Шельменко – волостной писарь

Комедмя в трех действиях

Действие первое

Простая изба. Рассвет.

Явление I

Никита в цепях сидит у стола, на котором ломоть хлеба, кружка и догорающая свеча. У дверей Софрон и крестьяне спят, прислонясь к стене; в руках дубины.

Никита

(вздыхает и, помолчав).

Вот уж и рассветает, а я и глаз не смыкал! Что-то со мною будет? Тоска нестерпимая! Говорят люди, что только и житья, что богатым, что им все удается, что все их уважают…

(Схватывает цепь.)

Вот как уважают! За что на меня такая напасть? Не придумаю. Что я кому сделал?.. Эх! Кабы я был одинок! Послужил бы богу и государю верой и правдою, со всем усердием и охотою; все свое имущество раздал бы бедным, родным и чужим… Но матушка!.. На кого мне ее покинуть?

(Плачет.)

В беде найдутся и враги и обиралы, доведут ее, мое сердечушко, до нищенской сумы… А постигнет болезнь, в старости… Кто ее присмотрит?

(Более плачет.)

Кто ее успокоит? Кто (горько зарыдал), кто закроет ее глаза? О матушка моя! Родная моя! Одну ты имела на свете радость, и той тебя лишили и не дали несчастному сыну твоему принять последнего благословения…

Софрон

(между тем проснувшийся).

А! Ну, што ты, Микита? Знай все плачешь? Слезами ничего не поможешь. Терпи!

Никита.

Хорошо бы и терпеть да и на все идти, кабы я один был; но как вспомню про родную да подумаю, на какую горькую жизнь она остается, так – веришь ли? Господи прости! – сам бы на себя руки поднял. Ты, Софрон, чай, был на сходке, скажи мне, Миронович, на милость: за что меня присудили в отдачу? Недоимка за мной не числится, общественная работа не стоит; я один от отца, дядья сами по себе, и служба за ними есть уже. За что меня приговорили?

Софрон.

А кто тебя знат! На сходке я не был, а знашь зачем? Затем, што на тебя и сходки-та не было. Тебя отдают так начисто: пришла бамага – вот и все тут. Кто тебя знат, я не знаю.

Никита.

Бумага? Стало же, от начальства? А я, родясь, кроме капитан-исправника, другого начальства и в глаза не видал, и в городе не бывал, дурных дел и по слуху не знаю, не то чтобы самому бездельничать. Покойный отец мой не на то меня грамоте научал, чтобы я стал недобрым и негодным, а старался наставить меня на добрый путь.

Софрон.

Ну, вот вишь ли. какой тебе путь лучился, так и терпи. А об матушке не кручинься; ино дело, кабы бедность, а то, небось, проживет век да и не охнет, вспоминаючи тебя.

Никита вздыхает и молчит.

Явление II

Те же и Шельменко в тулупе и шапке; на плечах большой войлок. Софрон торопливо разбужает крестьян, кои, вскочив, становятся у дверей с дубинами.

Шельменко

(снимая с себя войлок и протирая глаза).

О, та й змерзнув же я цупко! Але нічого і не бачу. Та й дрижаків наївся. Агов! Калавурні! Чи все у вас справно?

Софрон.

Да што? Кажись, все целы – и мы, и некрут. Вот все на глазах.

Шельменко

(отдавая ему войлок).

Возьми ж опанчу та заховай, та й гляди, як ока, а то меж москалями і незчуєшся, як стягнуть. А голова був?

Софрон.

Нет, не бывал еще.

Шельменко.

Де він там у гаспида блукає?! Ще щоб не втяв чого на пакість. Від москаля усього станеться.

(Подошел к задумавшемуся Никите, садится подле его.)

Здоров, Микито! Чого-бо ти журишся? Оце ще! Гай-гай, не знать, що ти, голубчику, робиш? Чого-таки плакати?

Никита.

Как мне не плакать, Кондрат Терентьич?

Шельменко.

Та таки далебі, що нічого. Не ти один будеш у службі. Слава тобі господи! Є салдатів по всьому світу тисячі чотири, коли й не більш; не дадуть зажуритись. Годі ж, годі, гляди веселенько.

(Надевает на него свою шапку.)

Дивись, який, будучи, з чорта гарний москаль буде! Е, кинь лихом об землю! Я ж кажу: тільки і страшно трохи, поки приміряють та оглядають, а далі як крикнуть: лоб! – так де тая і хвабрость возьметься. Е, Микито, Микито! Ти єси дурень, не знаєш свого щастя.

Никита.

Какое, дядюшка, счастье?

Шельменко.

Як яке? Як надінуть на тебе, будучи, мундєр, та позащіпають усюди гапликами, та, теє-то, і сюди китиці, і туди китиці, а тут, будучи сказать, ґудзики, так такий, стало бить, будеш страшний, що до тебе ні приступу. Та ще, будучи, може, в нас на селі, теє-то, і на кватері стоятимеш: та як підеш по юлиці: шапка на тобі козацька, китиці теліпаються, а, теє-то, шаблюка у бока тільки – брязь-брязь-брязь! Або як вийдеш на вечорниці та як утнеш на шпорах гопака, так, будучи, дівчата усі за тобою, та знай кричатимуть: москалю! господа служивий! А ти, будучи сказать, на них і не дивишся, тілько, теє-то, покрикуєш: а штіо, та на штіо, та пайди геть собє! А як, будучи, прийдеш на кватеру, зараз і кричи: хазяйка, давай, таво, вечерять паскарєйча! А вона і питається: а чого зволите, господа москалю? А ти й приказуй: будучи сказать, курку звари, другу спечи, яєшню спряжи та молошну кашу до перцю, та подавай гарєлки-ста. От так-то, Микито, і ти, будучи сказать, і ти будеш. А що, правда моя?

Никита

(не слушая его).

Бедная моя матушка! На кого она останется?

Шельменко.

Та об паньматці не тужи. Вже, стало бить, як нам її покинути? А, будучи, знаєш що, Микито? Я тебе завсегда, теє-то, любив, мов брата ріднесенького, то як, будучи сказать, забриють тобі лоб, то я однаково у вас захожий, сирота, ні батька, ні матері; то я, теє-то, возьму її замість матері і, будучи, вже в неї і житиму, і глядітиму її; а як, будучи, помреть, то поховаю, стало бить, неначе міщанку; дев’ять обідів справлю і, теє-то, усіх старців нагодую. Коли й ти вернешся, то будемо жити – гм! – як брати; а коли, будучи, не вернешся, що, нехай бог боронить, тебе вб’ють, то я й тебе відпоминаю і, теє-то, й у грамотку запишу убиєнного Микиту. Не журися ж, братику. Бач, вже я з тобою, будучи сказать, і побратався. Не журися: твоїй матері буде добре.

Никита.

Все так, дядюшка, да ты не будешь ей сыном!

Шельменко.

Та далебі, що буду. От єй, велике слово! Бач, аж, будучи, забожився. Я ж тобі, стало бить, кажу, що як віддамо тебе та вернуся додому, то так, будучи, у твою хату мерщій і перейду та й буду доглядати худоби і, будучи, і матері твоєї. Будь же, теє-то, веселенький. Та як, будучи сказать, приведуть тебе у привод, то не дивись сторч, як тепер дивишся; а так, теє-то, веселенько, мов дівчата з тобою жартують. Та ще слухай ось що: як стануть тебе у приводі судящі питати, як тебе, будучи, зовуть абощо, то ти їм кажи по-письменному. Чи знаєш, як то по-письменному?

Никита.

Я теперь и ничего не знаю.

Шельменко.

Ось бач: тебе зовуть Микитою, а ти по-письменному кажи, будучи, Микихвор. Прозиваєшся ти, козаче, теє-то, Михайлов, а по-письменному треба-нада, стало бить, Миняйлов.

Hикита.

Да я, дядюшка, пишуся Михайлов.

Шельменко.

Еге, та що будеш робити, коли по справці так оказалося. Чи ти читав, будучи, теє-то, ревізькії сказки?

Никита.

Нет. дядюшка, я только церковное читаю.

Шельменко.

А гражданське?

Никита.

Только и читал, что «Путь ко спасению».

Шельменко.

А скорописне утнеш?

Никита.

Нет, не дошел до такой премудрости.

Шельменко.

Так такий-то ти, бачу, письменний?

(Смеется.)

Ге-ге-ге-ге, а бодай вас вчилась! Дивися ж, голубчику! Так що ж то мені з невченим і толковати. Ти мене, будучи, і не второпаєш, що я тобі казатиму. Слухай же, як воно є.

(Разводит пальцами по столу.)

Ось осьдечки Михайлов, а оттутечка Миняйлов; так оце, будучи, узявши від Михайлова і-хір-аз-ха – ха-ій, та й притулити, теє-то, до Миняйлова, а від його вирвати і-наш-аз-на – на-ій, та й залатати дірку, будучи, у Михайлова. Чи розумно тобі? Ось так усі учені роблять: де їм не до шмиги, то й вирвуть, а де кінців не зведуть, так там чим попадя латають. Так се вже, слідовательно, будучи сказать, хоть до якого хоч дяка піди, то ти, теє-то, Микихвор Миняйлов; так і відкликайся, а то як панам та не по-письменному, стало бить, скажеш, то-то розсердяться, та ще, гляди, щоб і не налаяли. Еге, з панами так: я вже їх дуже знаю. Та й годів тобі кажи, будучи сказать, двадцять чотири.

Никита.

Не будет, дядя: мне только двадцать.

Шельменко.

Ні, не так. Я ж сам, будучи, у метриці читав, що тобі, теє-то, двадцять чотири годи. Та на от і сам подивися, лучче всього.

(Подает пустую бумажку.)

Никита.

Не знаю цифиры.

Шельменко.

Чого ж і спориш, коли нічого не тямиш! Се вже, будучи, справді неначе на великих школах вчений, про все спорить, а воно, теє-то, як по справці оказується, і гражданського не вкусить. (Смеется.) О, бодай тебе! (Встав.) Ну, тепер, будучи, зовсім. Гов, сторожа! А кете лишень чого поснідать!

Софрон.

Да где я тебе возьму? Ничего нетуте.

Шельменко

(осердясь, дразнит его).

Табє, табє. А ти, будучи, не вмієш звичайніше назвати? Се ти не з своїм братом мужиком, будучи, варнякаєш, а бач, теє-то, з паном писарем; так так би і звеличав, як там, будучи, кажуть, дядюшкою або, теє-то, пане писарю Терентович. А то здуру, як з печі. Ека мужик! Унеси ж сюди, будучи, я привіз мерзлої тарані, то кете сюди та поснідайте і орестанта нагодуйте.

Никита.

Благодарствую, дядя, мне еда и на ум не идет. Вот и вчерашний ужин: я к нему и не дотрагивался. Я вот все о чем думаю: за что на меня такая напасть? По какому резонту меня отдают?

Шельменко

(важно).

А по такому резонту, що, будучи, сиріч, обаче і поєлику, гм-гм, теє-то… та що тут базікати: якби ти вмів скорописне, то ти б сам і прочитав, що тутечка написано.

(Вынимает ту же бумажку.)

Слухай, я тобі, будучи, прочитаю: «Ме-ме-ме – дондеже, будучи, ме-ме-ме-можаху-ме-ме скоропостижно, представить, – ось бач, представить, еге! – Пом… словотитла пом… – оце то нас і заплутало, а ось осьде: – Віддать у рекрути». Бач, у рекрути, еге, ох, головонько наша бідная! – ану що дальше, – бач, хоть сам читай: «Наш-і-нини, како-і-ки-ки, ники, хверт-он-хво-хво, Никихво, єрци-аз-ра-ра, а по верхам Никихвора Миняйлова». Слідовательно, тут справка чистая: тебе віддадуть у рекрути. Гм, так що ти після сього будеш робити? Се, голубчику, предписаніє від начальства; а писаніє глаголеть: скачи, враже, як пан каже.

