальто и бросает пачку сигарет на стол). Это тебе.
Билли. Феба скоро придет. А куда пошла, не знаю.
Джин. В кино, наверно?
Билли. Кто ее знает. А, очень мило с твоей стороны. Очень мило. Спасибо. Да, она сказала, что придет рано. Не знаю, чего ей дома не сидится.
Джин. Так она всегда была такая. Чуть что — сразу уходит из дому.
Билли. Ничего, скоро разонравится. Уже не девушка. Доживет до моих лет, сама не побежит. (Вскрывает пачку сигарет и достает из жилетного кармана мундштук из слоновой кости.) Очень мило с твоей стороны. Спасибо. И хорошо, что ушла, дома она только раздражается. А я скандалов не выношу. Хватит с меня. (Задумавшись, смотрит куда-то в пространство.) Да и какой смысл с Фебой спорить? Хочешь пива?
Джин отрицательно качает головой.
Ни слова не слушает, что ей говорят. Ты точно не хочешь? Там в кухне здоровенная кружка, Фрэнк принес сегодня утром.
Джин. Нет, спасибо, дедушка.
Билли. Когда она не в духе, я просто ухожу из дому.
Джин. И куда ты направляешься?
Билли. Гуляю. Или иду в клуб. Ты не была со мной в клубе? Я тебя возьму как-нибудь. Главное, там всегда тихо. Кроме воскресенья. По воскресеньям кое-кто приходит с женами, но и они все мои ровесники.
Джин. Интересно.
Билли. Главное, есть куда пойти, когда дома мочи нет оставаться. Не думаю только, что вам, молодым, будет там очень интересно. Вы, небось, всё в эти подвальчики с джазом бегаете.
Джин. Я с удовольствием пойду. Возьми меня.
Билли. Правда пойдешь? Ладно. Только предупреждаю заранее, буги-вуги там не будет. Ты надолго приехала?
Джин. На выходные.
Билли. Тогда завтра вечером и пойдем. Люблю воскресные вечера. Я им иногда пою старые песни, если есть настроение. Давно уже не пел. Не тянет.
Джин. А папа где?
Билли. В театре. На этой неделе он играет в «Гранде».
Джин. Да, да, я знаю.
Билли. Совсем что-то нет настроения петь. Сидишь-сидишь, и такой иногда мрак находит. Можно, конечно, в пивной бар сходить, в «Кембридж», это рядом. Я, собственно, и хожу туда. Только публика настоящая там перевелась, вот ведь как. А в мире-то что творится. Ужас. Как тебе вся эта заваруха на Ближнем Востоке? С нами что хотят, то и делают. Буквально что хотят. Просто в голове не укладывается. Непонятно. А вот Арчи ходит в это дурацкое заведение рядом с городской башней.
Джин. «Роклифф».
Билли. Ну да, «Роклифф». Там по выходным все шлюхи, все гомики собираются. Арчи как-то и меня хотел взять с собой. Нет уж, благодарю покорно. Да там просто притон.
Джин. Как папа?
Билли. Дурак.
Джин. А что?
Билли. Вложил деньги в балаган.
Джин. Я не знала.
Билли. Еще одна дурацкая затея. Меня он и слушать не хочет. Все время в «Роклиффе» сидит.
Джин. Понятно. А что у него за спектакль?
Билли. Не помню даже, как называется.
Джин. А ты видел?
Билли. Нет, не видел. И не пойду. Одни девки голые. Губят все на корню. Я ему без конца твержу: мюзик-холла уже нет. И давно. Все кончилось, прекратилось, умерло, еще когда я сходил со сцены. Я первый это заметил. Заметил и ушел. Настоящие мастера сейчас никому не нужны.
Джин. Пожалуй, ты прав.
Билли. Разве им личности нужны? Черта с два. Не застрял бы он в этом «Роклиффе». Половину кордебалета оттуда берет, уж я-то знаю. (Постепенно взвинчивая себя.) Нет, ты мне скажи, почему семейный мужчина должен ходить с женой и детьми смотреть на каких-то третьесортных шлюшек, щеголяющих в голом виде? Хоть бы фигура у них была. А то кожа да кости.