Никита.

Да не можно ли, дядюшка Кондрат Терентьич, как-нибудь, знаешь? Поклонился бы твоей милости сотенкою.

Шельменко.

Та що се ти мені говориш? Мені душа ще і самому згодиться, а не то щоб за мою брехню чортяки моїм язиком, теє-то, мов ополоником, кип’ячу смолу мішали, а мене б, будучи, потрощили на липину для підпалки. Єй, не можу ні узяти, ні тебе визволити. Мені тебе жалко; так от сам бачиш, будучи, предписаніє.

(Встает и надевает шубу, в сторону.)

Утекти мерщій, а то дуже жалібно проситься, щоб я іногді не спіткнувся; щоб за сотнями та не процвиндрив його тисячі. Хлопці, я піду голови ськати, а коли, будучи, він буде тутечка-здесечка, так нехай, теє-то, мене дожида тут-здеся. Гляди ж, будучи, Микито, не забувай, що я тебе вчив.

(Отходя.)

Навчив його на все добре, буде дяковати.

Никита

(по уходе его).

Все-таки я не узнал за что именно меня отдают, за что, как скотину на убой, ведут на явную погибель? Почему я из Никиты Михайлова должен стать Никифором Меняловым? Отчего судьи рассердятся, коли я не так назовуся? Судьи должны знать святую правду. О, кабы я возымел смелость да рассказал бы им всю истину! Не надеюсь; проймут слезы – и погиб несчатный Никита! Нет у меня ни приятеля, ни доброго человека, кто бы дал мне благой совет. Словно сумасшедший, словно во сне все вижу! О, кабы я заснул навеки сию же минуту!..

Явление III

Те же и Степанида входит поспешно.

Степанида

(бросаясь к сыну).

Вот мое ясное солнышко! Вот мой Микитушка! Голубчик мой!

(Обнимает его.)

Никита

(в большой радости).

Матушка, родная моя! Ты мне как ангел с небеси явилась!

Степанида.

Еще меня бог помиловал! Еще дал мне тебя увидеть-та. Да што ж ты, это, мой родимой, закован? Уж не наказал ли тебя бог?..

Никита.

Нет, родная! Я все твой честный сын, все еще молитвами твоими сохранен от всякого зла. Ты разве ничего не слыхала обо мне в нашей деревне?

Степанида.

Ничего, мой соловушка! Вот как позвали тебя к голове и ты пошел, да тебя и нетуте. Я ждать-пождать да и горюю, – ох, моя головушка! – а там уж и плачу и тебя, мое утешение, разыскую. Нихто мне ничего не говорит; я к голове; он, знашь, мужик гордой, велел меня взашей вытолкать.

(Голосом головы.)

«Почему я знаю, где твой бурлака гуляет?» Господи милостивой! Заплакала я: уж какой-то мой Микитушка бурлака? Он словно красная девица! Ну, и плачу, и пошла к нашему писарю, к хахлу-та; а он начал меня насмех подымать, да матушкой называть, да што-та по своему индюшечьему разговору квакал-квакал, я и не разобрала да иду, плачучи, к батюшке священнику посоветоваться-та; а кума, знашь, Василиса мне навстречу, да и сказала, что тебя, моего сыночка, моего Микитушку,повезли за калауром в губернию. Вот я поскорей к тебе и приехала.

Никита.

Как же ты, родная, добралася сюда?

Степанида.

Племянников Мироха, спасибо ему, знамши мою беду и видячи, што я плачу, што вот как река льется, и убиваюсь, словно рыба на песке, взямши, сторжился со мной довезти сюды-та. Вот как въехали в город – гляжу: большой! Домов много! А в каком ты? Неизвестно! Кого спрошать и где искать? Горе меня одолело! Мироха и говорит, што он знает двор, где наше начальство въезжает. Ну, вези же, голубчик, когды знаешь. Вот и доезжаем: как я – глядь! Шельменко-то, писарь наш, шмыг сюда во двор; я так и закричала: тут мой Микитушка, тут мой ясной месяц!

Никита.

Он же не слыхал тебя?

Степанида.

Нет, я еще поодаль от него была да и подумала: не зымь, как он выйдет, тогда уж я пойду отыскивать своего Микитушку. Уж на все пойду, смерть себе от врагов найду, да уж хоть бы мне взглянуть-та на него.

Никита.

О матушка моя, Степанида Гавриловна, сам бог тебя послал! Теперь мне веселее и горе свое встречать, что я вижу тебя, получу родительское благословение.

Степанида.

Да што же ты, мое красное солнышко, скован? Што ты им сделал?

Никита.

Ничего я, матушка, никогда худого не сделал и век не сделаю, а заковали меня затем, что – родная моя, перенеси горе, не убивай себя! Меня… велено отдать… в рекруты!

Степанида

(вскрикивает).

Хто повелел?

Никита.

Начальство прислало указ.

Степанида

(поражена, удерживается, чтобы не зарыдать, и едва может говорить).

Указ? Воля божья и государева! Больно мне… ох, тяжко!.. Што ж, Микитушка! Не моги спорить против начальства; бог тебе поможет и меня, горькую, мать бесчадную, не оставит! Да за штой-та тебя повелевают отдать? Што ты кому сделал и почему начальство тебя знает?

Никита.

Ничего не понимаю. Не плутни ли это головы с плутом писарем?

Степанида.

Да ты же говоришь, што бамага об тебе пришла.

Никита.

Читал мне ее писарь; да кто знает, правда ли еще? Мы люди темные, что можем сделать против их хитростей?

Степанида.

Да погоди же. За што едакая на нас напасть? Как-таки можно у человека последний глаз вынимать? Как отнять у матери последнего сына, и кормилеца, и оберегателя? Вестимо, што это враги наши убивают нас. Хто нас теперва защитит? Пусть возьмут все богатство, ничего не пожалеем, а штоб только нас не разлучали, не уводили бы тебя, мое сокровище, в конец света. Дали бы мне, бедной горькой сиротиночке, нарадоваться тобою женить тебя, налюбоваться юбою в парочке, навеселиться твоими птенчиками…

Никита.

Прошли наши радости, родная! Благослови меня теперь на новую жизнь! Дают мне в жену саблю острую, приданое беру пули свинцовые…

Степанида.

Да коли ж ето голова с писарем мудрят, так по какой же ето правде?

Никита.

Скажи мне, матушка, как мы пишемся: Михайловы или Меняловы?

Степанида.

Вота. Мы Михайловы, кормилец, от деда, да и еще повыше; а Меняловы особо, в нашей-таки деревне, да вымерли безродные. Один остался, да и тот с семьей бежал на вольные земли.

Никита.

Что ж это, родная: Шельменко наказывал мне много, чтобы я назывался Меняловым. Так и бумагу читал. Не плутни ли это его с головой?

Степанида.

Да таки взаправду, што плутни. С чего бы тебя одного в семье да и брать? Уж не пожалеться ли мне на такую обиду? Да только кому? Чай, тут, в губернии, есть какой голова; да, может, еще старший над нашим? Побегу-тка я к нему да стану просить за тебя, чтобы не брали тебя-та.

Никита.

Иди, моя матушка, моя отрада! Проси за меня; а здесь не голова, здесь губернатор; над барами барин, над господами господин.

Степанида.

Ох, Микитушка! Да коли ж он над господами господин, так он в наши мужицкие дела и не помешается-та.

Никита.

Нет, матушка, не так. Мы все дети у нашего батюшки-государя. Ему все равны: что баря, что мужики, что богатые, что бедные. Он всякого из нас жалеет и – дай бог ему многие лета! – желает, чтобы никто не обижал друг друга. Но как царство его обширное, детушек много, а до бога высоко, до царя далеко, так он и поставляет губернаторов из выбранных выбранного и из усердных усердного; вот и поручает нас ему и крепко приказывает, чтобы никто не был обижен и чтобы всюду была правда и порядок. Иди, матушка! Бог тебе мысль послал. Проси губернатора; и коли я по правде отдаюсь, так благослови меня, и не вздохнем: поручу тебя милосердию божию и с радостию пойду на врага, хоть на немца, хоть на француза, и не убоюся басурмана турка. Исполню волю царскую; за то бог меня не оставит и возвратит к тебе здрава и нерушима. Коли же нет обо мне правды, то губернатор все узнает, меня отпустит и тебя обрадует.

Степанида.

Головушка наша бедная! Как до него доступить? Когда до нашего головы не доступишь, а уж тут в губернии начальник, чай, гордей нашего сельского.

Никита.

Нет, моя родная! Кто из мужиков дослужится хоть до маленького начальства, тот всегда и на всяком месте останется мужиком: все гордится и недоступен, все требует, чтоб его уважали; ан напротив: за его гордость все презирают и почтения ему душевного нету. А кто из барина барин, так его чем ни поставь, куда ни определи, он все одинаков: все ласков, всех допускает, выслушивает и любит правду паче злата, и топазия, и бисера многоценного.

Степанида.

Микитушка! Соловушка мой! Што ж я ему поднесу? Нет у меня тут ни курочки, ни хлебушки, да и деньжонок мало схватила.

Никита.

Избави господь! Не неси ничего.

Степанида.

Как же? Когда приказано к голове без приносу не ходить, а тут побольше его…

Никита.

Вот то-то и есть, моя родная! У мужика и обычаи все мужицкие, все подлое да гнусное, он для злата не боится прогневать бога, отвечать пред царем и стыда не страшится. А господин ни самой маленькой не пойдет на такое беззаконие: он знает суд божий и царский и стыд от людей. Иди, матушка, не медли!

Степанида

(поспешно собирается).

Иду, Микитушка! Сейчас бегу, ясное мое солнышко! И принесу тебе радостну весточку. Чует мое сердце, што губернатор нас пожалует.

(Собравшись, останавливается.)

Да куда ж я пойду-та? Где его искать?

Никита.

Спроси, матушка, рекрутской привод, там и губернатор; проси всех, доступи к нему и расскажи всю правду. Поспеши, моя родная! Утро, скоро меня в привод поведут, тогда ничем не воротишь. Бог тебе поможет, о себе стараешься.

Степанида

(поцеловав его в голову).

Иду, мой сыночек! Все расскажу ему, все…

(Скоро уходит.)

Никита.

Ах, кабы она не опоздала, кабы доступила!

(Бросается на свою скамью.)

Грусть меня замучит, пока узнаю свою судьбу. Меня так скоро схватили, что не успел взять своей псалтыри, отцовского благословения. Теперь в горе читал бы, и пользовался, и получал бы утешение… утешение…

(Вздыхает и пригорюнивается.)

Явление IV

Те же, Трофимыч и за ним Чаркодуев.

Трофимыч.

Што, все ли у вас исправно-та?

Софрон

(кланяясь).

Все хорошо.

Трофимыч.

А пан Шельменко был ли здесь-та?

Софрон.

Был и он. Спрошал вашей милости да и пошел себе.

Трофимыч

(Чаркодуеву).

Ну, Савастьян Ахремич, смотри, годится ли? Ведь мы знаем, што в тебе вся сила.

Чаркодуев

(вошед, осматривал все и увидя на столе кружку, с радостию бросился на нее; отведал и с неудовольствием оставил).

Смотрел, вселюбезнейший, и даже отведал. Тьфу, охти мне! Пресная вода, которая мне очень вредна и которой я, благодаря моей комплекции, лет десяток не употребляю.

Трофимыч.

Да не то, осмотри-тка парня-то.

Чаркодуев.

Ох, вселюбезнейший, не могу. Глупая привычка от малых ногтей и отцовская, на смертном одре заповедь – гм! – прежде дела – испить малу толику.

Трофимыч.

Ох, Савастьян Ахремич, да где взять-та? Здесь не кабак, да к тому ж и некогда. Огляди-тка парня-то, да и пойдем, куда желаешь.

Чаркодуев.

Основательно, обдуманно. Но хотя кваску же, уста смочить.

Трофимыч приказывает.

Со вечера до полуночи и так далее у одного отдатчика трудились – ей! – до положения риз. Едва-едва голову ношу на плечах.

Подают ему пить.

(Пьет.)

Э! Хорошо, да все не то.

Трофимыч.

Будет и то, будет и все: принимайсь-ка за дело-та.

Чаркодуев.

Сей же час. Хм-хм!

(Никите вполголоса с важностию.)

Как тебя зовут?

Никита

(твердо).

Никита Михайлов.

Чаркодуев

(голове).

Не глух, – статья первая.

(Никите.)

Сколько у тебя пальцев на руках?

Никита

(с неудовольствием).

Сколько и у тебя: десять.

Чаркодуев.

Не глуп, – статья вторая.

(Никите.)

Когда придешь в кабак и спросишь вина на десять алтын и дашь гривенник, сколько сдачи надобно получить?

Никита.

В кабаке никогда не был, вина родясь не пил, а сдачу всегда умею рассчитать.

Чаркодуев.

Он дерзок, сиречь, храбр. Статья третья и последняя.

(Никите.)

Встань!

Он встал.

Во мне во дни оны было четыре вершка, а он выше и меня. Голова! Слушай резолюцию. Приказали: оного вышеписанного рекрута вели вести в прием. Гм!

Трофимыч.

Бумаги не готовы.

Чаркодуев.

А я у вас на что? Пойдем и мы, по обещанию, зайдем кое-куда и напишем – гм! – что знаем.

Трофимыч.

Ну, и то ладно. Ведите же его.

Чаркодуев.

Но, вселюбезнейший, прикажи здесь цепи снять. Сия статья не позволительная.

Трофимыч.

Снимите же цепи и ведите, а в больших сенях ожидайте нас; дорогой глядите, штобы не ушел.

Никита

(посмотрев на него).

Не знаешь меня, так и думаешь обо мне худо.

(Встав.)

Господи, помоги! Прощай, голова! Вспомнишь меня при часе смертном.

(Уходя.)

О матушка моя родная! Где ты теперь?

(Уходит, за ним все крестьяне с дубинами.)

Чаркодуев.

Многоречив крепко, но смыслу в словах не имеется; точный наш частный пристав. Что, рекрут этот доимочный или за отличие в зачет?

Трофимыч.

Ох, Савастьян Ахремич, с ним надо умудриться-то. Пустились мы с паном Шельменком на промыслы…

Чаркодуев.

А где мой вселюбезнейший Шельменко? Вот дружище! Уж мы с ним одинаковы: попировать ли, дельцем ли поворотить – один перед другим. Да что он не является? Не пойти ли нам к нему? Я чувствую, что он избрал место покомплектнее нашего, хотя ты классом и выше его.

Трофимыч.

Запропастился он где-та. Сказал прошать тебя сюды и сам хотел здесь быть, да и нету-те. А без него я не знаю, как и дело начать-то. Он сам надумал, сам будет и решать.

Чаркодуев.

Коли сам надумал, то не без ума и хитрости. О голова! Истину говорю: губернская голова! Не для волости он создан. У нас в губернии такие люди переводятся уже. Ну, уповательно, в сем деле перепадет и мне что-либо – ох! – за грехи мои! Итак, хотя уже и семь часов и хотя уже наш секретарь, уповаю, сидит на своем классном месте и, поглядывая гордым оком и нечистым сердцем, вся ли наша братия собралась, но подожду Шельменка, что он мне препоручит? В нынешнее треклятое время таковые комиссии сущий клад и их упускать не должно.

Трофимыч.

А пока я тебе расскажу. Вишь ты: времена тяжки, надо и о предбудущем думать. Новой-та исправник – у, гроза! – он-то знал за нами прежние грешки-та, так вот теперь и добирается-то; да за все, про все требует отчета. Пан Шельменко все ему списал; так в суде сказали, што не гладко и што будет нам беда-та; а штобы мы куда не скрылись, так нам смены не будет до последнего часу-та, и штобы с должности да прямо нас и под суд-та. Так вот мы, на всякий случай, запасаемся-то; известно, што нужно, бымши под судом. Один рекрут по нашей волости в недоборе; так мы, с очередными уладив, нашли-та сироту. Один сын у матери, на што он пригоден? А мать, тово вона, дюже богата. От мужа осталась ей сума немалая. Вот две сотни и я должен ей третий год. Так мы сына-то отдадим, а ее Шельменко принимает вместо матери родной с избой, с землей и всею движимостью. Куды старухе с ними хлопотать-та? Мой долг прощает, да когды случится взыскания из нас по должности, так мы из сего же благоприобретенного и пополним да и перед судом ответы дадим; так и нам останется, и добрым людям за труды уделить можно.

Чаркодуев

(в продолжение рассказа головы).

Хорошо! Обдуманно! Основательно! Истинно!

(Потом.)

Но, вселюбезнейший, времена и люди неблагоприятны. Ох! Первоклассные в губернии особы в такие мелочи входят, что я, повытчик, в прежнее время гнушался, а предоставлял сие писцу. Поверишь ли, что пред его превосходительством господином гражданским губернатором и кавалером лежат очередные и метрические книги, и он сам изволит производить справки, не веря даже и мне. И теперь наш брат ходит только по канцелярии да с сокрушенным сердцем понюхивает табачок, вспоминая прежнее златое время. Ох-ох-ох! По сим-то обстоятельствам, ежели, паче чаяния, его превосходительство усмотреть изволит, что у оной вдовы состоит вышеупомянутый единственно рожденный сын, тогда что? А? Гм, вот закуска!

Трофимыч.

Все придумано. Его зовут Никита Михайлов, а есть по ревизии Матвей Менялов с четырьмя сынами, да показан в бегах. Вот тут-та Шельменко какую-то рихтму хочет приставить. Говорит, што он и губернатора улестит и наговорит труса на колесах. Вестимо, он на то хахол.

Чаркодуев.

Да, человек этот с дарованьицем! Вот же и легок на помин.

Явление V

Те же и Шельменко.

Шельменко.

Ось і я тутечка-здесечка. А, здоров, здоров, благоприятелю любезнійший.

(Обнимается с Чаркодуевым три раза.)

Севастян Охрімович! Чи ще живенькі, здоровенькі хоть трохи? Жіночка, діточки?

Чаркодуев.

Вашими молитвами все благоденствуєм. Ты, вселюбезнейший, нечто запал. Ни слуху, ни послушания о тебе не имеется чрез продолжительное время. Да и теперь, сколько времени в городе, а старых благоприятелей и не вспомнишь. Где теперь был?

Шельменко.

Де був? За походенькою ходив. Писаніє-бо глаголеть: захотілося гиріпротив ночі кісничка. Так і я хотів, будучи сказать, дещо, гуляючи, сконпоновать з земськими, теє-то, благоприятелями по предмету, сиріч взисканія. Бігав-бігав, шукав-шукав, бодай вони виздихали! Хоть би тобі, теє-то, дурного кого знайшов! Усі відкомандировалися, будучи, на ввод в імініє якогось-то, теє-то, багатого пана; так тут, звісно, не тільки що усі писці, та й сторожа, та й їх цуцики біжать за поїздом. А то було, будучи сказать, пильно треба їх нада.

Чаркодуев.

Ага, видно, новый начальник вас прижал, подобно как и у нас последовала реформа?

Шельменко.

Знаєш, голубчику, писаніє глаголеть: що було, то бачили, а що буде, то побачим. Видали ми, будучи сказать, видальців. Прижучив було він мене добре, та й я йому, теє-то, задав пинхви: нехай чха!

Чаркодуев.

А как это, вселюбезнейший?

Шельменко.

Та, бачте, він на мене злий вже, будучи, давно, ще як їхав на справники, а я йому, – хто його пак знав, що він буде, – та дечого, стало бить, багацько розказував; а він, будучи, на мене опісля і напав мокрим рядном. Змінити не змінив, а, будучи, прочувши, що я таки собі заможненький – гм! – та й став, теє-то, требувать одчотів, а я йому їх і представив. Та вже ж і накрутив! Таки що листок, то, будучи, і хвальш; та так, теє-то, наплутав, що, я ж кажу, і сам, будучи, чорт шилом не підточе. Нехай, як-то, будучи сказать, сиріч теє-то, розжує.

Чаркодуев.

А вселюбезнейший разве не знает существующей формы? Отчеты официально в передние двери, а дополнения и – гм! – пояснения секретно, чрез коридор.

Трофимыч.

Не таковской. Уж была проба.

Шельменко

(смеется.)

Ге-ге-ге. Завідує дядюшки Трохимовича, будучи, борода та спина, як до його з подарунками ходить.

Чаркодуев.

Эх, вселюбезнейшие мои, разве же он не женат? А все жены, и наши, и высших классов, суть дщери нашей праматери, первой в мире взявшей принос от лукавого искусителя.

Шельменко.

Врагова їх мати зна, що за народ такий! Усі, будучи, вовком дивляться. Теща б то його і, теє-то, і добра жінка, і, будучи сказать, вчена по сієй часті, так нема їй, голубочці, теє-то, волі. Та цур їм! Приньмаймося лишень за діло. А що, дядюшка Трохимовичу, чи ви, будучи, благоприятелю Охрімовичу усе розказали?

Чаркодуев.

Все знаю, вселюбезнейший! Основание вашего дельца превосходно и замысловато; но что по справке окажется, думал ли ты? Удастся ли тебе?

Шельменко.

Та вже ж побачимо. Писаніє глаголеть: і дурень кашу зварить, аби б пшоно та сало; а тут, будучи, усього довольно є. Будучи сказать, і не такії діла робили. Чи впам’ятку вам, як, теє-то, наш сусід пан Гуляховський, та посредством будучи, моїм, та попався із вольної губернії з барилом у корчемстві? Отже що я зробив: як набіг засідатель, а вже, будучи, смеркало, та по моєму совету відложили, теє-то, освідітельствованіє, стало бить, до завтра, та й прийнялися, теє-то, будучи, каші варити, та тут-таки біля арештованої кухви то в джгута, то в дурні грати, та про відьом розказовати, а там, будучи, по моєму научению хлопці ззаду, теє-то, і вицідили скрізь обручі усю кухву, відерок у двадцять. Ну, теє-то, будучи сказать, проснувшись і, стало бить, гарненько поснідавши, анумо, хлопці, свідітельствувати. Тут же був і, будучи, повірений, і сам пан Гуляховський. Відпечатали – гульк! – аж гуде, мов у голові нашого повитчика! Сміху, сміху! Пан Гуляховський по моєму, будучи, совету подав прошеніє на повіреного; а я таки з повіреного, будучи, злупив що треба, та й помирив їх; а сивуха, звісно, зосталась, теє-то, у мене. Та ще дечого, будучи, вам і більш би розказав, та ніколи.

Чаркодуев.

Так, вселюбезнейший! Многое человеку удается, но на безделице споткнется. Начальник наш человек прозорливый и, на беду нашу, охотник рыться в документах, чтобы везде открывать растреклятую нами истину.