Джин(улыбается). Как у меня.
Билли. Ты хоть не скачешь раздетая, чтоб каждый на тебя глаза пялил, и то слава богу. Но чтобы хорошая фигура была, такое сейчас не часто встретишь. Кто-кто, а я бы тебе порассказал о красивых женщинах, будь спокойна. И дело совсем не в косметике. Настоящие были леди. С такими не заговоришь, не сняв шляпы. А сейчас! Сейчас сразу и не отличишь женщину от мужчины. Не говорю уже — со спины. И спереди-то надо хорошенько приглядеться.
Джин. Как правительство и оппозиция?
Билли. Как ты сказала? Правительство и оппозиция? Не напоминай мне о правительстве. Или о тех, о других. Хапуги и мошенники. Я бы их всех отправил куда надо! А вот Арчи— круглый дурак. Ничего слушать не хочет. Я потому и со старушкой Фебой примирился. Ей тоже несладко приходится. Да что говорить, сама знаешь. А он скоро совсем прогорит. Ждать недолго. Слишком много на себя берет.
Джин. Ты о чем, о новом представлении? Он правда в него деньги вложил?
Билли. Вложил! Не смеши! У него и полпенни не найдется. Все в кредит. В кредит, вот как! Где он его Получает, для меня загадка, особенно после того дела. Правда, язык у него хорошо подвешен, у твоего отца. Но и не больше. Я, между прочим, тысячи потратил на его образование. Определил в ту же школу, что сам кончил. И брат его. Тысячи. Он не из тех был, что права на стипендию добиваются, как ты. Ну и к чему они приходят?! (Отпивает пива.) «Роклифф». Который прикрыть пора. Мэру жалобу послать, и все. Удивляюсь, что никому еще в голову не пришло. Здесь ведь живут порядочные люди, не только шваль. Отставные, ушедшие на покой. Им такого заведения, как этот «Роклифф», не надо. Ты здорова? Ты так выглядишь, будто ночами не спишь. Ты вообще-то как время проводишь? Все по компаниям шатаешься?
Джин. Да нет.
Билли. А что, молодым только и веселиться. Потом будет поздно. Уверен, он раньше ночи не вернется.
Джин. Папа?
Билли. Очень хорошо, что приехала, Джин. Ты здорова? Никто тебя не обидел?
Джин. Нет.
Билли. Надеюсь, тебя не обижают. А может, неприятности какие?
Джин. Нет, дедушка. Нет у меня никаких неприятностей.
Билли. Я все не пойму, почему ты так неожиданно приехала.
Джин. Да я просто…
Билли. Не надо, я ведь ничего не спрашиваю. Поступай как нравится, милая. Ты, наверное, есть хочешь?
Джин. Я в поезде поела.
Билли. Зачем? Нравится сорить деньгами? Да и подают они там всякую дрянь. Ты ведь не станешь деньги на ветер бросать.
Джин. Да вроде нет.
Билли. Ну вот. Ты хорошая девочка, Джин. Ты своего добьешься, я знаю. Слава богу, не в родню пошла. От своего не отступишь. Совсем как твой дедушка.
Она нежно улыбается ему.
Джин, если с тобой что случится, ты ведь обратишься ко мне, правда?
Джин. Конечно.
Билли. Я серьезно говорю. Слушай, пока мы вдвоем. Обещай, что придешь и все расскажешь.
Джин. Конечно, расскажу, только пока нечего.
Билли. Я ведь не шучу, я серьезно. Феба вот-вот вернется, а я не хочу, чтобы она знала. Поэтому обещай мне.
Джин. Обещаю, если что случится.
Билли. Или если деньги нужны…
Джин. Говорю тебе, я просто так приехала.
Билли. У меня есть несколько фунтов в банке. Немного, конечно, но есть. Никто не знает, так что не проболтайся.