Шельменко.

Еге, об тім-то я і сумую! Писаніє глаголеть: шерть-верть, в черепочку смерть; і паки другое писаніє: шити-білити, – завтра Великдень. Треба, будучи, ділом поспішати, а діло треба зробити, теє-то, будучи, скусненько. Будучи, у ревізії Матвій Миняйлов показан біжавшим з синами, у числі коїх іміється, будучи сказать, і Микихвор, коєму нині восполняється, теє-то, двадцять четвертий год. Та… тривайте лишень – цур, нічичирк! – писаніє-бо глаголеть: хата – покришка; то, теє-то, того ради, будьте ласкові, Охрімович, там що відмічено: біжал у такім-то годі, то, будучи, вискромадьте скусненько та, теє-то, і ладанцем натріте. То вишепом’янутий Микита Михайлов прийметься, будучи, якоби суть Микихвор Миняйлов.

Чаркодуев

(смотрит на него с удивлением).

Пан Шельменко! Да эта штука, вселюбезнейший, не похоже, чтобы из головы волостного писаря вышла; от нее не отказался бы кто и повыше – гм! – классом и местом. Но, вселюбезнейший, ежели Никита скажет, что он Никита?

Шельменко.

Та там таке хлоп’я плохе, що, будучи, й пари з уст не пустить. Ми вже на нього давно, теє-то, націлили, та усе не знали, як збуть; та от тепер, стало бить, насилу.

(Оглядываясь.)

А де він?

Трофимыч.

Я приказал вести в прием.

Шельменко.

Оце гаразд зробили. Нехай, сердега, не сумує, а там-таки оглядиться, будучи, з товариством.

Чаркодуев.

Охти мне, вселюбезнейший! С горя не рассказал бы он кому?

Шельменко.

Та ні! Хлоп’я зовсім дурне! Та він-таки, будучи, і не зна, яким се побитом, стало бить, робиться.

(Смеется.)

Ге-ге-ге-ге! Та я йому, будучи, і бумагу читав, ось у чому була, теє-то, кабака, та й кажу, що се предписаніє; а він, будучи, витріщив на мене баньки та й вірить і усе, теє-то, плаче; а я так кишки порвав зо сміху. От якби його, будучи, паньматка, так та вже добра пащековати. О, як сорока: та-та-та-та! Та лиха матері зна, куди хлоп’я, будучи, запроторили. Схаменеться, голубочка, та ба!

Чаркодуев

(все думавший).

А ежели его превосходительство соизволит обратить внимание на подчистку?

Шельменко

(оторопев, смотрит на него).

Не соізволить, нехай-бо не соізволить! Не лякайте мене, будьте ласкові. Мене від ваших речей, будучи, циганський піт пройняв. Та вже ж коли і соізволить, то я тут йому, будучи, стану базікати то так, то сяк, стало бить, і відбрешуся. Лиха матері до правди добереться.

Чаркодуев.

Основательно. Итак, во исполнение желания вашего, где следует, я подчищу, чему мне не учиться. Служа в магистрате, подчищал так искусно на вексельках, что не одно дело отправлено в архив; а в ревизии так смастерю, что и стоглазый аргус не увидит; только что…

Трофимыч.

Што положите? Пан Шельменко отвечает.

Шельменко.

Та тут уже торговаться, теє-то, нічого. Сказано – зробіть; ви нас знаєте; сьогодні і розплатка.

Чаркодуев.

Да оно так! Гм! Надобно, вселюбезнейший, хорошенького ножичка…

Шельменко

(дает ему денег).

Нате ж, будучи, і на ножичок.

Чаркодуев

(посмотрев, что он дал, прячет).

Аглицкого.

Шельменко

(еще дает).

Та нате ж і на аглицький.

Чаркодуев

(посмотрев, так же).

Необходимо двойной, паче чаяния один притупится.

Шельменко

(дает еще).

Та нате ж, нате ж, будучи, і на двойний, та, будьте ласкові, приньмайтесь, теє-то, швидше.

Чаркодуев

(кашляет).

Гм-гм-гм! Нечто погода сыровата, а рано вышел.

Шельменко.

Та якого чорта тут узяти? Ходімо лишень, та, будучи, по дорозі зайдемо у трахтир, що в рибнім ряду, будучи, до Бутилочкіна. Що за добрії там, сиріч, напитки!

Чаркодуев.

Нет, вселюбезнейший, это не мой обычай. Я не люблю делать скорохватом. Время идти в канцелярию, а в подобных назначенному совещаниях я люблю, присевши, не вставать. Так вот что сотворим: я пойду и учиню все по желанию вашему да и прибегу к Бутылочкину и отрепортую о успехе. Тогда что и сколько угодно по усердию вашему поднести, я на все буду готов. Понеже секретарь будет видеть меня утром в трезвенном состоянии и будет доволен, а возвратясь с экспедиции, хотя и изменюсь, так он оставит без внимания, ибо сие со мною встречается ежедневно. Того для я иду.

Шельменко.

Ходім же і ми, дядюшка Трохимович, прямо, будучи, у трахтир та там ради скуки чого-небудь поснідаємо. А то мені щось, теє-то, млосно.

Конец первого действия

Примітки

Ревізькі казки – списки осіб, які підлягали обкладанню подушним податком і рекрутською повинністю. Складалися в Росії в ХVIII – XIX ст. під час ревізій.

«Путь ко спасению» – книжка моралістично-релігійного змісту, поширювана в той час серед «простолюду». В замітці «О новой книге» Г. Квітка-Основ’яненко, говорячи про прагнення простого народу до освіти, його любов до книги і про незадовільне коло його читання, відносить «Путь ко спасению» до гірших книг, адресованих простому читачеві. Письменник наводить таку думку цього читача: «Также любопытна книжечка «Путь ко спасению», должна быть очень хороша, скуки ради всю прочел ее, да не понял ни слова…» («Прибавления к «Харьковским губернским ведомостям», 1840, № 1).

Стоглазый аргус – у старогрецькій міфології – багатоокий велетень-вартовий. Переносно – пильний, невсипущий страж; тут – найпильніше око.

Действие второе

Комната в трактире.

Явление I

Бутылочкин и слуги.

Бутылочкин

(приказывая поодиночке слугам).

С этим счетом сходи к Мотыгину, да требуй настоятельно, хоть бы что-нибудь уплатил; скажи, товар пришел, нужно расплачиваться. После отца много денег осталось, неужели в три месяца все спустил? Скажи, не будет кредиту, пока счета не очистит. А ты лучше иди к разливке шампанского; да забери у меня в конторе старые пробки клико; купорь и засмоливай аккуратнее, чтобы незаметно было. Ты сходи в трактир к Ферткину и купи портвейну бутылку; его хвалят лучше моего; я сейчас узнаю, чем он подправляет. Уберите комнаты: утро, пока до выхода из присутствия, может быть, кто-нибудь и зайдет.

(Уходит.)

Слуги расходятся прибирать; один остается.

Явление II

Трофимыч и Шельменко.

Шельменко

Ось бачите, як тут гарно. Я вже тут бував.

Трофимыч

Да и я бывал, да только при прежнем хозяине.

Шельменко

(приказывая).

Ануте, хлопці! Давайте мерщій водки та снідати. Подайте, будучи, оселедця, кав’яру та присипте, теє-то, кришеною цибулею. А з напитків, будучи сказать, чого б то? Кете лишень сперву пива та меду, а як прийде Охрімович, так, будучи, опісля скажем, чого на потуху.

Приносят водку и закуску.

(Шельменко садится с Трофимычем и потчевает его.)

Се солодка, цур їй, нехай її пани п’ють; оце наша ганиськова, лікарственна.

Пьют водку.

Ануте, дядюшка: та тямліть, що по першій, будучи, не закушують. Ось так; тепер кете лишень ручкової.

Пьют еще водку и завтракают.

Кушайте ж тепер, дядюшка Трохимович, ось оселедець. Гай-гай! Не тепер споминки: якби, будучи, ковбаса з часником! Хто то її живий діжде! Що то вже я її люблю! А що, дядюшка, якби, будучи, ковбасі та крила, то вже б луччої птиці і на світі б не було?

Трофимыч.

Сам ты умной человек, знашь-та, ты и писания читал побольше маво. Словеса твои умные!

Продолжают завтракать.

Ну, пан Шельменко, теперь у тебя расход. Кроме всего прочего, што Ахремич будет стоить?

Шельменко.

Та і не журюсь. Чи ви знаете, що писаніє глаголеть? Не посіявши, не пожнеш. Та ще за усю, будучи, працю відвічатиметь Микитова худоба; та хоть би і не теє, то ще Кіндрата, будучи, Шельменка стане стілько.

Пьют.

Трофимыч

(продолжая завтракать).

Да скажи ты мне, пан Шельменко: отчего ты богатей меня-та? Вот и я четыре срока головой и свое дело знаю порядком, а все што-то не тае. Ты же третий год што пришел к нам из Пирятина, а уш так нажился, что и меры нетуте.

Шельменко

Воно, бачите, дядюшка Трохимович, будучи сказать, усюди так водиться, від губернського та й до волосного правленія, що, стало бить, у секретарі або у писарі в ранзі секретаря – уся сила. Поки судящі собірадяться, з якого кінця, будучи, узяться, а наш братчик, не розбираючи, теє-то, та все до себе і загарба, а їм, будучи, зостаються самі вишкварки. Я ж іще, будучи сказать, і так роблю, що коли мало трахвляється поживки, то так сконпоную, щоб або, будучи, полаялись, або побились, аби йшли до нас позиваться. То поки ви собі, будучи, там розпитуєте, а я собі, теє-то, обаче, і втяв та й мовчу.

(Пьет.)

Трофимыч.

А што, пан Шельменко, кабы тебя да в суд-та посадить? Ты бы и там не испортил бы.

Шельменко.

Еге! Будучи, усіх би засідателів превзойшов би! Ех, любезний друже! Будучи, теє-то сказать, планета мене підцюкала! Якби мені не теє-то, я б давно вже стілько нагарбав би, що, будучи, і в дворяни шморгнув би, як таки і багацько дехто, сиріч, з наших братчиків позаписувались. Потому що (с чванством и нараспев), теє-то, государю мій любезний, треба вам знать, я таки, будучи, на дворянство трошки закандзюбився: але – моєї рідної бабусі сестра у третіх та, будучи, була за швагером пана сотника лубенського, от що! Так бачите, будучи сказать, я трохи-трохи не дворянин. От тогді б то мені світ, теє-то, відкрився, писаніє-бо гласить: трудно стати паном, – усе піде даром.

(Пьет.)

О, горе мені! Кушайте, Трохимович.

(Наливает ему и себе стаканы.)

Трофимыч.

Эх, да што ты сделал-та? В мед да пива налил! Эка ты какой!

Шельменко.

Нічого, Трохимовичу, нічого. Се буде пивомедіє, преотмінноє питіє і для гортані дуже мудроє: цмакуючи вип’єте. Що ж? Писаніє глаголеть: щоб не сидячого татари вхопили; чого ми будем так сидіти? Базюкать нічого. Поки Охрімович прибіжить, зограймо, дядюшка, у дамки.

Трофимыч.

Да я много тебе опять проиграю, как и давеча.

Шельменко.

Та ми не на гроші, а, будучи, так. А щоб не задрімати, то будемо, теє-то, навскубки. Агов, хлопці! А подайте кете лишень сюди дамки. Гов! Чи вам там позакладало, чи що? Дамки!

Приносят доску с шашками.