Джин. Ни за что.
Билли. Даже этим, из пенсионного ведомства. Я их в свои дела не посвящаю. Так вот…
Джин. Обещаю, дедушка. Если потребуется…
Билли. Тебе, наверно, не много платят на твоей работе? Ты им скажи, чего ты стоишь, грабителям этим.
Джин. Я не жалуюсь.
Билли. Билет тебе во сколько обошелся? (Он несколько увлекся.)
Джин. Нет, дедушка, пожалуйста. Мне ничего не надо.
Билли. Помолчи немножко. Раз я решил тебе помочь, значит, помогу. Одну минутку.
Джин. Ну пожалуйста…
Билли. А что такое? Тебе не нравится?
Джин. Да нет…
Билли. То-то. Бери без разговоров. Я бы не посмел так разговаривать со своим дедом. Даже в твоем возрасте. (Считает деньги.) Хм… Кажется, не хватает. Сколько билет стоил?
Джин. Не помню.
Билли. Помнишь, конечно. Послушай, вот полфунта. Возьми пока в счет билета, а в понедельник я схожу в банк и сниму еще.
Джин. Милый дедушка, это тебе на завтра понадобится. На сигареты, на газеты, и в клуб ты обещал меня сводить, помнишь?
Билли. Ах, да. Совсем забыл. Ладно, значит, я твой должник.
Джин. Должник?
Билли. Вот именно. Ты ссудила мне свои деньги.
Джин. Ну хорошо.
Билли. Нельзя, чтобы тебе не хватало. Помощь нам всем нужна. И лучше мы сами друг другу поможем, чем потратим на налоги. А правительство все равно отдаст каким-нибудь бездельникам, которым лень для себя пальцем пошевелить. Я ведь тебе помочь хочу, Джин. Очень хочу. Ты девочка хорошая, я знаю, из тебя выйдет толк, ты станешь человеком. Не будешь жизнь прожигать, как пустышка.
Джин. Спасибо тебе.
Билли. Только не растрать себя. Добейся чего-нибудь. Не живи впустую. Да присядь же, ради бога. Ты словно идти собралась, шляпку на голову, руки в рукава — и за дверь. Посиди, поговори с дедом. Не так уж часто приходится с кем-нибудь поговорить. Они думают, я уж совсем из ума выжил. А все потому, что еще помню, какая раньше была жизнь. Возьми стакан, выпей.
Джин. Спасибо.
Билли. Вот хотя бы барменша из «Кембриджа». Я, правда, туда больше не хожу. Заметил как-то, она хихикает исподтишка. Думала, я не вижу, но я еще в своем уме. А сама она — девица так себе. Грудь как подушка. Будто приятно на это смотреть, когда тянешься за кружкой. Эдак никакое пиво впрок не пойдет, так с души и воротит. И недоливает к тому же. С этим народом надо держать ухо востро. Уж очень они о себе понимают.
Джин. А когда второе представление заканчивается?
Билли. Не знаю. В одиннадцать, наверно. Всю ночь просидишь, если будешь его дожидаться. В наше время и контрактов таких не было. Используют, словно уличную шлюху.
Джин. Может, мне к нему пойти?
Билли. Поступай как знаешь, девочка. Я бы никуда не ходил. В баре телевизор поставили. Телевизор! Интересно, кому нужен телевизор в пивной? Орет вовсю, даже подумать ни о чем не даст. Я как-то попросил его выключить. Телку эту грудастую. Ну, от нее, кроме грубости, ничего не дождешься. Тогда я к управляющему обратился, к Чарли Роузу. Мы с ним старые приятели. Сто лет знакомы. А он и слушать не хочет. Не знаю, что с людьми происходит? Просто не знаю. А ты?
Джин(не слушает). И я, дедушка, не знаю.
Билли. Иногда тоскливо становится. Старина Чарли Роуз, ну кто бы другой! С тех пор не могу туда ходить, и все. А пиво это — из магазина. (Смотрит на нее с хитрым выражением лица.) И зачем, собственно, заставлять других себя слушать? Прожил свое и помалкивай. К другим не приставай. Кому это еще интересно? (Пауза.) Ты что, выпила?
Джин. Да.
Билли. Я всегда замечаю, если женщина выпьет.
Джин. Прости.
Билли. Ничего, ничего, девочка. Тебе виднее, не сомневаюсь. Подними ноги и закрой глаза. Через минуту пройдет.
Джин. Четыре джина. Четыре полные рюмки. Сейчас все пройдет. А как дело у отца идет?
Билли. В театре? Не знаю. Я и не спрашиваю. Но готов спорить, что в «Кембридже» больше народу толчется, чем приходит к нему в театр. Сочувствую тебе, девочка. Ты расслабься.
Джин. Мне нравится тебя слушать. Всегда нравилось.
Билли. Да, ты всегда с удовольствием меня навещала, всегда. И девочкой любила со мной посидеть. Такая была хорошенькая. Темные кудряшки, платьице. (Быстро переключаясь.) А вообще внешность не главное. Даже для женщины. Уверяю тебя. Когда разводят огонь, на каминную полку не смотрят!
Она садится и откидывается назад.
Но одного у Арчи не отнять— он всегда следил, чтобы ты была нарядная. Ты была как картинка. Он даже чересчур тратился. И сам он был паренек что надо. Тогда все дети ходили в матросках. Он был прелестный мальчик. Смешно, как они потом меняются. (Пауза. Затем тихо, искренне.) Гляжу я на вас, и так мне вас жалко. Ничего-то вы не знаете. И жизни настоящей даже не застали. Не знаете и не знали никогда, бедные вы, бедные. Да и откуда вам знать, какая она бывает, настоящая жизнь.
Свет гаснет, опускается тюлевый занавес.
Второй номер
Тюлевый занавес. Сцена затемнена. Прожектор на правой кулисе. Вступает музыка. Выход Арчи Райса.
Арчи. Добрый вечер, леди и джентльмены. Меня зовут Арчи Райс. Арчи Райс. Любимый сынок миссис Райс. Мы вас будем развлекать ближайшие два с половиной часа, и никуда вы не денетесь. Все выходы заперты. Кстати, о замках. Кое-кого неплохо бы запереть кое-куда. И не выпускать. Только им на пользу. Могу привести примеры. Конкретные примеры. Пожалуйста, моя жена. Старина Чарли знает ее, верно, Чарли? Чарли ее знает. С ней работа совсем как у землекопа. Чарли не даст соврать. Да ты не смущайся. Я у него одолжил его отбойный молоток. Ненадолго. Верно, Чарли? Он теперь единственный дискант в профсоюзе музыкантов. Я знаю, чего вы ждете. Знаю, и вас можно понять. Так что не вешать носа — через минуту вам будет на что поглядеть. Для начала поглядите немного на меня. Итак, представление начинается. Я спою песенку собственного сочинения. Надеюсь, она вам понравится.
На все мне наплевать;
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют,
А мы мертвы давно,
Как мой дружище Фред,
И никаких вам бед.
(Начинает танцевальную часть номера.)
На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют.
Увидят, ты обижен, останешься унижен,
Поэтому плевать на все (ведь я нормален, как и все!).
Плевать, плевать, плевать на все!
(Уходит.)
Третий номер
Музыка затихает. Задник поднимается, открывая Билли, Джин и Фебу. Фебе под пятьдесят, у нее светлые, когда-то очень красивые волосы, и до сих пор она уделяет им много внимания. Лицо слегка подмазано, хотя не очень умело. Всегда возбуждена, собеседника не слушает, как и большинство обитателей этого дома. Если же и приходится кого-то выслушивать, то она быстро отвлекается или мрачнеет, томится на краешке стула, накручивая волосы на палец. В данный момент она раскраснелась, как ребенок в состоянии крайнего возбуждения.