А в яку будемо? Чи в просту, чи, будучи, в аглицьку?

Трофимыч.

В простую, в простую; всилу у тебя же выучился и в ету. Ну, ходи.

Играют.

Скажи мне на милость: ты, чай, не только при волости служил, а может, еще где и повыше-та?

Шельменко.

Бували ми, государ мой любезной, у бувальцях. Будучи сказать, був я і в земськом і трохи-трохи у казначейство не вскочив. Во врем’я оноє був у суді секретарем Прокіп Микитович Грошолуп. От голова була, нехай йому легенько ікнеться! Як вивчився я у нашого дяка і читати і писати, то покійний отець, узявши мене із школи, віддав йому у науку. Будучи, я був у його п’ять год за хлопця і там-то і світ побачив, а далі і в суд попав. Чого-то ми не робили! Гай-гай! Як, будучи сказать, відкомандируємо себе на слідствіє об пожежі або, теє-то, о постижно вмершому, то, будучи, навеземо усякого продукту – єй, велике слово! – возами, будучи, курей, що усякої птиці, борошна, паляниць; а сиріт грошей, тії дурниці, нагарбаємо, єлико можаху! Він то, сердека, будучи, видя мої дарованія, зділав докладчиком, затим, що я вже знаю, як, будучи, діло доложити: чи догори піднявши, чи униз спустить.

Трофимыч.

А што же ето означает: догоры али вниз?

Шельменко.

От бачите, пане Трохимович, будучи, коли несеш діло у присутствіє, піднявши догори, то, теє-то, означа, що є тут, будучи, около чого руки погріти; то вже судящі і облизуються, мов коти на сметану, і вже, будучи сказать, особоє попеченіє о подсудимих, сиріч, гм, возприймуть. Коли ж несеш, держачи, будучи, униз, ось так, то ще діла не читають, а зараз і затюкають: в острог підсудимих, у острог! Се вже така, будучи, усюду заведенція. А сю знаєте, що як, будучи, посилається діло на ревізію і, теє-то, секретар, скріпляючи, підпише та і загне карлючку, то і у повітовім, і, будучи, в генеральному, та воно і у вас так в уїздному, і у палаті, – секретар, стало бить, дивиться на тую карлючку, як, будучи, на маяк: коли, теє-то, карлючка заведена униз, – стало бить, сиріч, усе що можна узято, більш нічого зідрать, – то такеє діло і швирнуть аж геть далеко на розсмотреніє, будучи, мишам, а далі і в архиву запакують. Коли ж карлючка догори, то се, будучи сказать, означа, сиріч: узято, та і вам зосталось. По такому ділу, будучи, зараз шлють за прикосновенними і свідітелями. Такеє діло і сам секретар довгенько, будучи, читає, і судящі частенько, стало бить, прикосновенних к собі, сиріч, призивають, і прочеє, і прочеє, як водиться… Еге! Цур паліччя! Оце я і програв?

Трофимыч.

Вестимо, проиграл. Давай-тка чуб, давай.

Шельменко.

Деріть, Трохимович, що робить. Писаніє глаголеть: з пісні слово не викидається; і паки другое писаніє: нанявсь – продавсь! Нате – скубіть.

(Протягивает ему голову. Трофимыч через стол дерет его за волосы во всю руку, а Шельменко считает.)

Раз, два, ой-ой-ой, три! Буде ж, буде, пожалуста, годі! А, та здорово чуб намняли, аж сльози течуть. Запиймо абощо.

Пьют.

Нуте, зограймо ще. Що за врагова мати! Хіба ж я не виграю?

Играют.

Трофимыч.

Уж не сердись же, пан Шельменко, на то игра; проиграю – дери меня. Расскажи-тка ты мне, как ты с такой головой да не остался при суде-та?

Шельменко.

Е-ех, государ мой любезной! Будучи сказать, окаянний супостат мене підцюкнув, теє-то, підписуваться під усякії руки, а через теє, стало бить, видавать разним людям пачепортики. І, як бачите, писаніє глаголеть: не втаїться шило у мішку, то як почали злапувать то воряжок, то бродяжок, то, будучи, й знайшли, що се моє, сиріч, рукоділіє. Ото я, злякавшись, щоб моєї окаянної глави, будучи, не забрили, сиріч під христолюбивое воїнство, взяв та й помандровав з пачепортиком, стало бить, своєї роботи, та й зайшов аж, будучи, сюди. Спасибі, у вас знайшов собі милостивого і отця і, будучи, родителя! Не погубіте мене і не занапастіте у прежноє время. Та держітесь, та слухайтесь, будучи, мене, то я ж кажу: викрутимось від біди, що справник нападається, та ще, теє-то, будете й самі з хлібцем, та й мені дещо, сиріч, на онучі перепаде.

Трофимыч.

По мне, – я ни гугу, ты сам знашь. Вот только и страшно капитан-исправника, што он, лукавой, ко всему прикапывается.

Шельменко.

Сказано, що відбрешемось. Надіюсь на себе, що… Та що-бо ви дамкою шмигаєте?

(Схватив его руку с шашкою.)

Тривай лишень, се не аглицька.

Трофимыч.

Ой, виноват, виноват! Заслушался тебя да и ошибся-та, не буду! Так што хотел говорить?

Шельменко.

Оте, бачите, що надіюсь на себе: то скоком, то боком, а таки вискочу. Дарованіє у мене, будучи, іміється. Як приймусь, то, не віддихаючи, так і вчищу: спробовать перо і чорнила, чи добре буде писати. А репорти то так, не линіячи, від руки так і черкаю. Читати? Гражданське, коли не дрібне, то по верхам, не спішачи, можемо. Тілько що скорописі не втну; хіба те, що, будучи, сам напишу. На речах я, будучи, бойкий; з простим мужиком, з дурнем я, теє-то, і говорить не вмію; іще таки з твоїм, Трохимович, здоров’ям і сюди і туди; а як, будучи, допадусь з начальниками та, сиріч, з вищими господами як уступлю у реч, так, будучи сказать, сам собі не надивуюся, відкіля у мене такії премудрії словеса беруться? А вже як попаду москаля та, будучи, почну над ним глузовати? Стоїть, сердека, ні пари з уст, тілько баньки повитріща, та й дивиться, мов баран, і не тямить нічого, що йому докладаю. Вже на докладки я лихий. А коли де треба, то, будучи, і по-руському говоряємо: «Ню, штьо, разляпушка? Штьо табє нада-треба? Да ня пайди; цур таво табі». Еге, а що? Пісень московських дещо тямимо; от якби і сю.

(Запевает.)

«Чым я тебе огурчыла, ты скажы, моя – эх! – дарагая», або хоть і сю: «Гывушка, гывушка, зеленая моя, а що же ты, гывушка…»

(Закашлялся.)

Ех, лихо його матері, щось гласу нема.

Трофимыч.

Да ты никак в больших школах учился, што часто из писания говоришь?

Шельменко.

Та се… (смеется) ге-ге-ге-ге! Се я ману пускаю.

(Вздыхает.)

Був у мене, будучи, приятель, де то, теє-то, будучи сказать, обрітається? Дуже з великим розумом! Що воно таке і відкіля, я таки, теє-то, і не знаю. Чого-то воно не знало! Будучи, було як заговорить-заговорить, а далі як забелькоче, що і врагова його мати зна що він кае-говорить, нічого і не второпаєш, неначе, сиріч, по-молдаванському. А читать? Так там його нечистий умудрив! Будучи, як возьме гражданське, так так і глита, так і глита, мов ваш, нехай здоров буде, мурло галушки. Так він-то, будучи сказать, узявши, учив мене на щотах та і кае-говорить: ти, Кіндрате, ось так роби, як і ми, вчені, робимо: що знаєш, чого не знаєш – про все бреши, буцім знаєш, та й здайся на писаніє, та й прибреши яку хоч нісенітницю, буцімто писаніє глаголеть; то кае-говорить, тії дурні, що будуть тебе, будучи, слухати, – не до вас, Трохимович, мова, – та й будуть думати, що ти, кае-говорить, з великим умом і буцімто справді з писанія глаголеш. Ось як воно є! Ну, теє-то, обаче, та що се так?

Трофимыч

(смеется).

А ну-тка, ходи, ходи!

Шельменко.

Йо, га що се за недобра мати? Се ви мене, будучи, приперли! Отака ловись! Оп’ять програв! Що ж: скубіть, Трохимович, та не дуже, будьте ласкові, не дуже.

Трофимыч.

Ну, пан Шельменко, держи чуб-та!

(Дерет его за волосы.)

Шельменко.

Ануте: раз, ой, два, ой-ой, три!

(Вырывается.)

Ой-ой-ой, і в школі так не м’яли чуба. Цур йому!

(Швыряет от себя шашечницу.)

Не хочу вже грать. Нуте, або ж випиймо чого абощо – для ради скуки.

Трофимыч.

Будет, пан Шельменко. Одно то, што некогда, да и сумы твоей жаль.

Шельменко.

Поздоров боже, будучи, покійника Микитового батька! Назбирав чи трохи; буде, теє-то, чим пом’янути і його, і неню, і Микиту, як уб’ють на війні. А тут ще не багацько пропили.

(Считает бутылки.)

Два золотих; оце двадцять дев’ять, двадцять десять – тридцять їх; оце три копи, та оце сорок алтин, от і сім кіп. Та ще й пари карбованців не продули. Теє-то, будучи сказать, а вип’ємо, обаче, лишень ренського, сиріч, на потуху, поки Охрімович прийде. Воно дуже гаразд буде.

Трофимыч.

Как хотишь; разве уж что по последней.

Шельменко

(кричит).

Агов, хлопці! А подайте кете ренського!

Явление III

Те же и Бутылочкин приносит бутылку вина.

Шельменко.

А що то? Ренське? А кете лишень сюди.

Бутылочкин

(отдает).

Преотменное; только смотрите, не дорого ли покажется? Два рубли бутылка.

Шельменко

(чванясь и стараясь говорить по-русски).

Та штьо ти нас лякать став, чи штьо? Падавай, брат, яго сюди, атвічаю грашами. Та штьо ти пра нас думаєш-тя? Ми і донськеє тягнули-стя. Забув єси, як, будучи, у прошедшім наборі з паном совітником очередниї списки, теє-то, стало бить, повіряли; так тогді я тобі не один десяток рублів заплатив?

Бутылочкин.

Э, помню, помню. Кажись, ты… Канальин, что ли?

Шельменко.

Може, пан Шельменко. Забув єси, мось-пане!

Бутылочкин.

Так, так, Шельменко. Чрез столько времени как и не забыть. А помню только, что твоя фамилия ругательная.

Шельменко

(все сердится).

Вона, будучи сказать, не ругательна нітрохи, а так іде від отця.

(Чтоб не слушать Бутылочкина, потчует вином Трофимыча.)

Пожалуйте, Трохимович, се не вода.

(Пьет и сам. Бутылочкину.)

Ідіте ж тепер до свого діла, а нам не мішайте, а то щоб, будучи, я вам не приложив прикладки гірше вашої.

(Трофимычу тихо.)

По писанію: від москаля поли вріж та втікай.

Бутылочкин.

Ну полно же, пан Шельменко, не сердись. Я с тобою пошутил. Хочешь ли, выпьем по стаканчику пуншику? Я уж вас попотчую, только не сердись.

Шельменко.

Ну, коли так, то я вже, будучи, і не серджусь. Та мені, братику, коли ласка, то нехай подадуть, теє-то, з кизляркою, – я хранцюзької не п’ю.

Бутылочкин.

Вота еще с какими причудами!

(Уходит.)

Трофимыч.