Феба. Он так рад будет увидеть тебя. (К Билли.) Правда? Но почему ты не предупредила? Я бы что-нибудь приготовила. Ты совсем ничего не хочешь? У меня есть немного ветчины, утром купила. Может, попробуешь?
Джин. Спасибо, не надо. Я же сказала, что приехала внезапно, экспромтом.
Феба. И хорошо, что приехала. Но ты ведь писала, что куда-то собираешься на выходные. Что-нибудь случилось?
Джин. Просто передумала.
Феба. Все равно, чудесно, что ты здесь. Правда, папа? Ему приятно. Ему тут и поговорить-то не с кем. Верно? Я говорю, вам здесь и поговорить-то не с кем. Почти все время один. Но я тут ни при чем. Он сам не хочет ходить со мной в кино. Но ведь надо же где-то бывать, я ему говорю. Это же с ума сойти можно, все время сидеть взаперти. Иногда любит послушать пьесу по радио. Хорошая пьеса — это приятно. Но я не могу на одном месте долго сидеть, лучше в кино сходить.
Билли. Я в полном порядке.
Феба. Там, конечно, тоже сидишь, но это совсем другое дело, верно? Может, откроем? (Указывает на бутылку на столе.) Зачем сама джин купила? Противная девчонка.
Билли. Разумнее, разумнее надо деньги тратить.
Феба. Ничего, зато от чистого сердца, это главное. Дай мне пару стаканов. Ты ведь выпьешь со мной? Я одна пить не люблю.
Джин. Ладно, только чуть-чуть.
Феба. Ой, простите, папа, а вы не хотите?
Билли. Нет, спасибо.
Феба. Да, так о чем я? Жалость какая: я бы и раньше пришла, да вот осталась еще раз начало посмотреть.
Билли. Охота пуще неволи.
Джин. А что за картина?
Феба. Картина? Ничего особенного. Но там этот приятный парень… как его? Он еще поет иногда, глаза у него глубоко досажены, темные такие. Ты знаешь.
Джин. Американец, англичанин?
Феба. Не помню, право. Американец, наверное.
Джин. А как фильм называется?
Феба(смеется). Спроси что-нибудь попроще! Ты же знаешь, какая у меня дырявая память. Твое здоровье! (Пьет.) Отличный джин! Такое дерьмо сейчас продают, будто одеколон пьешь. Ты бы послушала, как он насчет пива высказывается. А вообще, я тебе скажу, в кино сейчас одна чепуха. Не помню уже, когда хорошую картину видела. Или поют, или оркестры. Да еще вестерны. Их он еще выносит. А я не могу, когда стрельба начинается. У меня от нее голова болит. Но я ведь такая, — если нет ничего другого, то все равно пойду, а что делать? Хоть в наш клоповник за углом. Покупаю себе конфет на шестипенсовик и высиживаю два часа, что бы там ни крутили. Говорят, они закрывать хотят свое заведение. Везде дела плохо идут. Я и Арчи так сказала. Он все нервничает, ничего у него не ладится. Ну а что делать, такая жизнь, у людей денег нет, откуда им взять? Я сейчас в универмаге работаю, я не говорила? Сижу за электрической кассой. Ничего. Девушки больно просты, а так — ничего. Как приятно тебя видеть. Арчи будет доволен. Она что-то похудела. Лицом как будто, вы как думаете? Не находите, она вроде похудела?
Билли. Что-то не вижу.
Феба. Ест, наверно, плохо. Девушки сейчас знаете какие? Только о фигуре думают. Так, значит, ты никуда не уехала на выходные?
Джин. Нет.
Феба. А как Грэм, здоров?
Джин. Да, здоров.
Феба. Ничего там у вас не произошло?
Билли. Ну что ты лезешь в чужие дела? Сама скажет, если захочет.
Феба. Ладно, знаю. Ты скажешь, если что случится, правда?
Джин. Мы немного поругались. Ничего особенного.