Не много ли будет-та? Как явимся в прием?

Шельменко.

Таки нічогосінько: явимось та й явимось. А для куражу треба, щоб не орябіть.

Явление IV

Те же и Чаркодуев.

Чаркодуев

(выглядывая в дверь).

Вы здесь, вселюбезнейшие?

Трофимыч.

Здесь, здесь, Ахремыч. Просим милости.

Шельменко.

Просимо до беседи. А що? Як?

Чаркодуев

(посматривая на завтрак, вздрагивает).

О, да и холодно же!

Шельменко

(потчивает его).

Нате ж, пийте.

(Подвигает ему стул.)

От вам дзиґлик, сідайте, щоб ніхто вам не мішав кушати.

Чаркодуев

(с жадностью ест, запивая часто водкою).

Вот это хорошо, кто до сего времени постил. Десятый час…

Трофимыч.

Так вот уш нам пора и в прием.

Чаркодуев

(продолжая).

Нет, еще можно… (пьет) можно провести время, мало приве… дено рекрут, и губернатор прислал, что когда в 11 часов не будет, то и без… него принимать. Вот это для… вас и очень хорошо.

Трофимыч.

А што же тогда хорошего?

Чаркодуев.

Тогда… советник… будет принимать. Что ни подай – подпишет, кого ни представь, не разбирая, кричит: лоб!

Шельменко.

Оце б то нам, будучи, на руку ковінька. Чи все ж зробили?

Чаркодуев

(отодвигая тарелки).

Все, все отделано.

Шельменко.

А почистка, будучи?

Чаркодуев.

Все чисто. Теперь только остается…

Шельменко.

Ануте, нуте, що там зостається?

Чаркодуев.

Выпить.

Шельменко

(поднося вино).

Та отже, будучи, і випить. А діло?

Чаркодуев

(показав пустой стакан).

Видишь – как не бывало!

Шельменко.

А діло?

Чаркодуев.

За тем дело, что надо выпить.

Шельменко

(еще наливает).

Та нате ж, ще пийте. Та кажіте, будучи, про діло: що ви там, чи все, теє-то, до сенцю зробили?

Явление V

Те же и Бутылочкин приносит два стакана.

Чаркодуев

(выпив стакан с вином, берет у Бутылочкина пунш).

А что это?

(Отведав.)

Вот вещь! Это честно и обдуманно.

Бутылочкин.

Что ж? Подать, видно, третий? А?

Шельменко.

Подайте. Бачите, треба-нада, будучи, гостя попоштувать. Се вже, теє-то, на мій щот.

Чаркодуев.

Да я и еще попрошу. Ваш дом, вселюбезнейший, ведь о четырех углах.

Бутылочкин.

Вот люблю приятеля! Придерживается старины, все с поговорками

Чаркодуев.

Куда старина годится! Нынешний наш просвещенный век все усовершенствовал. В старину и сочинители писали: братья, рюмки наливайте! А нынешние образованные все уже твердят и пишут о чаше, а о скучной рюмке и помину нет. Теперь мы и пьем аккуратнее, и смеемся над стариною.

Шельменко.

Хіба ж у вас, у москалів! А у нас, будучи, добре було в старовину! Чого ми не затямлимо, а батьки, теє-то, розказують. Кажуть, що як було, будучи, зійдуться та зараз і стануть пити: наперед по чарці, та зараз і по парці; а далі оп’ять по п’ять, та, не віддихаючи, усім по сім, та тут же і на закуску по одній. Ох! Було таке добро, та давно!

Чаркодуев

(вздохнув).

Блаженное было время! Ох, горе мне, грешному!

Трофимыч.

А што я вам скажу. Когда пить, так пейте, а когда дела делать, так пойдемте. Уш время. Можем и после прийти.

Шельменко.

Они річ до діла. Ходім мерщій. Нате ж вам, Омелянович. А скілько, будучи, вам?

Бутылочкин.

Для приятеля счет невелик – шесть рублей.

Шельменко.

Оце зідрали! Неначе з панів. Нате ж вам. Та кажіте-бо, будучи, Охрімович, що наше діло? Щоб нам не сором було.

Чаркодуев.

Ох, вселюбезнейший, все кончил. Да так умудрился, что еще ни одна почистка гак гладко не была сделана. Примета добрая!

Шельменко.

Так покорно ж вам благодарствуем, спасибі, дякуєм.

Чаркодуев.

Неужели только?

Шельменко.

Та як се можна? Приходьте, будучи, до нас обідати, та тут і розплатка.

Трофимыч.

А обедать будем в харчевне.

Шельменко.

Як се вам, дядюшка, будучи, не стидно, сиріч, у харчевні обідати з мужиками? Чого тут базікать! Будучи, сюди ж і прийдемо; тут обід добрий і, будучи, напиточки мудрі. Ходім.

Трофимыч.

Пойдем, пойдем, пора.

Уходят все.

Бутылочкин

(один).

Вот нынче каковы времена! Волостной писарь, мужик, имея деньги, стыдится быть вместе с своими братьями и тратит деньги на вкусный стол и дорогие вина. Правда, возьмем и выше его. Никто не придерживается своего круга. Бедный старается поравняться с посредственным, посредственный с богатым, богатый с богатейшим; все желают быть выше и более, нежели они есть. И говорят, что мы-де стремимся к просвещению. Час вам добрый!

Конец второго действия

Действие третье

Секретарская рекрутского присутствия. По сторонам письменные столы; в углу рекрутская мера.

Явление I

Секретарь и писцы у столов пишут; в углу отдатчики и из просителей крестьяне и крестьянки. У боковых дверей входа в присутствие – унтер-офицер. Солдаты иногда приходят в секретарскую и говорят с отдатчиками.

Секретарь

(пишет и потом говорит к писцам).

Какие заготовлены квитанции вчерашнего приема, подайте членам к подписанию.

(Пишет.)

Отмечайте принятых из недоимочного списка.

(Пишет.)

Отношения к исправникам о скорейшей высылке недоставленных рекрут где? Положите ко мне.

(Пишет.)

Чаркодуев опять вышел. Займитесь вместо его поверкою лет по ревизии, только со всею точностию.

Все исполняется.

(Пишет и потом, встав, ходит по комнате.)

Этот Чаркодуев вечно уходит от дела, а все жалуется, что служба тяжела и жалованья мало. (Смотрит на часы.) Одиннадцатый час; ежели будет губернатор, так уже скоро и придет. Пожалуйста, поспешайте с журналом.

Явление II

Те же и Степанида.

Степанида

(входит скоро, осматривается и смело подходит к секретарю).

Скажи мне, мой родимый, нешто ты губернатор-та?

Секретарь.

Нет, старушка! А начто тебе губернатор?

Степанида.

Да уш я в десяти местах искала его. Спасибо, один доброй человек направил сюды-та. Скажи, голубчик, по правде: когда ты – он, так я тебе в ножки поклонюсь-та.

Секретарь.

Не кланяйся, старушка, не кланяйся; да и самому губернатору не кланяйся, он осердится. Ты, верно, с просьбою? Верно, хочешь просить о чем-нибудь?

Степанида.

Так, кормилец, просить об Микитушке об моем.

Секретарь.

Иди же сюда, старушка.

(Подводит ее к 1-му писцу.)

Расскажи свое дело, а тут напишут. Есть у тебя деньги на бумагу?

Степанида

(достает деньги).

Есть, кормилец, вот пятиалтинной-та

Секретарь.

Нет, этого мало, ну да уш после.

Степанида.

Да коли надо-те, так я сбегаю к саням.

Секретарь.

Не нужно еще пока. Расскажи все дело и все, что знаешь.

(Писцу.)

Пишите же, как приказано, точными ее словами, а после, когда его превосходительство найдет просьбу правильною, тогда перепишется по форме на гербовой. Не упускайте только из слов ее ничего.

(Идет к своему столу.)

Прекрасное средство узнать истину и избавлять бедных от излишних расходов.

(Садится и пишет.)

1-й писец

(очинив перо и изготовясь писать).

Ну, старушка, говори, что писать.

Степанида.

Пиши так.

(Печальным голосом и нараспев.)

Один у меня сыночек! Одна у меня радость! Голубчик мой Микитушка… А ну, как ты написал?

1-й писец

(читает скоро и своим голосом).

«Один у меня сыночек, одна у меня радость».

Степанида.

Нет, нет, нет, бог с тобой! Разве я так тебе говорила? Я говорила вот как.

(Опять тем же голосом.)

Один у меня сыночек! Одна у меня радость! Голуб…

1-й писец.

Да слушай же, я так и написал.

(Читает.)

Один у меня сыночек, одна моя радость…

Степанида.

Нет, голубчик мой, совсем не так. Губернатор еще подумает, што я на него сержусь-та: а ты, вишь, я пишу с горючими слезами, так ты так и пиши. Один у меня сыночек!

1-й писец.

Ах, какая ты глупая! Я так и писал. Или говори, или прочь поди; мне некогда с тобой толковаться.

Степанида.

Ахти, моя беда! Он не умеет-та. Ох, головушка моя!

Секретарь

(слушавший все, подходит).

Не тужи, старушка, вот этот умеет, ему и расскажи.

(Подводит к 2-му писцу.)

Приноравливайтесь к ее печальному голосу. Надобно к бедным просителям снисходить.

2-й писец.

Ну, старушка, говори, может быть, я умею.

Степанида.

А ну-тка, ну, попробуй, умеешь ли? Пиши-тка вот так.

(Печально.)

«Один у меня сыночек! Одна у меня радость! Голубчик мой Микитушка!» А ну-тка, прочитай.

Писец повторяет все ее печальным голосом.

Степанида.

Вот так точнехонько, вот-таки слово в слово.

(Целует его в голову.)

Ну, пиши еще: «И того хотят отдать в некруты. За што такая беда? Четыредушные не все поставили, а у меня одного взяли. Ето все голова да писарь, хахлацкий чуб, што нас обдирает. Спрошай их, спрошай; да штобы они тебе всю правду сказали». А ну-тка, прочитай, так ли ты написал?

(Писец читает все, что она говорила, ее печальным тоном, а она в удовольствии повторяет.)

Так, так, так-таки. Вот тут только при конце припиши еще погрозней, вот так.

(Бьет кулаком себя по руке.)

«Спрошай их, спрошай…»

(Продолжает тихо )

Явление III

Те же и Порошковский.

Порошковский

(подошел к секретарю).

Губернатора нет еще?

Секретарь.

Может, и не будет; в таком случае приказал без себя принимать.

Порошковский.

Так надобно здесь подождать.

Секретарь.

Разве вы уже будете при приеме, а не инспектор?

Порошковский.

Мы всякий день кидаем жеребий, кому отряжаться для приема рекрут. Сегодня вышло мне и уездному медику.

Секретарь.

Так у вас и в управе жеребий, как и здесь при свидетельствовании? Это очень хорошо. Но вам, кажется, редко выходил жеребий; я сегодня впервые только вас вижу.

Порошковский.

Это правда, сегодня в первый раз. Много ли на сей день поступило?

Секретарь.

Только семнадцать.

Порошковский.

Что же так мало? Видно, не высылают из уездов?

Секретарь.

Напротив, высылают очень исправно. В недоборе уже немного, но понуждения все-таки посылаем.

Порошковский.

К новому году, стало, кончите?

Секретарь.

Нет, надеюсь, к празднику еще кончим.

(Продолжает писать.)

Порошковский отошел, смотрит на часы, разговаривает с другими тихо и проч.

Степанида

(все у стола с писцом).