Феба. В конце концов, хоть она мне и не родная, разве не я ее растила? Она дочь моего Арчи. Неужто мне безразлично, что с ней будет? Дорогая, не придавай значения. Все у вас скоро уладится. Мужчины такие смешные. Разве можно их всерьез принимать.
Джин(улыбаясь). Постараюсь.
Феба. Вот и правильно. Выпей-ка еще. Тебе станет лучше. Так из-за чего вы повздорили? Небось, чепуха какая-нибудь. Помолвку-то вы не порвете?
Джин. Не знаю. Может, и порвем.
Феба. Вот это жалко.
Джин. Я ходила на митинг на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье.
Билли. Куда?
Джин. На митинг, на Трафальгарскую площадь.
Билли. Зачем, скажи на милость?
Джин. А затем, дедушка, что у меня и, как ни странно, у многих других уже терпения не хватает выносить все, что у нас происходит.
Билли. И ты пошла на Трафальгарскую площадь?
Феба. Ну что вы — не слышите, что ли?
Билли. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.
Джин. Вот и Грэм высказался в том же духе. Правда, он все-таки на пятьдесят лет моложе, и слова были немного другие. Началось-то с этого, а потом и всякое другое вылезло. Столько накопилось, я даже не подозревала.
Билли. Я не знал, что ты интересуешься политикой.
Джин. Я сама не знала. Мне казалось, это такая скучища.
Билли. Бог ты мой! Болтунов и в мое время было хоть отбавляй. А все оттого, что женщинам дали право голоса. Разрывают помолвку только потому, что поверили каким-то бездельникам, газетным писакам!
Феба. Да помолчите же, папа! Вы, значит, поссорились из-за того, что ты хотела поступить по-своему?
Джин. Ну, как сказать… Все гораздо сложнее. Я, кажется, писала вам, что преподаю живопись в молодежном клубе?
Феба. Ну да. Давно еще.
Джин. Год назад. Я тогда познакомилась с одним, он там работал. Грэм его хорошо знал. Тот человек сказал, что с него довольно, что он это дело бросает. «Они все до единого маленькие мерзавцы, — сказал он. — Только сумасшедшему может прийти в голову учить этих варваров творчеству. Банда негодяев». Так и сказал. Но меня что-то толкнуло попробовать. Деньги там, конечно, никакие. Но… я немного в этом деле разбиралась, по крайней мере так считала. Пусть я никогда не блистала в живописи, но… мне казалось, преподавание у меня получится. Даже если бы пришлось сражаться с целой оравой тупых подростков. Руководитель клуба считал, что я сошла с ума, и Грэм тоже.
Феба. Не скажу, чтобы я очень его за это осуждала. Сразу видно— ребята не сахар. По крайней мере не для такой молоденькой, как ты, Джин. Наверное, бандиты какие-то.
Джин. Именно бандиты. И мужчины-то с ними не могли справиться.
Феба. Но если они не хотят учиться, зачем же им туда ходить?
Джин. Занятия были обязательными. Если они хоть раз в неделю присутствовали на моем уроке, то потом могли посещать клуб — ходить на танцы и прочее. Я только что не дралась с ними, а там попадались верзилы под потолок. Я презирала все это, презирала учеников, не хотела себе в этом признаваться, но презирала. Ненавидела их и все-таки чувствовала, что живу недаром. А Грэм хочет, чтобы мы поженились. Прямо сейчас, еще до его диплома, но я ни в какую. Он не любит, чтобы я поступала по-своему. Не хочет никакой угрозы себе и своему миру, не хочет, чтобы я добилась чего-нибудь. Я ему отказала. Тогда-то все и началось: Трафальгарская площадь и прочее. Знаешь, я просто не представляла себе, что можно кого-то любить, нуждаться в нем все двадцать четыре часа в сутки и вдруг обнаружить, что вы живете совершенно разной жизнью. Мне это непонятно. Непонятно. Я бы хотела понять. Это так страшно. Прости, Феба, зря я пила. Я же для вас джин принесла.