Ну вот, таперва так. Уш куды я, голубчик, тебе благодарна, што ты вот слово в слово написал; да так-та жалобно, што инда и губернатор заплачет, вот как и я. Подай же ему, кормилец, бамагу-та, как прийдет, и скажи, што от меня, от Степаниды Гавриловны; а я пойду проведаю Микитушку-та.

[2-й] писец.

Нет, мне нельзя подавать, ты сама должна.

Степанида.

Охти мне! Да я нешто боюсь; как он на меня гримнет-та, так я и испугаюсь.

[2-й] писец.

Не бось, старушка, он ни на кого не гримает, а еще расспросит у тебя обо всем ласково и милостиво; и когда правду написала, так тотчас сына твоего отпустит. Он на то губернатор, чтоб не давать никого в обиду.

Степанида.

Подержи его, господь, на свете для нас, беззащитных! Скажи же мне, мой кормилец, вот я тебя спрошаю, што он в золоте ходит али в серебре?

[2-й] писец.

Нет, старушка: он одет просто, вот как и все господа.

Степанида.

Ой-ой-ой! Да он же старшой над всеми, так как же он наравне с другими ходит? Боюсь же, што я его, не распознамши, да и пропущу.

[2-й] писец.

Не бось, не пропустишь. У него звезда вот тут на груди.

Степанида.

Ну, так вот, вишь же, есть заметка; а без нее где бы мне узнать его?

Явление IV

Те же, Трофимыч, Шельменко с бумагою и за ними прокрадывается к столу Чаркодуев.

Шельменко

(Трофимычу тихо).

Щось у мене, дядюшка, будучи, жижки трусяться.

Трофимыч

(так же).

Не бось, али тебе впервое-та?

Шельменко.

Та воно-то, будучи, і не первина, та так щось.

(Подходит с рабостию к секретарю и подает бумагу.)

Осміливаємося вашому благородію нижайше…

Секретарь

(не берет).

Что это такое?

Шельменко.

Прошеніє, совокупно, будучи, с представленієм рекрута від нашої волості…

Секретарь.

Что ж так поздно? В сегодняшний прием не успеют: надобно сделать справку с ревизскими и очередными.

Шельменко.

Та вже, теє-то, усе є тутечка; тілько, будучи, прикажіте освідітельствовать та забрить. По предмету, сиріч, щоб не проживатись.

Секретарь.

Неужели не знаешь порядка? Подай в присутствие советнику.

Шельменко, покашливая, прихорашивается и идет в присутствие; унтер-офицер отворяет ему дверь.

А тотчас с крючкотворством: чтоб не проживаться.

(Увидя сидящего у стола Чаркодуева.)

А вы, г. Чаркодуев, все бегаете от должности? Все водитесь с отдатчиками? Последний раз вам говорю: ежели не исправитесь, представлю начальству.

Чаркодуев

(в сторону).

Вечные нападки! Всегдашнее гонение!

(Вздыхает.)

Шельменко выходит из присутствия.

Трофимыч

(ему тихо).

Ну што?

Шельменко.

Подав та й просив, щоб зараз прийняли, так кае-говорить, як секретар скаже.

Трофимыч.

Так такой-та судья, што секретаря спрашивает? Не хуже, как и наш заседатель. Ну, проси же секретаря.

Шельменко.

Та бачите, що все, будучи, сердиться.

Трофимыч.

Поднеси ему што.

Шельменко.

Цур йому! Дивись, яким паном дивиться.

(Увидя Степаниду.)

А ти, врагова баба, чого, будучи, сюди забралась? Відкіля ти взялась? Ходи сюди.

Степанида.

Нет, Терентьич, и вы, голова Трофимыч, не пойду я к вам. Здесь вам не волость; там вы нас давите да обижаете, а здесь и постарше есть. Вот што.

Шельменко.

Та яка тут абєда? Чого ти сюди, сиріч, примандровала? Чи тут тобі діло? Геть, будучи, відсіля, я тобі кажу.

Степанида.

Нет-та, уш не геть и не ведсиля; не боюсь вас.

Трофимыч.

Ты еще и ослушаешься?

(Берет ее за руку.)

Шельменко

(схватив за другую).

Я тебе відсіля в потилицю.

Степанида

(погромче).

Помилуйте, батюшки!

Секретарь

(подойдя к ним).

Что за шум подняли? Не троньте ее. Как вы смели здесь своевольничать?

Трофимыч.

Да она зачем здесь? Она беглая…

Шельменко.

Вона, будучи сказать, мандрьоха. Ми вже її давно шукаємо.

Секретарь

(Степаниде).

Зачем ты здесь?

Степанида

(с поклонами).

Защити меня, батюшка, кормилец мой! Защити меня, бедную вдову! Я вот-та губернатору с бамагой.

Секретарь.

Не смей никто ее тронуть и шуметь здесь. Когда вам нет другого дела, так ступайте вон.

Шельменко.

Та я, будучи, оддатчик…

Секретарь.

Так стой же тихо с просителями вместе и ожидай, когда тебя спросят. А ты, старушка, стань также здесь и не бойся никого.

Шельменко

(тихо Трофимычу).

Отак ускоч, як ми! Та якого ви, дядюшка, чорта, будучи, дрімали та не віддали її під калавур?

Трофимыч.

Хто же ее знал? Гляди: у ней и челомбитная в руках; никак хочет жалеться-та?

Шельменко.

Та нехай і жаліється. Відбрешемось. Або тривайте лишень, я її, будучи, обдурю. Стехо, паньматко, а ходи ке сюди! Йосиповна, чи як тебе? На часинку! Тітко!

Степанида

(не сходя с места и не смотря).

Ну, што?

Шельменко

(все тихо переговаривается).

Який тобі дурень написав прошеніє? Може, там, будучи, не знать що надряпано? Ке лишень; я, теє-то, прочитаю. Гм, ке-бо.

Трофимыч.

Да посоветуемся, как бы лучше к делу-та!

Степанида

(так же, не смотря).

Не нужно.

Шельменко.

Та тільки покажи, я й віддам тобі, будучи, оп’ять. Неначе і мені, теє-то, не жаль твого Микити? Адже і я за ним, сиріч, розпадаюсь.

Степанида.

Говори!

Шельменко

(в досаде чешет голову).

А бодай бісову бабу орда узяла! Коли б вона нам, будучи, якого бешкету не зробила! Напечемо раків, не знаю.

Солдат

(отворяя средние двери).

Губернатор идет.

Секретарь и все писцы встают.

Явление V

Те же и губернатор.

Просители бросились к нему с просьбами.

Губернатор

(не принимая).

Погодите, друзья мои! Мне нельзя вдруг все прочесть. Подавайте поодиночке.

(Взяв у одного и прочтя.)

Хорошо. Просьба твоя правильна.

(Секретарю.)

Прикажите ему написать по форме прошение и, когда он беден, употребите бумагу на мой счет.

(Взяв у женщины просьбу.)

А эта уже и готова.

(Прочтя.)

Напрасно ты убыточилась на гербовую бумагу; я приказываю подавать мне прежде записки, и когда дело справедливо, тогда уже прошение. Нельзя уважить твоей просьбы: три года, сама пишешь, как сын твой принят, а ты теперь просишь переменить его меньшим. И кто тебе это сочинял?

(Посмотрев в бумагу.)

А, известный ябедник!

(Секретарю.)

Передайте ее в мою канцелярию для присоединения к прочим его ябедам; я отдаю сочинителя под суд за ябедничество.

(Взяв у Степаниды бумагу и прочитав.)

Как? Что?

(Перечитав.)

Где отдатчик?

Шельменко

(боязливо выступая).

Ось ми. Гм!

Губернатор.

Подойдите сюда. Где же другой? С кем ты?

Шельменко

(поклонясь).

Та ми, будучи, тільки я один, вашее превосходительство.

Губернатор.

А, хахол! Как сюда зашел?

Трофимыч

(подошел, кланяется).

Он наш волостной писарь, ваше происходительство.

Губернатор.

Откуда и как сюда зашел?

Шельменко

(в страхе).

Е-е-е, будучи, із Пирятина, вашее превосходительство; по пачепорту, теє-то, на заробітки.

Губернатор.

Как тебя зовут?

Шельменко.

Будучи, Кіндрат Шельменко.

Губернатор

(смотрит ему в глаза).

По глазам, так ты целая шельма. Должен быть большой плут.

(Читает бумагу Степаниды.)

Шельменко

(протирая глаза, в сторону).

Чортові очі, так ізмінили!

Губернатор

(ему).

Как же ты это отдаешь одного вместо другого?

(Степаниде.)

Да и правду ли ты написала, старушка?

Степанида.

Правда, святая правда, мой кормилец, ваше благо… перево… Ну, наше бабье дело – не выговорю, как тебя возвеличать-то. А коли неправда, так штобы я сама перед твоею милостью прахом пала!

Шельменко.

Та вона, будучи сказать, вашее превосходительство, вона бреше. Вона у нас на все село. Вона, теє-то, і на зводи, і на переводи, і напащековання. Вона і язичок підняти, і соняшниці заварити, ось така-то вона. Вона, будучи, без сорома казка: вона відьма!

Степанида.

Нет, Терентьич, никто на меня…

Губернатор.

Перестаньте вздорить; отвечайте, о чем буду спрашивать.

(Степаниде.)

Как звали твоего мужа?

Степанида.

Матвей Михайлов.

Губернатор.

Так ли он пишется, голова?

Трофимыч

(труся).

Я темен на письмо, ваше происходительство!

Губернатор.

Писарь где?

Шельменко

(вяло выступая, кланяется).

А чого зволите, ваше превосходительство?

Губернатор.

Разве ты глух? Я спрашиваю, как она пишется по ревизии?

Шельменко

(вяло).

Вона теє-то, будучи, вашее превосходительство, будучи сказать, по простонареченію, стало бить, мечтає, теє-то, по незнанію, будучи, письменного порядка, сиріч не знає, поелику вовся, будучи, теє-то, неграмотна.

Губернатор.

Что ты мне путаешь? Говори прямо: как она пишется?

Шельменко.

Вона, будучи, вашее превосходительство? Чи, теє-то, муж оной жони, будучи…

Губернатор.

Да не будучи, а отвечай, чего я спрашиваю.

Шельменко

(кланяясь).

А чого зволите, вашее превосходительство? Я… щось, будучи, орябів; зроду вперше сподобився стати, теє-то, перед великим паном, та з переляку, собі на біду, і не второпаю нічого.

Губернатор.

Говорю тебе в последний раз: как пишется муж ее?

Шельменко.

Муж? Гм! Вона каже, Матвій Михайлов, так вона, будучи, бреше. Він пишеться Матвій Миняйлов.

Степанида.

Ой не гневи, Терентьич, бога, не ломай души.

Шельменко

(ободрясь).

Але то по-вуличному, а то по писанію. Адже ти неписьменна, то й мовчи і не спор з ученими.

Губернатор.

Да где ревизские сказки? Где список отдатчика?

Шельменко.

Ото-то-то! Оце, будучи, лучче усього, як по ревізії освідітельствовать. Бо і писаніє глаголеть, осміливаюся, ваше превосходительство, нижайше донести: письмо очі коле.

Губернатор.

Так, точно так. Да ты, видно, грамотей?

Шельменко.

Потроху дечого, сиріч, вчилися та донде-же дещо і знаємо.

Ревизию и список приносят.

Губернатор.

Ну, вот ревизия. Что?

Секретарь

(сверяет ревизию против списка, поданного Шельменком).

Вот он, Матвей Менялов.

Шельменко.

А що? Ось бачите? А чия, будучи, правда? (В сторону.) Отак їх одури, даром що москалі! (Тихо смеется.)