Билли. Сюда бы еще парочку голубей, и все будет как на Трафальгарской площади. Таких сквозняков я нигде не встречал. Ни окон, ни дверей никто не закрывает. Вряд ли это очень полезно для здоровья. Только войдешь в одну дверь — так из другой тебя тут же прохватит.
Джин. А как наш Мик — есть от него что-нибудь?
Феба. Ну конечно. Он ведь там, ты знаешь?
Джин. Знаю.
Феба. Арчи за него очень переживает. Ничего не Говорит, но я-то знаю. Смешно, конечно, они никогда особенно близки не были, во всем расходились. Ты вот или Фрэнк — другое дело. А он — очень открытый мальчик, наш Мик. Что на уме, то и на языке. Я всю неделю почти не сплю, честное слово.
Билли. Славный парень. Его призвали — он тут же пошел. Не. спорил, ничего. Собрался и пошел.
Джин(взрываясь). А вот когда Фрэнка призвали, он отказался, хоть и угодил за это в тюрьму на шесть месяцев. И это малыш Фрэнк, который и в себе-то разобраться не может, не то что в других, вечно простуженный, с бронхитом… Школу окончил с грехом пополам. Бедняга. (Фебе.) Ты сама всегда говорила, что у него со здоровьем плохо. Всегда покупала ему что-нибудь вкусненькое, даже башмаки его чистила. Сама все за него делала. А он взял и сказал «нет», больше того, в тюрьму пошел, за это. Он сдался потом, но все-таки сказал «нет»! Шести месяцам своей несчастной тепличной жизни сказал «нет»! Это кое-что значит. Не надо сравнивать Мика с Фрэнком, дедушка. Ты не обижайся. Я совсем не против тебя. Я вас обоих очень люблю, но мне, пожалуй, не надо было пить в поезде.
Пауза.
Феба. Ладно, хватит об этом.
Билли. Я просто сказал, что Мик — хороший парень.
Джин. Конечно, хороший. Очень хороший. Доблестный девятнадцатилетний юноша, сражается за всех нас, так и не научился говорить «нет», не хотел научиться, и я могу только молить бога, чтобы он вернулся невредимым.
Феба. Боже мой, Джин, как ты думаешь, с ним ничего не случится? И почему только мальчиков посылают в самое пекло? Они же дети, совсем дети. И Мик — настоящий ребенок.
Билли. Нельзя идти против своих, Джин. Нельзя.
Джин. А куда Фрэнк пропал? «Свои»… Кто для меня «свои»?
Феба. Он на рояле играет в каком-то ночном кабачке. Не знает, куда себя деть. С тех самых пор, как вернулся оттуда. Чтоб она провалилась, эта тюрьма. Никогда ее не забуду. Совсем мальчика — и в тюрьму. Не забуду никогда. Разве такое можно забыть.
Джин. Ничего, теперь-то все позади. Выпей вот джину. Специально тебе покупала.
Феба. Не хочу. И такую работу заставляли делать. Разве это для мальчика работа? Санитаром в больнице. Ты знаешь, что его в бойлерной к топке поставили?
Джин. Да. В армии, конечно, было бы полегче — штык в какого-нибудь туземца всаживать.
Феба. Он мне ни слова об этом не сказал. Хорошо бы он вообще не затевал ничего. А Мику-то, может, и лучше. За ним ведь там присматривают.
Джин. Еще как.
Билли. Гораздо лучше присматривают, чем в мое время. Я сегодня еще но читал газет. Так вот, я-то Дарданеллы прошел — и ни одной царапины. Ни одной.
Джин. Они все за нами присматривают. С нами-то ничего не происходит. Беспокоиться не о чем. Уж мы-то в полном порядке. Боже, храни королеву!
Затемнение
Произведения
Критика
- Монологи Джона Осборна
- «Оглянись во гневе» Джона Осборна – творческая индивидуальность писателя и воспринимающая аудитория
- Развитие шекспировского конфликта: личность и общество в драматургии Д. Осборна
Поділитися