Губернатор

(рассматривая)

Четыре сына.

Степанида.

Один, мой кормилец, один, одноутробный, как месяц на небе.

Губернатор.

Так это не ее семейство. Тебя как зовут?

Степанида.

Што ж, мой кормилец, Степанида Гавриловна. Так от родителя названа.

Губернатор.

А здесь – Ирина, – так это не она.

Степанида.

Не я, мой милостивый, не я. Я тебе говорю: я Михайлова, так и свекор звался, и дедушка наш, вечный им упокой!

Губернатор.

Где представленный рекрут? Приведите сюда. Как он показан в списке отдатчика?

Секретарь

(читает).

Никифор Матвеев, сын Менялов, 24 года. Так точно и по ревизии.

Шельменко

(Степаниде).

Eгe! А що? Бач?

Степанида.

Нет, мой – Микитушка.

Шельменко.

Та воно, будучи, усе ровно.

Губернатор.

Как равно? Никита и Никифор? Это почему?

Шельменко.

Осміливаюсь нижайше, будучи, доложить, що пишеться Георгій, а усе ровно, будучи, Єгор, або ще і Юрко, усе на одно ім’я; так і, теє-то, Никихвор, а по-московському Микитушка.

Губернатор.

Мастер толковать, но я, кажется, скоро тебе все растолкую.

(Пришедшему Никите.)

Как тебя зовут?

Никита

(в большом страхе).

Я? Меня? Как, матушка?

Губернатор

(взяв его за руку).

Чего же ты боишься? Славный малый – и трусит. Не бойсь меня и скажи.

Никита.

Правду прикажете говорить?

Губернатор.

Говори правду, правду. Предо мной должно правду говорить.

Никита.

Никита Матвеев, сын Михайлов.

Шельменко

(в сторону, схватив себя за голову).

От і втяв! А, бодай тебе!

Губернатор.

Сколько у тебя братьев?

Никита.

Один я только был у родителей моих.

Губернатор.

Грамотен?

Никита.

Церковное читаю.

Губернатор.

Сыщите его сказку. Ежели они правду говорят, так очередь Михайловых должна быть особо.

(Трофимычу.)

Где же прочие Меняловы из этой очереди?

Трофимыч.

Про то, ваше происходительство, писарь знает.

Губернатор.

Ах, да вы плуты! Писарь!

Шельменко.

Чого зволите, вашее превосходительство?

Губернатор.

Долго ли тебе меня беспокоить? Где прочие Меняловы?

Шельменко

(все более трусит).

Усі здесечка-осьдечка, більш нема.

Степанида.

Да и где их взять? Они в бегах.

Губернатор.

Как в бегах? Давно ли?

Степанида.

Сказала бы я тебе, мой кормилец, да не знаю. Нешто первой год, как я замуж вышла?

Губернатор.

Почему же в ревизии не отмечено? Голова?

Трофимыч

(труся).

Про то писарь знает, я человек темный.

Шельменко.

Отак, на писаря! Неначе я ревізію писав?

Секретарь.

Вот сказка Михайлова: один сын Никита, мать Степанида.

Степанида.

Он, он, мой батюшка!

Секретарь.

А вот, ваше превосходительство, у Меняловых почистка, что был в бегах.

Губернатор.

Так точно, и весьма неискусно вычищено даже год заметен.

Шельменко

(в сторону).

Пропав я навіки! Удружив Охрімович.

Секретарь

(вслушавшись).

Как? Ефремыч? Так это Чаркодуева работа?

Чаркодуев

(пьяный, едва стоит).

Как рррыба без… безгласен!

Губернатор.

Отведите его на гобвахту.

Чаркодуева солдаты уводят.

Писарь! Это твои плутни?

Шельменко.

Щоб я, теє-то? Та що ви каете-говорите?

Губернатор.

Довольно! Старуха, возьми своего сына и ступай домой! Не бойсь, его уже более от тебя никогда не возьмут. Жени его, и живите благополучно.

Степанида и Никита

(бросаются к ногам его).

Ах, мой кормилец! Благодетель наш!

Губернатор.

Полно, полно, встаньте. Это не милость, а должное. Скажите всем: ежели кто будет обижаем начальством своим, чтобы прямо шли ко мне. От меня получат защиту. Я на то губернатор.

Шельменко

(чешет голову и кланяется).

Благодаримо і ми, ваше превосходительство, що, будучи, бідную удову пожаловали. Ми тепер поїдемо.

Губернатор.

О нет, погодите! Голова, есть у тебя сын?

Трофимыч.

Согрешил пред богом! Пять девок, а ни одного сына.

Губернатор

(секретарю).

Посмотрите, так ли? Этим плутам верить нельзя.

Секретарь.

Так точно: пять дочерей.

Губернатор.

Жаль я бы тебя проучил. Снимите с него показание, что его понудило сделать такое мошенничество. Потом отдайте его на гобвахту, я его суду предам.

Шельменко.

А я поїду та рекрута славного представлю.

Губернатор.

Не нужно; ты у меня рекрут. Возьмите его.

Солдаты схватывают Шельмемка.

Шельменко.

Помилуйте, ваше превосходительство. Ой помилуйте, за що така напасть?

Губернатор.

За твои плутни и теперешнее мошенничество.

Шельменко

(вырвавшись от солдат, кланяется в ноги и лежит). Помилуйте, єй, пелике слово, не буду до суду, довіку не буду плутовати; буду добро робити. Помилуйте!

(Став на колени.)

Не буду, землі з’їм, що не буду; і дітям, і унучатам закажу, помилуйте!

Губернатор.

А ты женат?

Шельменко

(все на коленях).

Та й досі ні. І досі, на лихо собі, все парубкую. Ось коли ласка ваша та відпустите мене, то я собі гарненько б оженивсь, та якби дав бог діточок, то тогді возьміте хоч двох хлопців. Нехай служать богу і государю, я не жалкую. Тілько пустіте мене.

Губернатор.

Нет, нет, возьмите его.

Солдаты схватывают Шельменка.

Господин Порошковский! Извольте первоначально его расспросить і поверить, чтоб по-пустому не трудиться.

Шельменко

(все вырываясь).

Та помилуйте, та зділайте милость, добродію, папочку, голубчику, та будьте ласкові. Та я, собі на лихо, глухий, не чую нічого і муштри не почую.

(Кричит.)

Га? Що ви говорите?

Губернатор

(тихо).

Так отпустите же его.

Шельменко

(вырвавшись).

Покорно спасибі, дякую.

(Хочет бежать.)

Губернатор.

Нет, нет, держите его. Видишь, как он глух! Нет ли еще чего?

Порошковский.

У него, верно, сотня болезней откроется. Не болит ли у тебя что?

Шельменко

(стонет).

Ох, де-то вже не болить! Та у мене усе, будучи, болить; я собі такий немощний: і тут, і тутечка, і голова, і усюди болить. Та таки у мене троха не хальора.

Порошковский.

О бедный! И, верно, есть и спать хочется?

Шельменко.

Та таки частісінько. Ох, усе б я їв; та часом і спати…

(Принужденно зевает.)

Усе їсти та спати хочеться. Який уже з мене салдат? Ох!

Порошковский.

Верно, и кашель есть?

Шельменко.

Де-то вже нема? Ось бач, який здоровий.

(Силится кашлять.)

У мене , знаєте, нехай бог боронить, чехотка. Мені, будучи, дано, так і знахурка казала. Як було, теє-то, у Гапонихи весілля, а вона зо мною колись, будучи, позивалась, ну, та й дає мені чарку горілки; а там, батечку, усе плавають мов шпильки та голки; а я собі здуру не розглядів та й випив, та від того часу й кашляю; та все сохну та чахну собі. Ох!

(Кашляет.)

Порошковский.

Хорошо, хорошо. Все ли зубы?

Шельменко.

Та коли б тобі хоть один. Таки нема ні одногісінького.

(Кладет в рот проворно серебряный рубль.)

Порошковский

(инструментом вынимает деньги и показывает).

Зубы также не здоровы, не могли раскусить рубля.

(Бросает деньги.)

Шельменко.

Вже ж коли так, то усю правду вам скажу. Нічого гріха таїть. Писаніє глаголеть: не втаїться шило в мішку. Слухайте ж, панове! Одним оком зовсім не бачу, а на другім куряча сліпота. Так мені починено.

Порошковский.

А которым глазом вовсе не видишь?

Шельменко

(указывая на правый глаз).

Оцим, хоч би воно тобі і вилізло, та мені дарма.

Порошковский.

А вот посмотрим.

(Закрывает ему рукою левый глаз, а перед правым долго мигает пальцем.)

Шельменко

(долго смотрев, потом с бодростью).

Eгe! Та скільки хоч кивай, а я тобі кажу, що нічогісінько не бачу.

Губернатор.

Бедный слепой! Теперь для пробы узнать меру.

Шельменко.

Та яка у мене міра? Бачите, який я собі опецьковатий.

Губернатор

(солдатам).

Ведите в станок, попробуйте.

Шельменка тащат насильно; он все кричит: «Ой лишечко, пропав я на світі!» Становят в станок, он упрямится; солдаты его толкают, вытягивают за уши, за волосы; он кричит, а солдаты смеются.

Шельменко

(вытянутый в станке).

Та чого-бо ви регочетесь? Тут зовсім біда, – чоловік пропада. Та не регочітесь-бо!

Губернатор.

Ну, что? Как мера?

Унтер-офіцер

(кричит).

Пять, семь осьмых.

Губернатор.

Хорошо, выйдет. Теперь, не под судом ли он? Как бы справиться?

Шельменко.

А троха чи не під судом! Єй-богу, під судом; та ще трохи чи не за душогубство. Предпишіте, ваше превосходительство, учинити справку по Полтавській губернії, а мене б до того часу, будучи, або б на поруки нашому голові абощо.

Секретарь.

Это тот плут, о котором исправник представил вашему превосходительству о непомерных сборах с крестьян и прочих злоупотреблениях.

Губернатор.

А, так это он? Ты не ушел от заслуженного! Напишите исправнику, чтобы немедленно арестовано было все его имущество для удовлетворения обиженных; составьте также определение с прописанием причин, почему я его взял в солдаты, и сообщите куда следует. Ведите же его теперь в присутствие!

Шельменко

(горько плачет).

Тепер, бачу, вже непереливки. Який мене нечистий поніс меж москалі? Із своїми таки не зразу пропав би.

(Бросается на колени.)

Помилуйте, ще таки помилуйте!

Губернатор.

Полно, нет пощады. Пойдем в присутствие.

(Уходи в боковую комнату.)

Порошковский и секретарь идут за ним; солдаты тащат туда же на коленях стоящего Шельменка, который кричит: «Ой ратуйте! Хто в бога вірує, ратуйте! Гвалт! Калавур!» Уводят его.

Степанида

(обнимая Никиту).

Слава те, Христос! Остался ты, мой Микитушка, со мной!

Никита.

Поблагодарим бога и за себя, и за всю волость, что избавились от мошенника.

Степанида.

Продли бог век нашему губернатору за его правду и пошли ему господь, чего его душенька желает!

(Бросясь на колени.)

А нашему батюшке православному царю пошли, господи, многая лета, што приказывает нас, бедных, не давать в обиду и так добрых губернаторов нам насылает!

За кулисами слышен голос губернатора: «Лоб!» Голоса солдатов, поодиночке громко кричащих: «Лоб! Лоб! Лоб!» Голос воющегоШельменка: «О, пропав же я тепер на світі! Ой, лишечко, лишечко!» Занавес опускается.

Конец комедии

Сторінка автора